Олежа такие резоны в целом признавал, а потому озадаченно почесал лоб:

— Так что, правда — леший? Я только мельком фигуру заметил: лохматая, страшная тварь! Но материться вполне по человечески! Как он орал-то, а⁈ Ты куда целился, Гера?

— Да черт его знает, в ноги целился, а попал, похоже, в жопу… А леший, не леший, — я протянул ему тот самый элемент маскировочного костюма. — Вот такая на нем шубейка была, похоже. И его же Антонина у Христони дома видела. Или не его — а сообщника, этого тоже исключать нельзя.

— А глаза красные тогда… — Соломин с сомнением мял в руках часть маскхалата.

— Значицца, так, — сказал старый Гумар, заканчивая осмотр места происшествия. — Нужно вам искать человека, товарищ майор, который жопу свою в воде весь день мочить будет. А мы с Германом пойдем утром второго волка искать — я его подранил, далеко не уйдет!

— Погодите со своим волком, товарищ Гумар! — отмахнулся Соломин. — Это что же получается — он сюда крался потому, что мы слишком близко к разгадке подобрались?

Мы мрачно переглянулись.

— А потом снова — феномен. Талицкий. Три мужчины погибли при обстоятельных невыесноннастях на охоте, — озвучил общую мысль Петрович. — Совершенно случайно пристрелили друг друга. Или — были загрызены волками. Ну их в сраку, такие феномены.

И мы были с ним абсолютно согласны.

Я уписывал за обе щеки яичницу со шкварками, помогая себе ломтем свежеиспеченного хлеба. Когда я ем — я глух и нем? Глупости какие! Когда я кушаю — то говорю и слушаю! Тем паче пропускать завтрак я не намеревался, а мой внезапный собеседник не собирался ждать ни секунды. Я уже поведал ему про большую часть моих талицких похождений и изложил свою версию происходящего. Оставались сущие пустяки. Хотя, кто бы мог назвать золотистые шкварки и ярко-оранжевый желток в яичнице пустяками?

— А эта, как её… Ярослава Ивановна Ратушная? Она здесь причем? — Герилович явно был в восторге от происходящего.

Он с наслаждением откусил от хрустящего, крепкого, зеленого, свежего букчанского огурца практически половину и смачно принялся жевать. Зеленые глаза полковника источали столько позитива, что будя я его потенциальным противником — тут же, на месте наложил бы в штаны. Но я не был его противником, ни реальным, ни потенциальным, а потому — жрал в три горла и вещал:

— А ни при чем. Иногда красивая семнадцатилетняя девочка — просто красивая семнадцатилетняя девочка. Попала в переплет случайно. С хорошими девочками такое частенько происходит: идиотские мужики играют в свои идиотские игры, шпионят, дуэлируют, штурмуют Трою, а девочки вообще не в курсе, что весь этот дурдом из-за них. «Я же просто надела сегодня новое платье, вот и всё! Почему на улице по которой я шла три аварии случилось — понятия не имею!» Вот и Яся просто жила своей жизнью хорошей красивой девочки, вон — тётю Тоню на работе подменять взялась… Ни она, ни ее отец тут вообще ни при чем, штунды — лишняя переменная в уравнении. Я думаю, Альбеску должен был прикончить и ее, но пожалел девочку: всё-таки она была его ученицей. А еще, похоже, что девочка все-таки никогда не видела его в облике лешего напрямую, а потому и убивать ее необходимости не было. А вот Антонина — она видела как леший следит за военными, сидя на дереве, правда не знала как интерпретировать увиденное — но кто-то типа вас… Или — типа меня… Кто-то мог сложить два и два. Также и эти несчастные пацаны: преследуя Ясю они наткнулись на своего учителя французского — и сильно удивились. Возможно, он даже дал им какое-то внятное объяснение, но потом решил подчистить хвосты. Может, они были плохими учениками и не вызывали у него жалости?.. Заметьте — последний повесился недалеко от автобусной остановки: хотел уехать, сбежать?

— Последним был Федор, — Герилович снова захрустил огурчиком. — А он Ясю не преследовал. Он был хорошим мальчиком.

— Ну, если так — то последним был Блюхер…

— Хо-хо! — сказал полковник К. — Если я тебе скажу, что Блюхер тоже был лешим, ты сильно удивишься?

—…ять, — хлопнул я по столу рукой. — А я думал, подозревал что не может быть тут только один человек замешан! Слишком уж шустро они всё обстряпывали. Двое их было?

— Трое, — как-то досадливо проговорил Герилович.

И куда только делось его эпикурейское настроение? Он даже огурец в окно выбросил. Ладно, не огурец, только жопку от огурца, но всё-таки — перевод продукта!

— Нашли третьего? — как бы невзначай поинтересовался я, доедая последние шкварочки и вымакивая хлебом тарелку.

Интересно — а Блюхер тоже был из «дирлевангеров»? Фамилия-то вполне себе немецкая, но скорее всего он ее поменял. А в детстве был известен под именем Голубочленова или там Синеудова… Меж тем, лицо знаменитого полковника К., грозы наркоторговцев и террористов, выражало глубокую досаду.

— Нихрена мы его не нашли. Сейчас военные лес прочесывают. Как сквозь землю провалился! — Казимир Стефанович встал, прошелся туда-сюда по комнате и замер, глядя на настенные часы.

— И что за он? — всёж таки было интересно до жути.

— Садовник. Из Ивашкович. Ты не знаешь, просто какой-то дядька, живет там безвылазно с тысяча девятьсот сорок седьмого…

Я только хмыкнул: убийца был садовник? Хорошо хоть не дворецкий! И не таксист! А потом у меня в голове вдруг щелкнуло:

— И что, говорите, как сквозь землю провалился? Из Ивашкович, говорите? А на мине вы его искали?

— Какой мине? — удивился Герилович. — Погоди, ты чего такой довольный?

— А ничего. Идём брать садовника! Голову даю на отсечение — я знаю где этот гад прячется!

Полковник мгновенно переменился в лице, высунулся в окно и по-разбойничи свистнул:

— Миха! Микола! По коням! Белозор взял след!

Как будто я псина какая-то.

Гумар и Даликатный — верные оруженосцы Гериловича, которых под яблоней развлекал своими байками Петрович, тут же подорвались, попрощались с дедом и рванули к простому армейскому УАЗу — тент был откинут, так что забраться на сидения стало секундным делом. Я ухватил со стола огурец, дернул с крючка брезентуху — там по карманам было полно всякой полезной мелочи — и выпрыгнул в раскрытое окно.

— Идиот самый настояшшый! — прокомментировал мою эскападу старый Гумар. — Скачешь аки козлый горняк!

Помахав ему огурцом на прощанье, я взгромоздился на заднее сидение и заявил:

— Ну, дуем в Ивашковичи! Но нам понадобятся фонари и лопаты. Скорее всего!

—…ять! — хлопнул по рулю младший Гумар. — Деда-а-а-а!

Дед слышал мои слова, а потому уже копошился в сарае, матерясь и ворча. Вышел он на свет Божий с двумя штыковыми лопатами в руках, сунул их внуку в руки и ушел в дом, чтобы вернуться с двумя фонарями: один был плоский, тот самый с красным стеклышком, а второй — огромный, блестящий, длиной чуть ли не в локоть.

— Угробишь — убью, — сказал Петрович, протягивая мне оба. — Ой, то есть… Убьешь — угроблю! А! Какая хрен разница! Ты присмотри за ним, Михась, он уже «Орленка» твоего уконтрапешил!

— Белозор катался на «Орленке»? — перегляулись Гумар и Даликатный. — О-о-о-о, как мы много пропустили! Гера, повторишь для нас?

— Ой, идите в баню! — мне погоню с волками вспоминать было тошно.

Рыкнул мотор УАЗика, машина резво покатилась по местным колдобинам и выбоинам, поднимая из-под колес фонтанчики пыли. С тенистой, зеленой, пахнущей болотной тиной и цветами улицы Северной советский внедорожник вырвался на горячую от солнца асфальтовую дорогу и меж полями и перелесками бодренько двинулся к Ивашковичам.

Я как будто снова очутился в Афганистане: сосредоточенные лица парней, в своей полувоенное одежде похожих то ли на матёрых туристов, то ли на наемников, знойный воздух, Герилович, который что-то напряженно говорит в рацию. Автоматы меж колен у Гумара и Даликатного, рукоять огромного пистолета, которая виднеется за пазухой полковника, и я — в роли провидца и проводника. Вот что значит — де жа вю!