Вдоль дороги, тут и там, мы видели группы солдат и полицейских. Хай не обращал на них никакого внимания, так же как и на контрольные пункты — он даже не сбавлял скорости, проезжая мимо них. Остановился он только у главного пропускного пункта. После проверки документов перед нами подняли шлагбаум, и мы въехали в город.

На первом же перекрестке, когда мы остановились перед светофором, полицейский подошел к машине и бесцеремонно заглянул внутрь. Мать Хонг Лан опустила стекло и, выглянув из машины, с улыбкой обратилась к полицейскому:

— Здравствуйте. Вы что ж, теперь здесь служите?

— Здравствуйте. Да, я уже давно здесь, — ответил он и поднес руку к козырьку.

Хай даже не обернулся, нажал на газ, и машина рванулась вперед. Полицейский остался стоять посреди дороги, недоуменно глядя нам вслед и пытаясь вспомнить, где и когда он встречал эту женщину, которая обратилась к нему, как к старому знакомому.

Прошлый раз, когда я ехала в автобусе, мне пришлось выйти у рынка, а потом пешком добираться в условленное место. Хай остановил машину, как только въехали в Д. Мы начали вытаскивать из машины свертки, а Хай по-прежнему молча сидел за рулем и курил. Убедившись, что мы забрали все, он развернул машину и укатил так стремительно, что я даже не успела попрощаться с ним. Мать после свидания с Хонг Лан должна была вернуться домой на автобусе.

Мы добрались до хутора. Там нас уже ждали, и мы сразу же двинулись дальше — на велосипедах, а не пешком, как в первый раз. Мы ехали вчетвером: впереди — девушка, которая была нашей провожатой, на заднем сиденье ее велосипеда устроилась мать Хонг Лан. Потом ехала я, а замыкающей была еще одна связная.

По пути нам попадались повозки, запряженные буйволами, встречались редкие пешеходы. Дорога шла через деревни, пересекала рисовые поля, небольшие рощицы. У обочины порой встречались лавчонки. В них продавалось все что угодно — от мыла, чая и кофе до швейных машин и транзисторов. Граница освобожденной зоны теперь приблизилась, и нам не нужно было пробираться всю ночь сквозь джунгли, как в прошлый раз.

Изредка нам встречались бойцы, у многих были автоматы АК. Большинство бойцов были совсем молодые парни и девушки, но оружие придавало им мужественный и даже грозный вид.

К вечеру мы приехали в небольшую придорожную деревню. Одна из связных осталась с нами, а другая сразу же исчезла. Нам предложили зайти в дом и отдохнуть в ожидании проводника.

Вскоре вернулась наша первая связная, а с нею вместе еще двое — девушка и парень, оба в темной крестьянской одежде. Въехав во двор, они соскочили с велосипедов. Только тут я узнала их — это были Хонг Лан и Дык. Я бросилась к подруге и горячо обняла ее.

Потом я повернулась и поздоровалась с Дыком. Я заметила, что Лан очень изменилась со времени нашей последней встречи. Дык тоже показался мне каким-то другим, возмужавшим. На поясе у него была кобура с пистолетом, а через плечо — транзисторный приемник.

Я очень волновалась, не знала, как выразить свою радость. Лан заметила, что я внимательно разглядываю ее, и почему-то смутилась.

— Дык теперь работает с Тхань, а сейчас он у нас в гостях. Вот узнал, что ты приезжаешь, и увязался за мной следом.

Дык, услышав ее слова, удивленно поднял брови.

Мать Хонг Лан вмешалась в разговор:

— Ты еще, наверное, не знаешь, что Дык стал врачом — военным врачом!

Мне показалось, что отношения Дыка с матерью Хонг Лан тоже стали другими, он поздоровался с ней как близкий родственник.

Мать Хонг Лан провела ночь с нами, а наутро уехала в Сайгон. Мне предстояло вместе с Хонг Лан и Дыком отправиться дальше — туда, где Тхань.

Я поинтересовалась, где дядюшка Фан, и мне ответили, что он теперь работает в Центральном Комитете Фронта освобождения.

Мать Ба Тыой была жива и здорова. Дочка ее уже вернулась домой. После нашей встречи в карцере тюрьмы Тхудык ее переводили из одной тюрьмы в другую, она побывала и в Тихоа, и в Фулое, познакомилась и с концлагерем Диньтыонг. Когда ее освободили и она вернулась домой, то снова начала работать в одной из организаций Фронта.

Дядюшка Ты по-прежнему здесь. Значит, завтра мы с ним увидимся.

Я помнила и о просьбе Тхюи — найти ее любимого. Ведь он где-то здесь. Если он в той же организации, что и Тхань, то найти его будет нетрудно.

Мы болтали с Хонг Лан всю дорогу. Тут же выяснилось, что она на меня обижена, почему это я не рассказала в свое время о наших отношениях с Хоангом. Когда меня арестовали, он прожужжал ей все уши обо мне.

Я пыталась ей объяснить, что и сама пока не разобралась в этих отношениях, так чего же буду говорить о них, хотя в моих словах было мало правды…

Тут я не утерпела и спросила Лан о ее отношениях с Дыком. Она сказала, что Дык любит ее давно. Когда он приехал в освобожденную зону, вначале работал в отделе пропаганды и сотрудничал в газете, потом он попросился на фронт, но его послали учиться, и теперь работает врачом. Дык не раз участвовал в боях и показал себя храбрецом! И врачом он стал прекрасным! Когда я слушала Лан, мне показалось, что она не любит Дыка. Просто она привыкла к нему за эти три года, ведь все это время они были рядом. Как знать? В сердечных делах трудно разобраться.

Я решила как-нибудь потом поговорить с Хонг Лан об этом. Сейчас же я молча слушала ее и думала о Хоанге. У нас с ним все совсем иначе. Вначале я и думать не смела о любви, но это вовсе не потому, что мне не нравился Хоанг, просто я считала, что сейчас не время думать о чувствах, но потом, когда познала тяжесть разлуки, когда узнала, что Хоанг приговорен к смерти, я поняла, как дорог он мне.

Я долго рассказывала Хонг Лан обо всем, что со мною было за эти четыре года, и о встрече с Дыком в тюрьме, о своих подозрениях и о том, что он ни в чем не был виноват. Она слушала меня молча, не перебивая. Мне так хотелось, чтобы после моего рассказа она изменила свое отношение к Дыку — чтобы они были счастливы, мои друзья!..

Через два дня приехала повидаться со мной мама. Она появилась поздно вечером, я бросилась к ней на шею.

— Мама, наконец-то!..

Она обняла меня, и мы вместе вошли в дом. Мама поздоровалась с хозяевами. Потом рассказала мне, как обрадовались дома, когда узнали о моем освобождении, все шлют мне привет и добрые пожелания. Затем мама отправилась на кухню помочь хозяйке приготовить ужин. Вот так всегда: хлопочет, заботится о других, а о себе и подумать некогда. А впрочем, я поняла — она не хотела показывать своих чувств на людях, потому и поспешила уйти на кухню.

В эту ночь мы улеглись спать вместе. Мама сказала, что старший брат Хай шлет мне привет. И я сразу вспомнила, как в карцере тюрьмы Тхудык мне рассказывала Ба Тыой о встрече с моим братом в тюрьме Фулой. Он просидел там довольно долго, пока в тюрьме не произошло массовое отравление заключенных, ему тогда повезло — он был один из немногих оставшихся в живых, его отправили в больницу, откуда он бежал.

Сейчас брат дома, работает и помогает семье. Я хотела поподробнее расспросить маму о брате, но она уже заговорила о другом:

— Я сказала дома, что ты напишешь им письмо.

Я обняла ее.

— Мама, а ты не сердишься на меня?

Она шутя оттолкнула меня, молвив:

— Да уж ты хороша, даже домой не заглянула!..

Конечно, я очень виновата перед мамой, — даже не потому, что вопреки ее наказам стала участвовать в революционном движении, а потому, что скрыла от нее это, словно бы не доверяла ей. Что меня удерживало? Ведь мама сама помогала партизанам, носила им продукты на остров Гао. Так почему же я боялась сказать все матери — и что умышленно заваливала экзамены, и что выполняла задания организации?.. Может быть, знай мама правду, она помогла бы мне, и не арестовали меня?..

Я прижалась к маме, словно просила у нее прощения.

— А наш Ба очень вырос, такой сильный стал парень! — сказала мама.

Я поняла, что она имеет в виду, когда говорит про Ба, что он «сильный парень». Ведь после моего ареста Ба взял на себя все заботы о семье, помогал маме продавать рыбу на рынке, оставил школу, чтобы дать возможность учиться остальным, и теперь уже самый младший из братьев Ут заканчивает пятый класс.