Среди тех, кого прогнали со своей земли, оказалась и матушка Дэм. Оставив могилы предков, мужа и двоих детей, она с одним маленьким мешочком в руках, в котором хранилась только вазочка для благовонных палочек, чтобы можно было воскурить их в память о своих близких, села на военный грузовик и вместе с другими приехала сюда, в этот глухой край, за сто километров от своего дома.

Первые три года она собирала в лесу хворост и продавала его женам солдат. Все жалели женщину, но никто не осмеливался и рта раскрыть, боялись шпиков.

А в этом году — случилось это на Тэт[16], и матушка Дэм навсегда запомнила, как все было, — вернувшись, как обычно, с вязанкой хвороста к своей лачуге, она застала перед ней Шау Вана. Неизвестно, сколько времени он пробыл здесь, поджидая ее. С ним были и шесть его телохранителей.

— Здорово, старая, — благодушно сказал Шау Ван ошеломленной женщине. — Ты помнишь меня?

Она сняла с плеч вязанку и, сложив руки перед грудью, почтительно поклонилась:

— Кто же вас не помнит, господин подполковник?! У нас здесь вас всякий знает! Вот опять повышение в чине получили.

— Времена меняются! — захохотал он. — Раньше ваше время было, а теперь наше настало! Сама понимать должна!

— Как не понять, все понимаем!

Он пристально посмотрел на нее, словно размышляя, какую бы это каверзу придумать, потом кивнул на ее лачугу:

— Может, к себе пригласишь? — Не дожидаясь ответа он пинком отодвинул прикрывавший вход лист железа, вошел внутрь и, скрестив ноги, важно уселся на лежанке.

Телохранители остались снаружи, чтобы разгонять сбежавшихся мальчишек.

— Слушай, старая! Поговорим-ка откровенно. Мы с тобой враги с давних пор. Ну да ладно! Кто старое помянет, тому глаз вон. Наше правительство всегда взывало к милосердию, ко взаимной любви. Теперь ты, старая, совсем одна осталась. Твоего неугомонного Тяу больше нет, республиканская армия его покарала по заслугам. Надеяться тебе не на кого, опереться тоже. А я хоть и горяч, но сострадание у меня все же имеется. — Он засмеялся, исподтишка наблюдая за выражением ее лица. — …Не в моем характере долго зло помнить. Я хотел бы, чтобы меня считали человеком великодушным, поэтому и пришел. Хочу предложить тебе поступить в услужение к моей третьей жене, будешь стирать ей белье. Так проживешь и легче, и сытнее. Видишь, как я о тебе забочусь… Вспомни, мы с твоим сыном, Хоай Тяу, когда-то вместе учились…

Заметив, что лицо женщины из мертвенно-бледного стало багровым, он вскочил:

— Я все сказал! Даю тебе на размышление одну ночь, завтра утром сообщишь мне ответ. Придешь ко мне домой, вот тебе пропуск. — И, уже уходя, издевательски произнес: — Не захочешь выполнить мою волю, буду считать, что ты против меня затаила зло! А уж тогда пеняй на себя!

Всю ночь матушка Дэм не могла сомкнуть глаз. Ненависть, горечь унижения сжимали ей грудь, слезы лились же не переставая. Сколько еще будет преследовать и унижать ее враг? Да есть ли в мире кто злее и коварнее этого негодяя?

Среди ночи пришел Дить. Увидев старую женщину в таком состоянии, он потребовал, чтобы она рассказала ему, что случилось. Она согласилась и попросила помочь ей советом.

Дить внимательно ее слушал, качая головой, потом неожиданно сказал:

— Утром дождитесь меня! Я обязательно приду!

Он сразу же отправился к своим и обратился к тому товарищу, который отвечал за работу в этой зоне. А рано утром Дить уже стучался в двери матушки Дэм, с нетерпением поджидавшей его.

— Вам непременно нужно поступить в этот дом в услужение! — сказал он.

От удивления у матушки Дэм округлились глаза.

— Ты посылаешь меня в дом убийцы моих детей?!

— Нужно и с этим смириться. Потом мы за все с ними расквитаемся!

Она поняла. Если Дить так говорит, значит, так велит партия. Партия рядом с ней, помогает ей.

Перед тем как отправиться в дом Шау Вана, матушка Дэм зажгла пучок благовонных палочек, пробормотала молитву, потом прошептала:

— Прости, родной, что поступаю не так, как ты наказывал. Не смогла я уберечь наших детей. Убили их враги! А у меня сил не хватило защитить их… — Она снова заплакала. — …Болит сердце, ох как болит, дети мои, деточки! Убили вас, а я отомстить не могу. жить-то осталась только для того, чтобы младшенького, Тяу, увидеть. Где ты, сыночек мой? Жив ли? Отомстил ли за сестру и брата? Знаешь ли, как мне тяжко? — Она вытерла слезы, набросила на плечи шарфик: — Дорогой мой, дети мои, постарайтесь понять меня! Товарищи велели, вот я и выполняю их наказ… Простите меня, дети мои, дайте мне сил, помогите мне!

…Когда она пришла к Шау Вану, он с женой еще нежился в широкой мягкой кровати. Было воскресенье.

Шау Ван состроил довольную мину:

— А, вот и ты! Я не ожидал: кто старое помянет, тому глаз вон! Моя женушка щедро наградит тебя за труды! — И, глядя на согбенную, униженную фигуру старой женщины, ехидно усмехнулся.

После встречи с матушкой Дэм Дить отправился к себе домой и принялся за сборы. Взял матерчатую воинскую сумку, оставшуюся у него еще со времени службы в роте «охраны спокойствия», уложил в нее пакеты с рисом, банки с молоком и несколько пузырьков с лекарствами. Сказав своим, как объяснить его отсутствие, заглянул на пост гражданской обороны и попросил у взводного разрешения отлучиться на полдня, чтобы проверить свою печь. Взводный, зевая, согласился: он хорошо относился к Дитю и обычно шел навстречу его просьбам, памятуя, что Дить в прошлом был ефрейтором войск «охраны спокойствия», да к тому же еще получил ранение.

Путь был трудным, приходилось пробираться среди острых, торчащих камней. Дитю понадобилось почти два часа, чтобы дойти до места назначенной встречи. Группа Куок Нама располагалась в пещере, где Дить еще никогда не бывал.

Куок Нам уже поджидал его в условленном месте — на плоском камне, укрытом лианами.

Дить прислонил к камню свой карабин, снял с плеча сумку.

— Ну и ну! — воскликнул он. — На вас поглядишь — подумаешь: староста какой-нибудь, не иначе!

Куок Нам расхохотался, пошутил:

— Вот-вот! Итак, Дить — рядовой гражданской обороны, он же секретарь подпольной вьетконговской ячейки! Вы пойманы с поличным! А вот и передача, которую вы несли вьетконговцам! Значит, вышли на связь, так-так!

Плотный, невысокого роста, Куок Нам был в модных ботинках, голубых в желтую полоску нейлоновых носках, черных шелковых брюках и такой же рубахе с вырезом по моде. Сверху был накинут пиджак «тропикаль», вокруг шеи повязан толстый шерстяной шарф. Наряд довершала фетровая шляпа, делавшая Куок Нама похожим на завзятого гуляку. Тоненькие усики были аккуратно подстрижены.

— Наши все здоровы? — прежде всего осведомился Дить.

— Лихорадка одолела! — покачал головой Куок Нам. — Но теперь уже вроде полегче. Разбрелись по своим участкам. А командир в провинциальный центр ушел, на совещание.

— На прошлой неделе «дома» были?

— Да нет, какое там! Ходил в «стратегические деревни» на юге, уточнял обстановку. Каратели свирепствуют. Людям просто вздохнуть не дают.

— У нас в поселке то же самое. Вчера опять двоих арестовали.

— Кого же это?

— Старого Нама и Суан. У старого Нама нашли в сумке около десяти пакетов с рисом. Ну и, конечно, привязались: отчего это он идет выжигать уголь на один день, а набрал с собой еды так много, наверняка, говорят, для вьетконговцев. Ну, а с Суан дело посложнее…

— У этих всякий, кто на них не работает, — вьетконговец, — тихонько вздохнул Куок Нам. — Им бы, конечно, очень хотелось оборвать все нити, обрубить все корни, чтобы жилось спокойнее. Пока этот их притон, эта база, не будет уничтожена, местным жителям тяжело придется, в том числе и горцам, хотя горцев они стремятся всячески подкупить.

Дить вынул из сумки и передал Куок Наму принесенные пакеты с рисом, банки с молоком и лекарства:

— Вот, наши прислали…