В-третьих, В.Л. Янин возражает Т.И. Осьминскому и А.Л. Шапиро в том, что крестьянские платежи с тех земель, которые они называют черными, а он — домениальными, были значительно меньше тех, что платили крестьяне на обояренных землях. По подсчетам Т.И. Осьминского, в волости Смерда платежи были меньше примерно в пять раз. Результат расчетов Т.И. Осьминского «вызывает недоумение» у В.Л. Янина, который приводит собственный вариант. В качестве исходной точки вычислений В.Л. Янин берет доходность обжи, которая, по его мнению, «в конце XV века тяготела к новгородской гривне, то есть к 14 деньгам». В таком случае, по расчетам В.Л. Янина, с 391 обжи в волости Смерда крестьяне должны были бы платить около 25½ рублей новгородскими деньгами, но, согласно сведениям писцовой книги, они платят 18 рублей 3 гривны 4½ денги. Переводя эти деньги старого письма в деньги нового при помощи коэффициента 10:7, В.Л. Янин получает 18 рублей[254]. Здесь, по-видимому, вкралась досадная опечатка, должно получиться не 18, а около 25 рублей и 4 гривен, т. е. то, что и хотел доказать В.Л. Янин: платежи крестьян волости Смерда не отличались от обычных.

Вычисления В.Л. Янина представляются ошибочными. Непонятно, как автор получил исходную цифру 14 гривен. Поскольку установление средней величины крестьянских платежей есть показатель степени эксплуатации крестьянства, а следовательно, имеет огромное значение для социально-экономической истории, В.Л. Янину следовало бы поделиться с другими исследователями своей методикой определения средних величин повинностей, чтобы полученную им цифру можно было проверить. Он этого не сделал. Поэтому ничего другого не остается, как обратиться к вычислениям крестьянских платежей, произведенным авторами «Аграрной истории Северо-Запада России второй половины XV — начала XVI веков». Сплошная обработка всех сохранившихся новгородских писцовых книг конца XV — начала XVI в. позволила им установить, что платежи крестьян светским землевладельцам в среднем по Новгородской земле составляли 52,2 денги новгородских с обжи. По трем пятинам, писцовые книги которых лучше всего сохранились, эти платежи выглядят следующим образом:

Водская пятина — 68,0 денги с обжи;

Шелонская пятина — 64,7 денги с обжи;

Деревская пятина — 37,5 денги с обжи[255].

Таким образом, платежи с волости Смерда, которые, по расчетам Т.И. Осьминского, составляли около 7 денег с обжи, действительно примерно в пять раз меньше, чем на обояренных землях. Несколько большими были (7–8 денег с двора) платежи крестьян в Лопастицах,[256] во владычной волости Удомля,[257] в некоторых других «кормленских» волостях. В размерах платежей видна большая древность существования черных волостей Новгородской земли.

Вообще если встать на позицию В.Л. Янина и признать Холмский погост, Велиль и Мореву княжеским доменом, в результате конфликтов с Москвой по договорам 1441 и 1470–1471 гг. передаваемым литовским князьям, то возникает неразрешимое противоречие, не замеченное исследователем, а именно: в договорах перечисляются не только Велиль и Морева, но 11 волостей, и все они обязаны Казимиру черными кунами. Тогда, наверное, логично было бы все указанные в договорах волости зачислить в состав княжеского домена. Но это невозможно. Хорошо известно, что Буйцы еще в XII в. были пожалованы Юрьеву монастырю «с вирами, данями и продажами», Лопастицы и Стерж значатся волостями Аркажского монастыря, Молвотицы, Жабна — владычными и т. д.

Таким образом, думается, В.Л. Янину не удалось поколебать высказанную А.Л. Шапиро и Т.И. Осьминским точку зрения на статус ряда волостей юга Деревской пятины как черных земель Новгорода. Никаких следов существования «княжеского домена» в XII–XV вв. мы не обнаружили. Видимо, в XIV–XV вв. существовал некогда обширный, но постоянно уменьшавшийся из-за пожалований боярам, владыке, монастырям, церквам фонд черных земель Новгорода. Представляется несомненной правота Б.Д. Грекова и других исследователей, отмечавших запрет князьям, согласно договорам с Новгородом XIII–XV вв., владеть селами в пределах Новгородской земли. Этот запрет, если следовать буквальному смыслу статьи, касался именно «всеи волости Новугородской», т. е. всей территории Новгородской земли, а не только окраинных «волостей новгородских», как считает В.Л. Янин. Убедительное подтверждение такому пониманию дает новгородский противень последнего договора Новгорода с московским великим князем от 11 августа 1471 г. В нем, помимо традиционной статьи: «А в Бежичах вам, великим князем, ни вашим княгиням, ни вашим бояром, ни вашим слугам сел не держати, ни купити, ни даром не примати, по всей волости Новгородской», есть еще и дополнительная, гласящая: «на Новгородской земле сел не ставити». Совершенно очевидно, что в обоих случаях речь идет об одной и той же территории, слова «по всеи волости Новгородской» равнозначны словам «на Новгородской земле».

Княжеские земельные владения (по всей видимости, небольшие, принадлежавшие лично князьям и обрабатывавшиеся рабами) уже в XII в. стали собственностью республики в лице веча, поскольку основные условия новгородско-княжеских договоров, в том числе и запрещение владеть селами, содержались, надо полагать, и в недошедших до нас договорах с князьями первой половины XIII в., а возможно, второй половины XII в., ведь традиция заключения таких договоров восходит ко временам «отцов и дедов» великого князя Ярослава Ярославича, о чем недвусмысленно сказано, например, в договоре Новгорода с этим князем 1266 г.: «На семь, княже, целуи хрест къ всему Новугороду, на цемь то целовали деди, и отци, и отець твои Ярослав».

Представляется неверным употребление по отношению к новгородским владениям князей или архиепископов самого термина «домен», поскольку ни те ни другие не имели, в отличие от западноевропейских королей, прав верховной собственности на землю. Такие права принадлежали вечу.

Год 1240 — срединная точка временно́го интервала XII–XIV вв., драматичного и длительного «переходного периода» в истории народов Северной и Северо-Восточной Европы. Крестовые походы шведских, датских, немецких рыцарей в земли славянских, летто-литовских, прибалтийско-финских народов, где Новгородская Русь стала крайней северо-восточной ареной военного противостояния, были следствием стабилизации этнополитических образований, завершивших становление феодально-христианской Европы и одновременно положивших конец предшествующей интеграции языческой или полуязыческой «балтийской цивилизации раннего Средневековья»[258].

Критической точкой этот год был и в рамках периода своего рода «трансмутации» древнерусской этнической общности. Не вдаваясь в дискуссию Л.Н. Гумилева и его оппонентов относительно того, следует ли именно двухвековой отрезок XIII–XIV вв. считать началом этногенеза собственно русских,[259] нельзя не констатировать качественного значения потрясений XIII в.: будь то удары с Востока, перенесенные крайне тяжело, будь то удары с Запада, отраженные князем Александром Ярославичем. — Так или иначе то был конец конфедерации, в свою очередь, федеративных образований XII — первой половины XIII в. древнерусских княжеств, сменивших Киевскую Русь, хотя и сохранивших сознание государственно-конфессионального единства[260]. Воплощением этого сознания стал в русской культуре образ святого и благоверного великого князя Александра Невского.

Северо-Запад Новгородской земли — место воинских деяний князя — с середины XIII в., с деятельностью потомков Александра и его преемников, и главным образом военно-территориальной администрации «боярской республики» Господина Великого Новгорода XII–XV вв., приобретает черты внешне очерченного (прежде всего, уникальной среди русских древностей системой каменных порубежных крепостей)[261] и внутренне структурированного единства, в последующие столетия «Московского периода» определяемого как «Вотская пятина Великого Новгорода»[262]. Сто лет спустя после Невской битвы, с 1330-х годов, наместник Новгорода служилый князь турово-пинский, сын великого князя литовского Наримонт, в православии Глеб Гедиминович, и его преемники-родичи возглавляют, в качестве новгородских администраторов, размещенных в древнейшей из крепостей региона Ладоге, «малую федерацию» славянских и финских земель Великого Новгорода, закрепленную системой каменных новгородских крепостей XIII–XIV вв.: Корела — в земле корелы, Орешек — в земле ижоры, Копорье — в земле води. Эта федерация впервые выступает по существу еще при жизни князя Александра Невского, во всяком случае фиксируется в пределах десятилетия со дня его смерти, когда под 1270 г. появляется летописная формула: «совокупися в Новъгород вся волость новгородьская: Пльсковичи, Ладожане, Корела, Ижера, Вожане»[263]. Северо-Запад развивает этот федеративный потенциал в течение нескольких столетий, до роковых столкновений с Москвой и, как следствие этого, следующего кризиса конца XVI–XVII в. Но в свою очередь этому этапу этноисторической эволюции предшествовал и открывал его аналогичный структурный кризис, обособивший и разнонаправивший исторические судьбы сложившихся в IX–XIII вв. крупных регионов Древней Руси.