— Я никак к этому не отношусь, — откликнулся я.

— Это игра слов? Фразеологизм? Как можно не относится к демократии? — он пристал как банный лист к жопе.

— Обычно. Я ни черта не смыслю в государственном управлении, зачем мне к этому как-то относится? Тем более Модернизация и то, что вы назвали — это не совсем одно и то же. Точнее — совсем НЕ одно и то же.

— Но политика касается каждого из нас, и каждый член общества имеет гражданский долг… — последней моей фразы индус, похоже, не услышал.

Пришлось пояснять:

— Медицина, или, скажем, система технического обслуживания автомобильного транспорта тоже касается каждого из нас, но мы же не беремся учить хирурга-уролога, как проводить операцию на мошонке? Или автослесаря колупаться в карбюраторе?

— Мо-шон-ка вот из ит? — удивился Акианатор.

Всё-таки русский ему следовлао подтянуть.

— Яйца. Эггс. Боллс. Тестикулы, — я не знал как объяснить по-другому.

— А! — индус смущенно почесал макушку. — Но как же равенство? Всеобщее голосование, активная гражданская позиция, система политических партий, плюрализм мнений — это проверенный инструмент народовластия! Вы что, предлагаете вернуться к деспотии, к монархии?

— Изменилось что-то в Индии с появлением демократически избранного парламента? — спросил я, когда мы вышли на улицу. — На что великим человеком был Ганди, но и у него ничего не вышло. Я не большой специалист в индийской политике, но, кажется, не ошибусь, если скажу, что среди депутатов представительных органов всех уровней большая часть — из касты брахманов, остальные — воины и торговцы, простите, не помню как они называются на хинди. А семьсот или восемьсот миллионов всех остальных представлены в демократических органах власти просто никак.

— Но это Индия! — возмутился Акианатор. — Есть же развитые, прогрессивные страны…

— «Демократия — это воздушный шар, который висит у вас над головами и заставляет глазеть вверх, пока другие люди шарят у вас по карманам», — процитировал я. Ненавижу такие разговоры, но этот индус был таким искренним, таким наивным. Так и хотелось засрать ему мозг: — Это сказал Бернард Шоу. Ирландец. Это — достаточно прогрессивная страна? Представьте себе редакцию газеты. Представьте себе демократический принцип ее управления, когда все — уборщица, бухгалтер, секретарь из приемной, водитель, наборщицы и фотокор, ну и журналисты — тоже, путем всеобщего, равного, прямого и тайного голосования решают, что будет публиковаться в номере, а что — нет. Много навоюет такая газета? Государство — система куда более сложная, чем редакция, но и на моем примере на пальцах можно объяснить, что руководить редакцией должен отличный журналист, который разбирается в сфере СМИ, пользуется уважением коллег и имеет опыт работы в этой самой редакции. Проблема в том, что отличный журналист, скорее всего, будет сильно сопротивляться назначению на должность главного редактора, потому что любит свою работу и согласится только при возможности писать дальше, сочетать административную деятельность с творческой… И, конечно, ему понадобится хороший экономист, маркетолог и куча других специалистов. Но — школой должен руководить учитель, больницей — доктор, заводом — инженер, газетой — журналист, иначе всё рухнет к чертовой матери или превратиться в фарс, прикрывающийся вывеской школы, больницы, редакции. Почему же тогда мы считаем, что государством может управлять горластый приятный парень, которого выбрали благодаря тому, что он часто мелькал по телику и смог понравится огромному числу домохозяек?

— Вы говорите странные и интересные вещи… — пробормотал Акианатор Пакиратан и вдруг повернул голову в сторону сцены. — И я, кажется, знаю о чем буду писать. Однако, там привезли представителей издательств! Пойдемте, послушаем!

Этих самых представителей доставили в летний лагерь на вертолете. Пять человек: две женщины и три мужчины, отлично одетые и ухоженные, они походили скорее на бизнесменов и политиков, чем на Татьяну из ленинградского «Детгиза». Решительные жесты, усталое и самодовольное выражение глаз, барские замашки — такие живоглоты появятся в наших родных краях очень нескоро, в этой реальности может быть даже — никогда.

— Спорим, — сказал я. — Они ни слова не скажут о литературе?

Шумели джунгли, звенели москиты, студенты рассаживались на раскладных стульях у сцены, суетился вокруг гостей Валленштейн. Я втянул ноздрями воздух: вот оно! Заждался! Определенно, в воздухе витали ароматы некоторого дерьма.

— Главный и единственный критерий определения великой литературы — это успешность продаж, — безапелляционно заявил холеный бородатый мужчина лет сорока. Он был обитателем Нью-Йорксокого издательского Олимпа, и привык, чтобы перед ним лебезили, а его словам — внимали. — Великий писатель — это тот писатель, чьи книги успешно продаются. Если книгу не готовы купить — это дерьмо, а не книга! И сегодня я расскажу вам, как написать книгу, которую будут раскупать как горячие пирожки!

А йо-о-о-оп твою мать! Я был на сто процентов прав, о литературе тут говорить не собирались. Эффективные менеджеры и креативные маркетологи добрались и до этого Богом забытого острова! Мне жутко захотелось встать и уйти, но нужно было делать приличное лицо, да и уйти с острова — это так себе идея. Так что я просто радовался, что хреново понимаю акцент этого Нью-Йоркского янки, который с вдохновенным видом разъяснял особенности американского литературного рынка, суть работы литагенств и издательств, а еще — потрясал в воздухе какими-то книгами каких-то неизвестных мне людей, чьи портреты с многозначительными лицами красовались на обложках. Наверное, он и вправду говорил какие-то полезные вещи, потому что студенты слушали затаив дыхание. Да и, что тут скрывать, многие присутствующие здесь писатели — тоже. Конечно, речь шла о продажах.

Этот холеный бородач знал, на что подцепить голодный творческий люд. Все мы сомневаемся — не дерьмо ли пишем? И все мы хотим, чтобы наши литературные потуги были оценены в материальном эквиваленте… Но — великая литература? Позвольте!

— Кто все эти люди? — я встал со своего места и спросил это как можно громче, когда лектор предложил задавать вопросы. — Кто все эти люди на обложках ваших успешных книг?

Он разразился целой тирадой из имен и фамилий, которые снова мне ничего не сказали. Я, блин, считаю и считал себя читающим человеком, но из всей названной им плеяды писателей, которые активно публиковались и получали бешеные бабки в Америке на рубеже семидесятых годов я не знал никого! А потому сказал:

— Матвей Комаров.

— Что? — на меня смотрели все, включая заседающий на сцене «президиум» из маститых дельцов от книгоиздания, и заканчивая студентами.

Похоже, по крайней мере большинство из этих обложечных типов были присутствующей публике знакомы. Но не мне, не Яхиму и не Анджею. И не еще паре-тройке приглашенных гостей-писателей — из Швеции, Германии, Франции. Да, часто за границей об авторе узнают только после его смерти, но я и в две тысячи двацатых не помнил никого из этих успешных и продаваемых!

— Матвей Комаров, кто из вас его знает? Кто знает такого успешного русского писателя? — я обвел взглядом народ и увидел в их глазах досаду и недоумение. — А Достоевского? Достоевского все знают, да? Они издавались примерно в одно время. Я попрошу товарища… Э-э-э-э, мистера Пакиратана помогать мне с переводом, и пана Анджея — тоже, мой английский не очень хорош. Договорились? Так вот, в конце девятнадцатого века книга Матвея Комарова «Славный мошенник и вор Ванька Каин» могла иметь разовый тираж в пятьдесят или сто тысяч экземпляров! И распродавалась за несколько дней. А Достоевский? За все книги не скажу, но первый том «Братьев Карамазовых» в 1881 году издали в количестве пяти тысяч штук! Его читали интеллигенты и дворяне, а массовому читателю Федор Михайлович был неизвестен. Кто-то будет спорить с тем, что Достоевский — это великая литература?