– На кухне, и отец там.

– Мам, пап, – Мишка побежал на кухню, – у меня вечер в классе. Я пятьдесят копеек на пирожные сдавал, мне надо идти.

– Ни на какой вечер ты не пойдешь, – сказала мать тоном, не допускающим возражений, – сегодня ты будешь лежать и отдыхать. Голова не болит, не кружится?

– Ничего у меня не болит и не кружится, – Мишка расстроился. – Пропали мои пирожные, и подарка от Дед Мороза не будет.

– Неужели тебе так нужны эти пирожные! Ведь ты уже большой. В армию собираешься, в народную дружину записался, бандитов ловишь, а все подарка от Деда Мороза ждешь. Куплю я тебе пирожное, и подарок тебе Дед Мороз принесет. Иди, ложись, малышка моя, – улыбнулась Надя, глядя на расстроенное лицо сына.

– Ну что, съел свои пирожные? – съехидничала Танька, когда он вернулся в комнату. – Придется тебе без танцев обойтись. Надо было меньше за шайбами гоняться, тогда бы сейчас рок-н-ролл отплясывал, вместо того чтоб дома торчать.

– Рок-н-ролл уже не в моде. Сейчас все твист танцуют.

– Я знаю. Только мне рок-н-ролл больше нравится.

– Ой, сама ни в чем не разбирается, а туда же. Болтает, сидит, малявка.

– А ты – стукнутый на голову, – быстро возразила Танька. – Если хочешь знать, у моей подруги, Томки, отец стилягой раньше был и рок-н-ролл танцевал.

– Кем-кем? – недоверчиво спросил Мишка. – А ты-то откуда знаешь про стиляг?

– А вот знаю! Она мне показывала, какие у него были ботинки и брюки.

– Ну и какие? – Мишку совсем не интересовала Танькина болтовня, но просто так лежать и ничего не делать было скучно. Уж лучше болтать о всякой чепухе. – Какие у него ботинки?

– Желтые, на толстой подошве с каблуками, а носы у них узкие.

– Мужики каблуки не носят.

– Стиляги носят, – уверенно сказала Танька. – И брюки у него были узкие-узкие. Дудочки назывались.

– А может, дурочки?

– Это у тебя одни дураки в голове сидят, – отмахнулась от него Танька. – А еще у него знаешь что есть?

Она замолчала и с опаской посмотрела по сторонам.

– Ты чего? – удивился Мишка. – Нет же здесь никого. Чего оглядываешься?

– У него пластинки на костях есть, – прошептала Танька с заговорщицким видом. – Ты про них слышал?

– Слышал, – так же шепотом ответил ей Мишка. – А про что на них поют?

– Темнота, – презрительно сморщилась Танька, – живешь, а ничего не знаешь. На них рок-н-ролл играют. Ты только никому не говори, а то Томкиного отца и так из-за них из комсомола исключили, чуть из института не выгнали. Он у нее инженер.

– А слова-то какие-нибудь есть на этих пластинках?

– Есть, только они не русские. Мы с Томкой слушали, слушали, ничего не поняли.

– Ни одного слова?

– Ни одного. Что-то поют. Какое-то «бачвон-чгчело-чуручело», а больше ничего не понятно.

– Мужик или баба?

– Вроде мужик. Хотя тоже не всегда понятно. Миш, а ты видел, как рок-н-ролл танцуют?

– Ага, я, когда маленький был, с пацанами на пятачок бегал, то есть на танцплощадку.

– Которая в парке? – уточнила Таня.

– Ага, – подтвердил Мишка. – Она ведь всего лишь сеткой огорожена, а через нее все видно.

– Ну и что ты видел?

– Там один стиляга знаешь как рок-н-ролл с девкой выплясывал, закачаешься. Может, это и он, Томкин отец, был.

– Как ты говоришь нехорошо. С девкой, – поморщилась Танька.

– Ну, с девушкой. Извините, товарищ Пушкина. Только это дела не меняет.

– Ладно тебе, – примирительно сказала Танька, – расскажи лучше, как они танцевали?

– Я ж не поэт, не знаю, как рассказывать. Все парами прыгали, крутились, сходились-расходились, парни девчонок кружили и на руку к себе закидывали, а те ноги задирали.

– А показать можешь?

– Могу. Только без музыки не получится.

– А я тебе подпою, я помню. «Чандабы, ра-ла, о-го-ого», – запела она вполголоса.

Весной 1966 года баба Настя заколотила свой дом в деревне, заявив, что будет жить у дочери, в Москве. Алексей уговаривал ее переехать в Синегорск, но та наотрез отказалась, заявив, что не желает на старости лет прислуживать барыне, то есть его жене. Надя в ответ промолчала. Уж кем-кем, а барыней она себя совсем не считала, потому что трудилась не покладая рук, но объяснять это свекрови она не стала, справедливо полагая, что если той хочется так считать, то переубедить ее невозможно.

Единственное, на что согласилась непримиримая в вопросах классовой борьбы баба Настя, так это погостить у сына до лета. Больше всего бабушкиному присутствию радовалась Таня. Прежде всего, потому, что по утрам та никуда не спешила и подолгу заплетала ей косы. Волосы у Татьяны были цвета спелой пшеницы, густые и длинные. Окружающие восхищались их красотой, а сама она испытывала сплошные неудобства из-за того, что они постоянно сами по себе запутывались, связываясь в узелки. Утром, причесывая Таню, мама всегда торопилась и больно дергала ее, распрямляя расческой узелки.

Таня, может быть, и смогла бы вытерпеть эту боль, не такой уж страшной она была, если бы у нее были такие же локоны, как у прекрасной куклы бедной девочки Козетты из рассказа писателя В. Гюго. Но локонов у Татьяны не было, вместо них были «волны», которые мама стягивала в косы. Уцелевшие от плена волосинки причудливо извивались на Танькиных висках, но до локонов им было далеко.

В первых числах июня баба Настя уехала в Москву. Таня скучала по бабушке, по ее деревне и по старому дубу, который больше уже ее не дождется. Она вспоминала деревенских ребят, Андрюшку, так и не написавшего им из своего Ленинграда, и даже рыжую Вальку. И ей хотелось плакать.

Настроение портилось еще и оттого, что у Мишки началась пора вступительных экзаменов и дома все ходили на цыпочках. Телевизор не включали, разговаривали шепотом, чтобы не мешать ему заниматься. Таня попробовала возмутиться, но родители прикрикнули на нее, и она сникла, решив, что от такой жизни уж лучше уехать в лагерь.

Сговорившись со своей подругой Томкой, с которой они дружили с детского сада, Таня объявила родителям, что они должны отправить ее в пионерский лагерь. Все Танькины одноклассники уже успели побывать в лагере по нескольку раз, и от них она наслушалась столько интересных историй о жизни вдали от родительского надзора, что теперь сгорала от нетерпения побывать там сама. Знакомые девчонки рассказывали, что днем в лагере можно было драться подушками во время тихого часа, а ночью ходить мазать зубной пастой мальчишек. Родители, сосредоточенные на Мишкином поступлении, желание дочери уехать на время из дома одобрили. И Таня с Тамарой отправились в лагерь, прихватив с собой несколько тюбиков зубной пасты.

Лагерь находился за городом в красивом сосновом бору и представлял собой чистый уютный городок, разделенный на две части широкой центральной аллеей, вдоль которой стояли одноэтажные деревянные корпуса. В одном из них поселился третий отряд, в который попали Таня с Тамарой. Подруги устроились рядом, заняв в палате соседние кровати и одну тумбочку на двоих. Аккуратно разложив по полкам родительские гостинцы, они побежали осматривать новую для них территорию.

Кроме корпусов в лагере были: спортплощадка, деревянная эстрада и площадка для торжественной линейки, в центре которой возвышался столб с развевающимся на нем флагом, а по периметру стояли стенды с плакатами из серии «Пионер – всем ребятам пример».

Дуновение ветра донесло до девчонок ванильный запах пирогов, и, ощутив чувство голода, они, ориентируясь по нему, вышли к столовой. У входа в столовую висел распорядок лагерного дня. Прочитав его, подружки узнали, что в течение целого месяца им предстоит с утра делать зарядку, потом идти на линейку, заниматься отрядными играми, обедать, спать в тихий час, полдничать, участвовать в лагерных мероприятиях, а после ужина танцевать или смотреть кино. Таньке больше понравилось кино, а Тамаре – танцы.

– Ты глянь, «мы с Тамарой ходим парой» тоже сюда приехали! Эй, «мы с Тамарой», привет!