Был прохладный туманный вечер, когда я вышла на самодельную сцену, сооруженную на поляне, среди соснового бора. В первую минуту я очень волновалась. Но постепенно действие увлекло меня, и я забыла обо всем: о зрителях, о том, что это всего лишь спектакль. В тот момент я была Во Тхи Шау — участвовала в налете на президентский дворец, стреляла во врагов, ненавидела и мстила. И это меня схватили враги и бросили в тюрьму, это меня мучили, пытали и потом приговорили к расстрелу. И враги привели приговор в исполнение…

Когда спектакль кончился и раздались аплодисменты, от волнения и смущения у меня закружилась голова. Но ребята обступили меня, хвалили и поздравляли с успехом.

А потом мы долго еще веселились, до поздней ночи пели песни, читали стихи и танцевали. Когда расходились спать, я слышала, как ребята все еще продолжали обсуждать спектакль.

Я улеглась под деревом и долго лежала молча, слушая шум ветра и волн. Я всматривалась в деревья, небо, море, в остатки полуразвалившихся домов — несколько лет назад здесь шли бои между правительственными войсками и отрядами секты Биньсуен[7]. Не в силах заснуть, я снова и снова вспоминала спектакль, жизнь Шау, годы войны Сопротивления — годы жестокой борьбы, мятежей, тюрем и ссылок, которые пришлось пережить поколению наших отцов.

Вдруг я услышала какой-то шорох и приподнялась: Тхань, которая лежала под соседним деревом, встала и, набросив на себя одеяло, легкими шагами пошла к морю. Я тоже встала и последовала за подругой.

Тхань сидела на камне у самой воды и смотрела на море. Я присела рядом. Тхань оглянулась и, увидев меня, плотнее закуталась в одеяло, а потом вдруг прижалась ко мне, и я почувствовала, как задрожали ее плечи. Я обняла подругу и, не зная, как успокоить, стала гладить ее волосы. Никогда прежде я не испытывала к ней такой нежности.

…Обычно мы виделись с Тхань только в школе. В классе она бывала то чрезмерно весела, то вдруг начинала хандрить и часами молчала, то становилась раздражительной и резкой. В последнее время она перестала носить длинные платья, ходила в короткой кофточке и узких брюках, в поведении ее появилось что-то вызывающее. Помня наказ матери и родственников, я стала сторониться ее в школе, старалась меньше разговаривать, хотя на уроках мы по-прежнему сидели рядом. И еще я случайно узнала, что муж сестры Тхань, уехав из Северного Вьетнама, поступил на службу в американское управление информации ЮСИС. Тхань жила у него в доме. Я по-прежнему относилась к ней с симпатией, но все же побаивалась, как бы нас не увидели вместе в городе…

Немного успокоившись, Тхань прошептала:

— Много раз я хотела поговорить с тобой, но все время откладывала разговор… Ты помнишь тот вечер, когда я пришла к тебе домой? Мне хотелось тогда о многом сказать, но я так и не решилась…

Помолчав, Тхань стала рассказывать о себе, о своих родных. Когда началась война против французских колонизаторов, семья ее оставалась в Ханое. В годы войны Сопротивления они с матерью эвакуировались в освобожденные районы. Тхань начала учиться. Вместе с матерью ходила на митинги и собрания. Старший брат Тхань ушел в армию. Когда разнеслась весть о победе под Дьенбьенфу и они с матерью собрались вернуться в Ханой, пришло сообщение о гибели брата. В последнем полученном от него письме он писал, обращаясь к Тхань, своей любимой сестре, что она должна отдать все силы священному делу борьбы за освобождение родины.

Этот наказ брата Тхань не забыла. Каждый день ей напоминали о нем рассказы наших учителей Хоа и Тана. С особенным чувством вспомнила она брата сегодня, когда мы показывали спектакль на лесной поляне, где шумели сосны и горел костер.

Она вспомнила все: войну Сопротивления, возвращение в Ханой и свой приезд сюда. Ханой, праздновавший победу над врагом, стоял у нее перед глазами: повсюду радостное оживление, на улицах толпы плачущих и смеющихся людей…

Дом, где жила Тхань, оказался разрушен, ее с матерью приютил у себя муж старшей сестры, который оставался в Ханое. Вскоре мать заболела, но когда зять решил перебраться в Хайфон, она вместе с Тхань поехала за ним, а потом все уехали в Сайгон.

Поначалу в Сайгоне они чувствовали себя очень одинокими. После долгих мытарств и поисков работы мать некоторое время занималась мелкой торговлей, но дело это оказалось убыточным, и очень быстро они остались без гроша. Разорение окончательно подкосило силы матери, и она вскоре умерла. После ее смерти остатки имущества забрал зять, ставший главным виновником всех их несчастий — это он настаивал на переезде в Сайгон, его «деловые советы» были причиной разорения, а теперь он забрал последние деньги. И Тхань вынуждена жить в его доме, выслушивать бесконечные ссоры его с женой, своею старшей сестрой. Однажды он привел в дом нескольких американцев, своих сослуживцев, сотрудников ЮСИС, и познакомил их с Тхань. Они стали уговаривать Тхань изучать английский язык и предлагали ей свою помощь. Под каким-то предлогом она отказалась и впредь старалась избегать встреч с ними. В праздник Осени зять опять устроил у себя попойку, снова пригласил в дом американцев и потребовал, чтобы Тхань вышла к гостям. Он попросил ее рассказать им о старых традициях вьетнамцев, связанных с праздником Осени. Тхань схватила со стола кусок праздничного пирога, выскочила из дому и помчалась ко мне…

Тхань сказала:

— Я хочу дружить с тобой. Когда мы вместе — мне хорошо. Я хочу жить иначе, но не знаю, как это сделать.

Она смотрела мне в глаза, ожидая ответа. Не выдержав ее взгляда, я отвернулась и стала смотреть на море — вода сейчас казалась иссиня-черной. Я не знала, что ей ответить. Мне не приходилось бросать родной дом, никто из моих родственников не работал на американцев, я живу совсем по-другому, но я не имею права оставлять ее без помощи, я не должна избегать ее.

До сих пор я была целиком поглощена жизнью школы, делами класса. Вместе с Хонг Лай, Хоангом, другими товарищами я помогала отстающим. Кружки математики и литературы, художественная самодеятельность, подготовка к созданию в школе ученического союза, организация помощи отстающим ученикам, наши туристические походы — все это я считала важным и необходимым в своей жизни и для других ребят, чтобы они хорошо учились, были организованными, не подпадали под дурное влияние. Сама я собиралась кончить десять классов, потом учиться на врача или на учителя, — это был мой долг и моя мечта. Но разве у человека должна быть только одна цель — получить образование? Есть, верно, еще и другие важные дела…

Ночь подходила к концу. Волны бесшумно накатывались на песчаный берег и с шелестом уползали обратно. Прохладный ветерок дул с моря. Неожиданно я почувствовала какое-то странное волнение: хотелось мчаться, сорвавшись с места, кричать во все горло… Но я только крепче обняла Тхань, ласково прижала к себе.

После этого похода мы еще больше сдружились с Тхань.

Однажды в начале нового года, когда январским утром ученики пришли в школу, все почувствовали, что происходит что-то необычное: многие девушки были одеты в длинные белые платья, ребята — в костюмах с белыми рубашками и аккуратно причесаны. Только некоторые пижоны остались верны себе — лохматые парни, как всегда в джинсах и цветастых рубашках, распахнутых на груди, а девчонки в узеньких брючках или в пестрых, затянутых в талии, платьях с большим вырезом.

В нашем классе все уже были на местах — одни сидели, другие стояли возле стен, многозначительно переглядываясь. Наконец, в класс вошел директор — сегодня он как раз вел первый урок, математику. Раньше он был директором частной школы в Ханое, потом переехал сюда и открыл эту школу. Он решительно запретил какие-либо ученические организации и вообще был против того, чтобы мы принимали участие в общественной жизни. Директор жестоко наказывал за развязность, за участие в вечеринках, он требовал только одного: чтобы мы были прилежными учениками и успешно переходили из класса в класс. Ведь от наших успехов зависела репутация школы.