Конечно, думал я, в своем очерке об освобождении Сео-Дыока я обязательно все это опишу.

А между тем, дорогие читатели, есть одно дело, о котором я еще ничего вам не рассказал. Оно касается той истории с лодкой, которую Динь велел мне уладить. Как вы думаете, отчего Динь так на этом настаивал?

Поверьте мне, дорогие друзья, уже много лет из-за этой самой лодки меня мучает совесть. Да и не меня одного, а и Диня, редактора нашей газеты. Мы с ним, понимаете, несколько лет назад взяли лодку у наших земляков из Сео-Дыока и до сих пор не смогли ее вернуть…

А в тот год жителям Сео-Дыока приходилось очень трудно.

Мы, газетчики, поначалу скрывались в окрестностях села, но, когда противник создал отряды так называемой «гражданской обороны», которые проводили одну облаву за другой, мы больше не могли там оставаться. Ушли в джунгли, где основали нашу редакционную базу: у нас был старенький радиоприемник и допотопный ротатор. Чтобы не умереть с голоду, мы питались речными ракушками. И все-таки ухитрялись писать и печатать короткие статьи, содержащие важные новости.

Так и шла работа месяцев пять или шесть, вплоть до самого конца пятьдесят девятого года. А потом мы получили приказ перебраться в другой район, где нужно было создать нечто вроде походного агентства печати.

Нам предписывалось поздно вечером спуститься к реке, где будет ждать лодка. Взвалив на спину аппаратуру, мы с Динем с трудом выбрались из леса и вышли на берег, оба промокшие до нитки. Там спрятались в кустах и стали ждать. Но ждали напрасно: никто за нами не приезжал. Прошел час, другой, и по-прежнему — ничего. Нас уже била нервная лихорадка. Уйти отсюда по суше не было никакой возможности, а ведь в приказе ясно сказано, чтобы мы уходили немедленно. И все это происходило в ночь на двадцать восьмой день последнего месяца года, накануне Тета. Согнувшись под тяжким грузом, мы брели вдоль реки, то поднимаясь вверх, то спускаясь по берегу вниз, и ждали, ждали…

Тут Динь возьми и скажи:

— Боюсь, что ребята, которые должны были приплыть за нами, попали в засаду.

Я ответил не сразу:

— Может быть… Но обождем еще немного…

Кто знает холодный пронизывающий туман наших ночей, венчающих старый год? Пустынные, унылые берега? Ночь так темна, что не видно ни зги. Холод пробирает до костей, но мы не смеем закурить; донимают москиты, но мы не смеем даже хлопнуть себя по щеке. Прячась в кустах, пожираем глазами реку. И по-прежнему — ничего.

Наконец Динь говорит шепотом:

— Теперь, Бай, больше нет никакой надежды. Надо идти в село и достать лодку. Другого выхода нет.

Я согласен. Кидаюсь исполнять приказ. Динь торопливо шепчет:

— Гляди в оба, друг! Что, если тебя схватят?!

С гранатой в руках я неслышно выбираюсь из мокрых кустов.

У кого попросить лодку? Первой приходит на ум семья дедушки Тама. Эта семья непоколебимо верна партии и революции — она сохраняла эту верность в самые тяжелые, страшные времена.

Дедушке Таму почти что сравнялось семьдесят, но он еще крепкий старик. И единственный из жителей Сео-Дыока до сих пор носит длинные волосы.

Там поселился в Сео-Дыоке в те времена, когда дикие кабаны забегали чуть ли не на окраину села. Тигры подстерегали первых поселенцев, и каждую ночь та самая птица, что всегда провожает на охоту тигра, зловеще кричит: «боооннг, крааа, крааа…» Без преувеличения, дедушка Там — ходячая история нашего края. Он замечательный охотник, легко берет дикого кабана или ласку, и нос у него такой чуткий, что ему достаточно поутру понюхать речную воду, и он сразу скажет, какие звери проходили ночью на водопой. Подчас от него самого веет всеми запахами нашего леса, горячей, плодородной земли, ароматом растений и моря…

…А вот наконец и откос, под которым спрятана лодка старого Тама. Я ощупью пробираюсь к ней. Нащупываю весла — смотри-ка, они уже в уключинах! Сейчас пойду к дедушке Таму и попрошу у него лодку. Вдруг раздается громкий злобный лай. Я застываю на месте. Слышу чьи-то быстрые шаги.

— Кто идет? — кричит дедушка Там. Я ответил совсем тихо:

— Это я!

Дедушка подбегает ко мне в темноте, обнимает за плечи. Говорит:

— Только что закончил обход отряд «гражданской обороны».

Я торопливо объясняю, что с нами приключилось, прошу разрешения взять лодку. Дедушка Там отвечает, не задумываясь:

— О чем толковать, сынок, бери!

Возвращаюсь к берегу, спускаюсь к лодке. Отвязываю железную цепь, а она вдруг как звякнет! И тут, как назло, слышатся чьи-то тяжелые шаги… Дедушка Там предостерегающе кашляет.

Я сразу осознаю опасность: видно, вернулся патруль. Крепко сжимаю в руках лодочную цепь, сдерживаю дыхание, сердце бешено колотится. Наконец патруль уходит. Я осторожно высвобождаю цепь, вывожу из-под откоса лодку и плыву к берегу, где меня ждет Динь.

И вот в эту непроглядную ночь, в эту последнюю ночь старого года мы с Динем покидаем Сео-Дыок в лодке старого Тама. Я шарю по дну в поисках второй пары весел и вдруг обнаруживаю под рулем четыре огромных горячих рисовых пирога да еще две пачки самого лучшего чая. Чудеса! И зачем понадобилось прятать в лодке такую прорву пирогов и чая! Уж не о нас ли позаботился старый Там?!

Так мы и расстались с Сео-Дыоком. Вернуть старому Таму его лодку нам не удалось. Во-первых, в ту пору всеобщего восстания[11] мы были заняты более важными делами. Во-вторых, противник вдвое увеличил число сторожевых постов вокруг Сео-Дыока, и вражеские солдаты стали еще бдительнее и злее. А потом Сео-Дыок силой превратили в «стратегическую деревню», и долго мы не имели оттуда никаких вестей…

Только сегодня я наконец смогу вернуться туда. Редакция снабдила меня деньгами, которые я должен передать старому Таму в уплату за лодку…

Так получилось, что я, как и в тот раз, прибыл в Сео-Дыок на двадцать восьмой день последнего лунного месяца, накануне новогоднего праздника Тет… В деревнях, тянущихся вдоль реки, царило праздничное оживление. На берег высыпали женщины и девушки; занятые мытьем посуды, они весело болтали и смеялись. Ребятишки пели, водили хороводы. А сколько народу толпилось вокруг печей, где готовили к пиршеству лапшу! Сумерки сгущались, но даже в темноте я различал ослепительно белые пучки лапши, свисающие с краёв огромных глиняных горшков. Над домами поднимались клубы горячего дыма… Все это я увидел. И еще я увидел колючую проволоку. Туго натянутая, она опоясывала всю деревню.

А вот и тот самый откос… На шесте, вбитом у воды, табличка с надписью. Читаю: «Мы защитим наше село или умрем!» Тревога в моем сердце утихла. Да, наши люди превратили Сео-Дыок в свою собственную «стратегическую деревню»: сюда не ступит нога врага!

Ночь опускается медленно. На крышах уже заплясали отблески огней, в каждом доме пекут сейчас пироги!

Мрак густеет, но все равно я в любой темноте отыщу причал у дома старого Тама, где несколько лет назад отвязал лодку. Гляжу: передо мной вырастает высокая насыпь, в ней четыре высокие бойницы. И лодочный навес тоже обнесен колючей проволокой. Я причаливаю к берегу и привязываю лодку. И снова, как тогда, в моих руках позвякивает железная цепь. Но сердце бьется спокойно.

На этот раз я нарочно бренчу цепью — пусть старый Там готовится встретить гостя. Освобожденная земля… Свобода… Эти слова сейчас для меня — осязаемая реальность. Свобода — это значит, что я могу свободно, не таясь, звенеть лодочной цепью. И так же свободно, неторопливо я поднимаюсь по тропинке. И наконец, свободно и открыто ступаю на порог дома, вокруг которого некогда так упорно кружили вражеские патрули…

Нет, это не старый Там. Это его сын Хай Кан и с ним несколько бойцов.

Они сидят посреди комнаты на топчанах и ужинают. Рядом лежит оружие.

Вхожу. Они не сразу меня узнают. Лишь минуту спустя Хай Кан, вскрикнув, бросается обнимать меня.

— О небо! Это же наш Бай!

— Да, братец Хай, это я!

— Сколько лет, как ты уехал из Сео-Дыока! Где же ты был все это время?