— Про лешего, — сказал я. — Охренеть можно. Леших я еще не ловил.

Вот вам мотив Гериловича. Стройка на полигоне, загадочные смерти — и леший! Пойди он с этим к начальству и предложи устроить облаву на лешего — как это будет выглядеть? А придурок Белозор — очень даже отличный вариант для такого предприятия!

— Огромное спасибо, Яся! Вы только осторожнее на дорогах, ладно? До темна не катайтесь одна, страшновато ведь! А до Ивашкович я точно догуляю… Что-то много всего непонятно в тех местах творится.

Она допила чай, разгрызла белыми зубами кусочек рафинаду, попрощалась со мной и укатила дальше на своем велосипеде, придерживая одной рукой тяжелую сумку.

— Спасибо вам, товарищ Белозор! — сказала девица напоследок. — Ну, что послушали, поверили и всё такое…

А я всё думал — она вправду назвала Соломина Олежей, или мне показалось?

Хлопцы всё-таки пришли. Точнее, пришел один Сеня — с надвинутым на лоб картузом и с папиросой в зубах.

— Мои на смене, — сказал он. — Но если шо — помогут. Рассказывайте за гильзы, товарищ Шкипер.

Мы присели в скверике под ёлочкой, на дощатой скамейке, и мне пришлось разгонять ядреный табачный дым руками.

— А вы не курите? — запоздало поинтересовался Сеня.

— Не-а!

— Дык я тогда… — и потушил окурок об открытую мозолистую ладонь.

Силён! Я одобрительно кивнул и сказал:

— Значит, смотри. Нужны мне две трехлитровые банки гильз немецких патронов системы Маузера 7,92/57. Смекаешь? Вот за это даю пятьдесят рублей.

На самом деле, первое задание не имело значения. Важно было подцепить его и друзей. Черная археология в таких случаях казалась беспроигрышным вариантом: дело довольно мутное, чтобы объяснить всякие заморочки и конспирацию, но при этом — напрямую с криминалом не связанное. Ничего воровать или там бить кого-то не требовалось. На кой черт мне в помощниках отморозки, которые за деньги на всякие гадости готовы?

— Хм! А…

— А зачем они мне? — усмехнулся я. — А тебе не похрен? Историк я. Любитель. Меня интересуют всякие старые хреновины и непонятные места, изучаю я их и… Ну и перепродаю тоже, что-то менее любопытное, но более дорогое.

— Ого! — сказал он. — И что, нормально выходит?

Он по-новому оглядел модные «белозоры» с карманами, шитые на заказ замшевые ботинки, импортную «коубойскую» рубашку, часы на моем запястье…

— Нормально. Если дело у нас пойдет — я вам еще халтурки подкину. Оно как бы не противозаконно, но ты вроде парень хваткий, сам понимаешь…

— Ты это, товарищ Шкипер, главное больше ни к кому не обращайся. Мы с пацанами заработать не против, если присесть за это не грозит.

Я пожал плечами:

— Присесть за всякое можно. В общем, давай так — встречаться будем под мостом через речку. Гильзы мне нужны послезавтра… Утром. Или сам приходи, или кого-то из своих присылай, будет кто-то левый — всё, считай профукал своё счастье. Понял?

— Понял.

Я точно знал — гильзы они принесут. Тут недалеко было урочище Белый Берег, там над рекой Оресой возвышались холмы и серьезные такие обрывы. Гильзы из тех обрывов выколупывали еще в мое время, а уж сейчас… Наверное, там была какая-то немецкая оборонительная позиция. Местные обо всем этом прекрасно знали, и для трех взрослых парней такое задание выполнить будет проще простого. А вот дальше… Дальше будет куда интереснее!

Соломин подъехал на своем служебном «жигуленке» прямо к калитке. Гумар отсутствовал — убыл на смену, на свой шлюз, что бы это ни значило. Я как раз закончил уборку после побелки потолка и печи на кухне: скомкал целую кучу перепачканных мелом газет, вымыл пол и вымылся сам, и с тоской смотрел на мебель, которую выставил на крыльцо. Мебели было немного, но кряхтеть одному после долгого трудового дня мне уже не улыбалось.

— Привет, майор! — с энтузиазмом сказал я. — Тут видишь какое дело: стол из массива, и буфет тяжелый как… Как… Как жопа сраки! Ты очень вовремя!

Майор посмотрел на небольшой, но тяжкий буфет и принялся снимать китель.

— У меня из головы не идет история с этими пацанами, — сказал он, засучивая рукава форменной рубашки. — Я ведь сюда именно по этому делу приехал. Самоубийства эти расследовать. Понимаешь, три парнишки, десятиклассники, все — из одной параллели, повесились один за другим. С интервалом дней в пять-десять. Четвертый утонул. Говорят — утопился специально.

— Сын Федора который? Медалист? — уточнил я, хватаясь за углы буфета. — Взяли!

— Эхе-хе! Да, да, сын Федора… Психиатр из Минска приезжал, говорил — по последним исследованиям суицид у подростков заразен. То есть понимаешь, вот это классическое «все пойдут топиться и я пойду топиться»- оно работает! А еще — риск суицида у подростка, который пережил самоубийство кого-то из близких повышается в пять раз! Мол, поскольку у Ивана Грушина батько на конюшне повесился, два года назад, то он послужил катализатором. А как сам Иван это с собой сделал — так и ребята из его компании такой пример получили, и далее — по цепочке. Такое, мол, в мире случалось уже. И чем больше внимание общественности — тем сильнее риск этого самого заражения и роста числа суицидов. А тут после первого случая разве что немой не трепался об этом! Талица — это и вправду большая деревня! Так что дело быстро замяли. Мол, никакого криминала. Талицкий феномен, понимаешь ли!

Мы жутко раскорячившись при помощи одних ног разулись в коридорчике, удерживая при этом на весу буфет, и в одних носках вошли в кухню. Грукнув деревянными ножками о пол, с кряхтеньем распрямились и огляделись.Тут я мог гордиться собой: помещение на самом деле посветлело! Печь и потолок сверкали белизной, и я рассчитывал, что увидев такую мою успешную работу, старый Гумар меня похвалит и разрешит провернуть подобное с двумя спальнями — его и моей. Да здравствует прокрастинация! Я готов был что угодно делать, лишь бы ничего не делать.

Конечно, я имел в виду книжку.

А Олежа Соломин имел в виду самоубийства:

— Но тут вот какое дело, — мы пошли за столом из массива и снова обулись в коридоре. — Я не поленился, за это время поузнавал у местных, порасспрашивал… Они ведь не были из одной компании. Более того — Федор этот, который сын Федора, Кулагин его фамилия — он с Грушиным враждовал. А еще двое — из другого класса. Тоже к этим товарищам симпатии не испытывали. У них, понимаешь ли, соперничество было.

— На почве? — спросил я, прекрасно понимая, какая почва бывает самой питательной для соперничества в юношеском возрасте.

— Им всем нравилась одна девушка, — глубоко вздохнул Соломин.

И этот его вздох, и понурый взгляд, и обреченность, с которой он взялся за край стола, чтобы тащить его вместе со мной, сообщили мне гораздо больше, чем я хотел бы знать. Я, черт побери, в этот момент почувствовал себя героем одного из тех хорроров, на которые так плодовита американская литература второй половины двадцатого века, и которые так массово стал экранизировать американский же кинематограф первой половины века двадцать первого.

— Вот же гадство, — я не знал, куда девать руки. — И что теперь? Ты-то что сделал после того, как раскопал это, майор?

— Я-то? — на Соломина было жалко смотреть. — А то ты не понял?

— Влюбился, — сказал я. — После этого ты влюбился.

Клюнуло там, где я уже и не ожидал: Сеня — тот самый, с мозолистыми руками, который об них сигарету тушил — явился под мост с самым довольным выражением лица:

— Я знаю, Шкипер, что тебе Блюхер сулил! — он вскочил с бетонного приступочка и принялся ходит туда-сюда, излучая радость. — И несмотря на то, что он упился и помер — знаю где это взять!

Вот это были новости! Я ведь просто назвал звучную полуматерную фамилию, опираясь только на собственную интуицию и на тот сомнительный факт, что этот коллега Петровича тоже видал лешего. Слишком уж часто леший фигурировал во всем этом бардаке, чтобы его игнорировать.