Когда я пришла к ним, было около двенадцати. Уличные громкоговорители передавали приказ военно-революционного народного совета, в котором объявлялось, чю «армия поднялась и свергла власть диктатора и феодала Нго Динь Зьема… приняла меры для борьбы против коммунистов, во имя спасения страны…».

Увидев меня, хозяин вскочил и возбужденно закричал:

— Что же это такое? Хороша революция по американскому образцу! Участники переворота выступают против коммунистов, они расстреливают наших соотечественников!

А жена тут же подхватила:

— Это не революция, не переворот! Это черт знает что! В результате еще больше разбогатеют лавочники, в руках у которых и рис и соль. Рис опять подорожал…

О судьбе Хоанга супруги Ба ничего не знали.

После неудачного переворота сразу же начались повальные аресты. Даже если ты не был коммунистом, тебя хватали как «мятежника и смутьяна». Любой житель города мог угодить в тюрьму, арестовывали всех подряд: военных, политических деятелей, интеллигентов, простых людей. Кто избежал ареста, спешил скрыться, уезжал из города в деревню, в горы. Среди них был и отец Линя. У них в доме произвели обыск, но Линь успел вовремя исчезнуть.

Итак, мы потеряли Хиена. Остальные были на местах, однако встречаться стало еще опасней. И не только потому, что в городе шли облавы, но еще и потому, что доносчик Ван, который учился когда-то вместе с нами, а потом исчез — говорили, будто уехал в Далат, — неожиданно объявился в городе и опять начал шататься возле школ. Однажды я и Хонг Лан чуть не столкнулись с ним на улице. Теперь нужно быть осторожными вдвойне. И в этой обстановке особенно приятно, было получить весточку от Хоанга — он назначил встречу.

Ровно в шесть часов вечера я села на велосипед и поехала на набережную Батьданг. Еще издали я увидела Хоанга, сидевшего рядом с Хонг Лан на каменной скамье и задумчиво смотревшего на реку. Я подъехала к ним, поздоровалась и села рядом.

Я была очень рада встрече, но при мысли о погибшем Хиене радость моя погасла. Хоанг сказал, что те, кто затеял переворот, и те, кого хотели свергнуть, боятся друг друга, но в десять раз больше они страшатся собственного народа. Этот страх и заставил вчерашних врагов объединиться, чтобы повернуть оружие против народа.

Мы понимали, что враг, точно смертельно раненный зверь, особенно злобен и жесток, и нам в этих трудных условиях следует соблюдать крайнюю осторожность, нужно сберечь людей. Недавно был схвачен наш связной, и теперь будет вынужденная передышка. Хоанг познакомил нас с планом предстоящих действий и еще раз напомнил о мерах предосторожности — нельзя допустить арестов в школе.

Так учителя Тана, преподававшего когда-то у нас физику, арестовали лишь за то, что он сочувствовал участникам переворота. Хоанг сообщил также, что учитель Хоа после того, как его выпустили из-под ареста, установил связь с нашими и был переправлен в освобожденную зону. Что касается Тхань, то по ее делу еще не вынесено решения. Недавно арестовали еще несколько человек, наверное, их всех сошлют на Пуло-Кондор[27]. Линь, по слухам, снова объявился в городе, надо бы найти его.

Наступил вечер, город расцветился огнями уличных фонарей. Их отблески дрожали на речной глади и словно уходили в воду до самого дна. Справа от нас высилась громада теплохода «Микань», бросавшего на набережную мощный поток света. С палубы доносились смех, голоса, музыка. Казалось, что теплоход покачивается не от речных волн, бившихся у наших ног, а от бурлившего на нем веселья.

Мы встали и медленно пошли в сторону от набережной — подальше от толпы, непрерывно текущей по ней. Мы уже все обсудили, пора было расходиться по домам, но мы никак не могли расстаться, слишком хорош был вечер, и эта прохладная река, и сверкавший огнями город. Нам не хотелось прощаться с Хоангом, которого мы давно не видели и увидим, возможно, не скоро. Хоанг стал для нас особенным человеком, он вселял в нас уверенность и душевное спокойствие.

Хоанг теперь работает «там» — так мы условно называли освобожденную зону, о которой у нас было самое смутное представление. Мы считали, что она находится где-то очень далеко и что наши соотечественники, которые живут там, испытывают немалые лишения и трудности. Однако они не теряют веры и энтузиазма — в этом убеждал нас Хоанг и тем самым придавал нам уверенности в своих силах. Вот почему нам так не хотелось отпускать его!

Видимо, Хоангу тоже было трудно расстаться с нами. Он замедлил шаг, повернулся к реке и стал смотреть на два больших судна, стоявших на рейде. Из их труб валил густой дым. На палубе не было ярких огней, не слышалось голосов, смеха и музыки, как на теплоходе «Микань». Это были иностранные суда, бросившие якорь в порту. На верхушках мачт мерцали одинокие огни, слабо освещавшие гладь реки по обе стороны судна, и развевались многоцветные флаги. Оба судна — будто усталые путники, которым наскучили скитания по океанским волнам, спрятались здесь, в темном углу пристани, подальше от городской суеты, от шумного веселья на теплоходе «Микань».

Хоанг остановился, посмотрел на черный дым, валивший из их труб, и вдруг задумчиво промолвил:

— Более пятидесяти лет назад дядюшка Хо отплывал за границу, наверное, вот на таком же пароходе.

И он молча пошел дальше, мы следом за ним. Хоанг и раньше рассказывал нам о том, как много лет назад дядюшка Хо уехал из Сайгона за границу. И сейчас, в этот тихий вечер, шагая по набережной вдоль чуть слышно плескавшейся реки, мы обе, Хонг Лан и я, вдруг вспомнили рассказы нашего товарища. Действительно, дядюшка Хо уехал в один из тех дней, когда мрак царил над всей страной. Дядюшка Хо отправился в путь один — он решил сам отыскать дорогу к освобождению своей страны, своего народа. А сегодня в шумном, взбудораженном Сайгоне обстановка с каждым днем накаляется, все взоры обращены к освобожденным районам и боевым зонам, к Северному Вьетнаму. Мы знали, что социалистический лагерь поддерживает нас, что весь мир с волнением следит за нашей борьбой.

Мне хотелось поделиться своими мыслями с друзьями, но Хоанг остановился и сказал:

— Все. Пора расходиться.

Мы повернули обратно. Я попрощалась с Хоангом и Лан, вскочила на велосипед и поехала домой. Хоанг и Лан дошли вместе до развилки дорог, где они оставили свои велосипеды, а затем тоже разъехались, каждый в свою сторону.

Несмотря на облавы и аресты, в последние месяцы прошлого года мы не потеряли ни одного человека, — напротив, наша организация еще больше окрепла. Борьба разгоралась. В те дни во многих школах проходили собрания и митинги, на которых выдвигалось требование вести преподавание в высших учебных заведениях на вьетнамском языке. В ответ на это была объявлена мобилизация в армию тех студентов, которые прежде получили отсрочку. Мы устроили многотысячный митинг протеста против насильственного призыва молодежи в армию.

Именно в это время, когда движение стало особенно сильным и приняло широкий размах, Хонг Лан сообщила мне, что она должна на время исчезнуть. Дело в том, что в последние дни полиция начала слежку за ней. К тому же вновь объявился Ван, который мог не только узнать Лан на улице, но и потащиться за ней на квартиру. Один наш товарищ сообщил, что видел фотографии Лан в военной полиции, причем фотографировали явно тайком: Лан или шла в школу, или гуляла, или разговаривала с друзьями. Лан доложила об этом руководству, и ей рекомендовали на время уехать из города.

Таким образом наша связь с Лан, а следовательно а с Хоангом, прервалась. Последние аресты не коснулись моей организации, но в целях страховки я снова вернулась в дом супругов Ба, у которых уже жила больше трех месяцев. Я решила перебраться к ним потому, что думала: а вдруг Хоанг начнет разыскивать меня и заглянет к своим старым знакомым?

Но сидеть сложа руки и ждать было невыносимо для меня. И я, соблюдая осторожность, ходила на занятия, вела подпольную работу. А работы было много, и она становилась все сложнее, но даже за делами я не забывала о Хоанге, меня мучила неизвестность.