О тете Моте Антон знал с детства. Ее мать была то ли родной, то ли двоюродной сестрой антоновой бабушки. То есть какая-никакая, а всё же родня. Помимо того, что они оказались в одном и том же городе, большую роль сыграло то, что тетя Мотя была у Антона с его матерью чуть ли не единственной родственницей. Антоновы дедушка с бабушкой и два младших брата его матери умерли от какой-то болезни в голодный год — сама она выжила, потому что в то время жила не в родном селе, а в районном городишке, где училась в школе-семилетке. Про тети-Мотину родню Антон ничего не знал, но, по-видимому, их к тому времени тоже не было в живых или же они как-то рассеялись по просторам нашей огромной страны. О родственниках со стороны отца Антоши мать его никогда не вспоминала, и так и осталось непонятным, знали ли они вообще об Антоновом существовании. Когда Антоше было лет шесть (в школу он еще не ходил), мать брала его с собой, когда решила навестить тетю Мотю. Рассказать что-либо связное об этой единственной встрече с Матреной он не мог: куда-то далеко ехали, какая-то комната, в которой были еще другие женщины, мать разговаривала с тетей (значит, в то время она еще была способна к общению), а его больше занимали тогда ириски-тянучки — их иногда давали на карточки вместо сахара и тогда мать выдавала их Антоше по одной штуке, а тут он сразу получил от нее несколько штук, и был просто счастлив, так что ему было не до тети Моти, которую он вовсе не запомнил. После этого мать, по-видимому, еще пару раз виделась с Матреной, но после войны разговоров о ней больше не возникало.
Вспомнил о ней Антон только этой весной, когда наткнулся в материной тетрадке (с адресами, рецептами, какими-то подсчетами) на листочек, на котором почерком матери было записано: «Матрена Федотовна Акинфьева» — только три слова. Он вспомнил: да, была ведь тетя Мотя, и решил ее разыскать. В горсправке ему дали адрес инвалидной артели, но, когда он позвонил туда, ему ответили, что Акинфьева у них уже не числится и никаких справок они не дают. Но Антон тоже был не лыком шит: мигом состряпал официальный запрос от своего музея и через две недели получил официальный ответ о переводе Акинфьевой М. Ф. в дом престарелых. Здесь у него дело пошло лучше. Администрация дома (в лице знакомой мне Амалии Фадеевны) всегда приветствовала заботу родственников о своих пациентах — что, правда, встречалось не так уж часто — и ни малейших препятствий Антоновым свиданиям с Матреной не чинила.
Вот такую предысторию Матрениного пророчества я услышал в ответ на свои расспросы. История простая, вполне правдоподобная, убедительная. И хотя я был настроен проверять каждое сказанное Антоном слово, что называется, «на зуб», придраться мне было не к чему. Антон даже продемонстрировал мне ответ на его запрос, напечатанный на бланке «Артели инвалидов войны и труда «Красный Октябрь», с круглой печатью — всё чин чинарем. Пожалуй, главное, что сообщил мне Антон, касалось возможностей настроить Матрену на «пророчество»: в полном согласии с беседовавшими со мной старушками он категорически отметал такую возможность. По его словам, не то что подговорить Матрену к какому-то сложному действию, но и просто пытаться втолковать ей что-либо было занятием абсолютно бесполезным. Если она завопила про «кровь на стенах», то сделала она это по собственной инициативе, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу — в этом Антон нисколько не сомневался.
Таким образом, получалось, что преступник, еще не совершив, но уже запланировав преступление, позаботился (с помощью своей сообщницы) удалить Матрену с места будущего действия и не только удалить, а еще и куда-то спрятать (пока ее не нашли, можно было, по крайней мере, на это надеяться). Такое рассуждение приводит к возникновению двух вопросов: 1) откуда он (преступник) узнал о Матрене и ее пророчестве? и 2) зачем ему было вообще связываться с Матреной? чем она ему могла помешать? И если с ответом на первый вопрос можно было повременить — хотя, как на него ни отвечай, он опять приводил к подозрениям в отношении наших жильцов (а следовательно, надо было снова начинать разбираться с ними по третьему кругу — на что у меня уже никаких сил не было), то второй вопрос был ключевым — он ставил в центр внимания связь пророчества с реальными убийствами. Даже поверив в способность Матрены к ясновидению, мы нисколько не приближаемся к ее роли в готовящемся преступлении. Если преступники не могли ее загодя подговорить и настроить (а в этом мы, вроде бы, убедились), то и никакой роли для дурочки (со всеми ее пророчествами) в плане преступника предусмотрено быть не могло. Тогда с какой стати преступнику вообще обращать на нее внимание? Она бы себе пророчествовала, а он бы делал свое дело — что, в таком случае, могло связать эти две параллельно развивающиеся линии? Хотя…
И тут меня, можно сказать, осенило: ведь это мы, самозваные Холмс и Ватсон, люди с высшим образованием, пропитанные материалистическим мировоззрением до мозга костей, не верим в возможность ясновидения, но преступник-то может придерживаться и других взглядов на подобные вещи и верить хоть в ясновидение, хоть вообще в чертей с рогами и копытами — верить так, как верили в это многие поколения наших предков, которым нельзя отказать в здравомыслии в прочих отношениях, и как до сегодняшнего дня верит (в той или иной мере) в аналогичные сказки бóльшая часть населения нашей страны. Ничего удивительного не было бы в том, что преступника крайне обеспокоило бы появление на месте запланированного дела какой-то ясновидящей, заранее почувствовавшей, чтó там должно произойти. Если она могла так отреагировать на то, что только подготавливалось (а верящий в возможность таких предсказаний не стал бы сомневаться, что дурочка, действительно, что-то «увидела» в будущем), то не завопит ли она еще громче, когда то же самое случится в реальности и она «увидит» это сквозь стены? Для преступника такой переполох, поднятый ясновидящей в спящей квартире, должен был бы кончиться неизбежным крахом и поимкой на месте преступления. Чтобы избежать этого, ему было бы просто необходимо забрать Матрену с места будущего убийства, и не просто забрать, а поместить туда, где ее возможные вопли никто не мог бы услышать и связать их с происходящим в нашей квартире («А еще надежнее: сделать так, чтобы ее воплей никто бы никогда бы не услышал», — подумал я, но не стал говорить Антону). Такой взгляд на факт удаления Матрены из квартиры был весьма правдоподобным и логично объясняющим странное происшествие с появлением мнимой старшей по режиму. Поэтому, хоть я и не воодушевился теперь до такой степени, как по дороге из дома престарелых, — обжегшись на молоке своей предыдущей гипотезы, я был скорее склонен дуть на воду и остерегался преждевременно радоваться, — но всё же был доволен, что нашел удовлетворительное истолкование хотя бы одному эпизоду из цепи бессмысленных и абсурдных происшествий. Антон же, всё это выслушавший, был как-то не вполне убежден в логичности моих предположений о наличии в психике преступника пережитков прошлых эпох и веры в сверхъестественное, но возразить мне по существу не мог и вынужден был согласиться, что такое не исключено.
Однако теперь нам пришлось вернуться к отставленному на время первому вопросу: откуда преступник узнал о пророчестве? Невольно мы опять возвращались к той троице соседей, на которой мы уже обломали зубы на предыдущем витке наших дедукций. Но другого-то ничего не оставалось: о воплях Матрены знали только жильцы нашей квартиры, и не Жигунова же было подозревать в том, что он поставил о них в известность преступника. Итак: «на сцене те же и Ефим с гитарой» — всплыла у меня в голове дурацкая присказка (сейчас я ее давно что-то не слышал, а тогда она была в ходу), и она, как это ни странно, толкнула мою мысль в неожиданную сторону.
«Главное, что мы точно знаем, — начал я излагать свои соображения внимавшему мне Ватсону, — так это то, что Виктор, уйдя из дому около трех — ну, пусть в начале четвертого — вскоре после этого представлял перед своими приятелями Матренину «арию». Дальше я продолжал размышлять на ходу следующим образом: предположим, что среди Витиных корешей был некто, знающий о предполагаемом ограблении и способный, почуяв опасность для намеченного дела, предупредить преступника. Почему я думаю, что среди них не было самого преступника? Мне кажется, что все эти корешки из компании Виктора никак не могут быть матерыми уголовниками, те с подобной шпаной гулять вместе не будут. Но вот приблатненные, имеющие связь с настоящим уголовным миром, среди Витиных дружков, наверняка, найдутся. Не исключено, что и ограбление было спланировано, исходя из трепотни Виктора о своем зажиточном соседе, но, может быть, и наоборот: узнавши откуда-то о капиталах Жигунова, преступник дал задание своему шестерке втереться в Витину компанию и выяснить всё возможное о квартире, на которой планировалось дело. Это не так важно, а важно то, что, если сообщение о «кровавой арии» поступило незамедлительно, у преступника было время, чтобы на него отреагировать, ведь женщина появилась в квартире только в восемь часов. Таким образом, у преступника было в распоряжении два, а то и три часа, достаточные для улаживания этого маленького дельца. «И жаль, что ты, Антон, не разглядел толком водителя газика — может быть, за рулем сидел как раз тот, о ком мы так долго и нельзя сказать, чтобы слишком успешно, гадаем», — закончил я свой монолог. Начав его в тоне сомнительно предполагающем, к концу я мало-помалу разошелся (здесь я, конечно, существенно сократил свои тогдашние рассуждения) и пришел к финалу, почти не сомневаясь, что искомое решение затруднительной проблемы найдено.
