Несмотря на то, что на дворе полдень, в затянутые слюдой крохотные оконца проникает так мало света, что в горнице стоит достаточный полумрак, чтобы оценить все достоинства моей лампы.

Общее мнение выражает стоящий ближе всех боярин.

— Свечи три не меньше.

Награждаю его снисходительной улыбкой, мол, бери выше и поворачиваюсь к Ярославу.

— Великий князь, передаю тебе изделие моих мастеров, дабы деяния твои не ограничивались ходом светила по небосводу.

Передаю ему подарок и, поклонившись еще раз, словно праздничный дед мороз, вновь запускаю руку в мешок.

— А теперь подарок молодым.

Вытаскиваю арбалет с украшенным вычурной резьбой прикладом и начищенными бронзовыми деталями. Показав его гостям и выслушав очередной прилив одобрения, передаю его Александру.

— Прими от меня как знак высочайшего уважения!

Юному князю подарок явно нравится, и он еле сдерживается, чтобы не начать взводить его прямо здесь. Ситуация уже располагает к озвучиванию своей просьбы, но у меня есть еще один подарок. Даю знак Куранбасе, и тот вынимает из того же мешка небольшой ящичек из мореного дерева. Откинув крышку, он показывает всем лежащие внутри две керамические чашки, украшенные расписной глазурью.

Под всеобщий восторженный гул я объявляю.

— А это, Александр Ярославич, прими для своей нареченной невесты!

Половец передает князю ящичек, и тот, лишь для порядка бросив на них взгляд, показательно чиркает большим пальцем.

— А такая штука у тебя еще есть? — Он кивает в сторону отца, с интересом рассматривающего зажигалку.

— Таких вещиц единицы, — набиваю я цену, — но для тебя князь мне и своей не жалко.

Протягиваю ему свою зажигалку, и Александр, не сдерживая интерес, тут же начинает ею щелкать.

Князья заняты изучением подарков, а я стою перед ними и чувствую себя неловко.

«Ну что кто-нибудь из вас, наконец, задаст мне вопрос, которого я так жду?» — Мысленно тороплю их, потому как сейчас самый подходящий момент для моей просьбы.

Чиркнув в десятый раз зажигалкой, Ярослав все же нашел в себе силы и оторвался от игрушки. Его взгляд уперся в меня и даже немного потеплел.

— И чего же, Фрязин, ты хочешь взамен?

«Ну наконец-то!» — Выдыхаю я и выдаю домашнюю заготовку.

— Взамен, Великий князь, ничего! Позволь мне только служить тебе верой и правдой. Отдай мне в вотчину построенный мною возле Твери острог Заволжский, что на левом берегу реки. Те земли, что мои люди уже освоили под пашню вокруг него, да устроенный мною рудник в местечке Медное.

На мой спич Ярослав иронично усмехнулся.

— Не много ли просишь, Фрязин⁈

В этой усмешке я ловлю нотку доброжелательности и тороплюсь ею воспользоваться.

— Дак не для себя же! Тебе, Великий Князь, все вернется сторицей. Мои товары вы видели, налоги с продаж ведь в казну твою, княже, потекут, а с земель тех обязуюсь сотню стрелков в войско твое выставлять по первому зову.

Просьба моя кажется Ярославу дельной и совсем необременительной, он уже склоняется к тому, чтобы согласиться, но тут свое слово вставил Александр.

— Погоди! За рудник этот, я слышал, что он на новгородской земле стоит. Так это или нет?

Прямо отвечать на такой вопрос дураков нет. Я недоуменно пожимаю плечами.

— Так кто ж это ведает! Там же ведь лес один кругом, никаких границ не отмеряно. На север новгородский Торжок, на юг твоя Тверь, княже. Никто до меня на те места прав не предъявлял, так что судите сами.

Александр нагнулся к уху отца и начал что-то ему шептать. Все то время, что он слушал на его губах царила загадочная усмешка, не говорящая мне ничего. Я уже начал нервничать, когда Ярослав, наконец, выдал свое решение.

— Человек ты полезный, Фрязин, и сын мой тобою доволен. Посему поселение, что ты основал на левом берегу, напротив Твери, вместе с освоенной землей жалую тебе в вотчину на озвученных тобою условиях. А что касается рудника, то это земля новгородская, и я тебе отписать ее не могу, но… — Он сделал паузу, заставившую меня вновь поверить в удачу. — Мы тут с сыном посоветовались и вот что решили. Отдать тебе сей рудник я не могу, но в моей воле пообещать, что ежели сможешь его удержать, у меня к тебе претензий не будет.

Он замолчал, а я в который уже раз за сегодня склонился в благодарном поклоне.

— Благодарю тебя, княже, за мудрость и справедливость! — Говорю, а сам думаю про себя.

«Следует еще добавить за хитрожопость и изворотливость. Хочешь моими руками новгородцам нагадить, ну что ж, разумно! Не все же мне тут комбинации крутить».

Обратно до Твери шли опять на лыжах, а это, если мне не изменяет память, почти двести пятьдесят километров. Тянулся поход бесконечные десять дней, и за это время я проклял все на свете и твердо решил, больше в такие авантюры не пускаться. Личный пример я подал, а теперь пусть молодежь сама справляется, а я буду только приказы раздавать. Это мое раздражение было вызвано откровенной завистью, хоть и белой.

Я ведь еще и сам не старый, мне всего-то двадцать восемь стукнуло бы в этом году, если б, конечно, я в своем времени остался. А теперь, даже не знаю, сколько мне сейчас и как считать-то дальше⁈ Я это к тому, что десять дней на лыжах по зимнему лесу вымотали меня до предела, а для двух десятков парней из этого времени они прошли как развлекательная прогулка. Вечером я совершенно без сил и жмусь к костру, потому что холод пробирает до костей, а эти балагурят, смеются. Тулупы расстегнуты, и, кажется, будто им и костер не нужен, сейчас зароются в снег, как собаки, и заснут. Просто железные люди какие-то, и единственное утешение мне было в том, что это мои люди, а значит все у меня получится.

К счастью, все это уже в прошлом и вот они — ворота Заволжского острога. Народ высыпал встречать, и на мосту через ров давка. Матери, жены обнимают своих мужчин, и я тоже счастлив! Во-первых, потому что мучения закончились, и я все выдержал и не сломался, а во-вторых, потому что смог привести всех домой живыми, и никто сейчас слезами не заливается.

Сбросив опостылевшие лыжи, прохожу в ворота и сразу же попадаю в лапы торжественной, официальной встречи. Калида, Ярема, с ними какие-то тетки в пуховых платках и с блюдом, на котором высится караван хлеба и солонка.

Калида и староста кланяются мне в пояс и пытаются сказать какие-то полагающиеся в таких случаях слова, но я не даю им этого сделать. Обнимаю обоих по-братски, благодарю за встречу, за службу и сам не знаю за что еще, потому что расчувствовался, и от умиления даже баб с подносом переобнимал всех.

— Ну, как вы тут без меня⁈ — Отламывая кусочек хлеба, макаю его в соль и весело смотрю на Калиду.

Тот слегка ошарашенный моей выходкой что-то пытается несвязно рассказать, но я вновь перебиваю его.

— Да знаю, знаю я все! Молодцы! — Поворачиваюсь к Яреме и тоже хвалю. — И ты молодец, староста, справился! — В этот момент мой взгляд упирается в еще одну женщину. Нет, скорее девушку, молодую и очень красивую! Секундное сомнение сменяется полной уверенностью, да это же Иргиль!

«Мать честная! — Застываю я от изумления. — Как же так-то⁈»

До этого дня я и видел-то ее всего пару раз. В первую встречу, замотанная в тряпки и шкуры, немытая и нечесаная, она реально больше походила на сказочную бабу-ягу. Потом это случалось больше со спины, когда она кого-нибудь резала или зашивала, и всегда в каком-нибудь бесформенном балахоне. Я знал, конечно, что она достаточно молода, но все же был уверен, что ей за тридцать и выглядит она как крепкая, ширококостная крестьянская женщина. Сейчас же впервые вижу ее вот такой, какая она есть. Маленькая, стройная девчушка с по-славянски скуластым открытым лицом и длинными, отливающими глубиной черными волосами. Чуть подкрашенные, огромные зеленые глаза смотрят задорно и иронично, как и чуть вздернутые уголки очерченных губ.

Отломанный кусочек хлеба застывает на полпути ко рту и, не спуская глаз с девушки, я подхожу к ней.