Под градом этих упреков стрелок весь сжался и не знает, куда деться. Пожалев его, я прихожу ему на помощь.

— Ты чего разорался-то, степной батыр! — Не могу удержаться от улыбки. — Тут тебе не степь, тут вон лес кругом, да снега. Так что бери лыжи и вперед, на коня ты еще не скоро сядешь!

Со мной половец не спорит, а, бормоча что-то про себя, вырывает лыжи из рук бойца и идет в голову колонны.

То, что так не понравилось моему степному другу, и есть моя главная надежда на победу в споре с Алесандром. Я собираюсь дойти до Вязьмы на лыжах напрямик через лес. Маршрут примерно подобран, сначала двинемся на Зубцов, придерживаясь русла Волги, а затем, ориентируясь рекой Вазузой, почти до самой Вязьмы.

Это около ста семидесяти километров. Если сильно не блуждать, то можно одолеть за четыре дня, а Александру по дороге идти минимум неделю, так что шансы на победу у нас хорошие. Тут главное слово, не блуждать, поэтому я подстраховался и попросил Луготу найти проводника. Тот просьбу мою выполнил, но на всякий случай, в моем вещмешке лежит упакованный в деревянный ящичек простейший магнитный компас.

Я все-таки не зря краеведение преподавал и во всяких слетах участвовал. Карта центральной России стоит у меня в памяти и курс отсюда на Вязьму практически строго на юго-запад.

В лучах заходящего солнца смотрю на стены Смоленска. Это, конечно, не та картинка, которая возникает у россиянина двадцать первого века при слове Смоленск. Никаких тебе каменных стен, золотых луковок соборов и прочего благолепия. Деревянный частокол, редкие башни и одинокий шпиль колокольни, торчащий над стенами. Других крыш отсюда с подножия холма не видно.

Здесь расположился лагерь Великого князя Владимирского. Как я и предполагал, войск у него немного, даже меньше, чем по моим расчетам. Три сотни всадников Ярослава и около двухсот у его сына. У пострадавшего князя Всеволода, ради которого весь этот сыр бор и затеян, всего человек тридцать. Единственное утешение, что у литовцев, засевших в городе, и того меньше. У них там бойцов сто пятьдесят-двести, не больше, и почему они не оставили город, не понятно.

С такими силами им его не удержать, тем более, что горожане за их князя Викинта биться не станут. То, что город литовцам не рад и жалеет, что не встал за Всеволода, было известно изначально, и думаю, Ярослав надеялся на благоразумие князя Викинта. Мол, увидит превосходящие силы и сбежит, но тот оказался упертым бараном и закрылся в городе. Взять Смоленск штурмом даже с имеющимися силами Ярослав безусловно может, но больших потерь тогда не избежать, а терять своих дружинников ему ох как не хочется.

Сейчас я иду на военный совет. Мои двадцать стрелков — это какой-никакой отдельный воинский контингент, подчиняющийся только мне, а значит и высказать свое мнение у меня есть право. На то, что прислушаются к моему слову, надежды нет, но вот поприсутствовать я могу.

Поднимаю взгляд на вершину холма, туда, где между двух приземистых башен виднеются закрытые ворота города, и недоумеваю:

«Как же так, я ведь помню из летописи. В 1239 году ходил Ярослав Всеволодович на литву и под Смоленском пленил князя их, Викинта. Ни про штурм, ни про потери, ни слова. — Бросаю еще один взгляд наверх. — Как-то пока непохоже! Если брать город в осаду, то на это потребуется время, а его нет. Скоро уже весна, распутица, а в лагере уже сейчас жрать нечего. Да и вряд ли Ярослав вообще захочет здесь до лета торчать. Ему для укрепления власти нужна быстрая и звонкая победа, да и сыну его тоже».

Подумав про Александра, вспоминаю его кислую мину, когда он въехал в ворота Вязьмы и увидел меня среди встречающих. Надо отдать ему должное, поражение он принял достойно, не стал ничего выпытывать: как это так, мы верхами, а вы пешие…? Молча кивнул мне, мол, следуй за мной. На княжьем подворье осмотрел мой отряд, удовлетворенно кивнул и лишь спросил:

— Когда остальные подойдут?

Я, не моргнув глазом, соврал, что остальные отряды не такие быстрые как этот, и их стоит ожидать лишь через месяц, не раньше. Ярославича такой ответ устроил и, сказав что я у него теперь в прямом подчинении, добавил:

— В Торжок, как и договаривались, я человека послал. Если мой наказ нарушат, я спрошу с Новгорода и обещаю, все твои убытки покроют.

Я благодарственно поклонился и остался доволен, ибо это максимум из того, что можно было бы получить в такой ситуации. Ушкуйники стопроцентно не послушаются, но слово княжье будет давить и прыти у них поубавится. Высшая господа Новгорода тоже не захочет в открытую враждовать с князем и в свою очередь постарается отряд этот вернуть. До Медного они дойдут, но когда упрутся в укреплённый острог и поймут, что легкая прогулка с приятным грабежом отменяется и надо лить кровь, преимущественно свою, то тогда многие вспомнят и слово княжье и увещевания своих бояр. Вспомнят и повернут назад, а за все то, что они там разорят, и естественно сверх того, я потом выставлю Новгороду счет, который Александр заставит их уплатить. По-моему, отличная комбинация и мне есть чем гордиться.

Эти воспоминания вызвали довольную улыбку на моем лице, но, подойдя к Великокняжескому шатру, я собрался и убрал лишнее. Гридень у входа посторонился, пропуская меня, и, откинув полог, я вошел во внутрь.

С силой сощурив глаза, пытаюсь как можно быстрее привыкнуть к царящему в шатре полумраку, но все равно пару мгновений плохо различаю кто где. Кланяюсь, как положено, в пояс, бормочу приветствие, но на меня мало кто обращает внимание. Все слушают одного из великокняжеских бояр, а тот уже заканчивает свою речь.

— Горожане ясно дали нам понять, что поддержат нас изнутри только тогда, когда будут уверены, что мы возьмем Смоленск, так что пока стены не преодолеем, придется рассчитывать только на свои силы.

Сидящий на единственном здесь кресле, Ярослав недовольно нахмурился.

— Когда мы взойдем на стены, нам их помощь уже не нужна будет. — Он бросил раздраженный взгляд на Всеволода. — Пошто же князь, ты мне сказывал, будто Смоленск за тебя встанет, стоит мне лишь с войском у стен его появиться?

Бывший князь Смоленский отводит глаза и бормочет что-то невразумительное в свое оправдание, а Ярослав, обреченно махнув на него рукой, вновь возвращается взглядом к боярину.

— И что ты предлагаешь?

Боярин не спешит с ответом, а я, уже попривыкнув к полумраку, узнаю старого знакомого. Квадратные плечи и расплющенный нос Дмитра Ейковича ни с каким другим не спутаешь.

Еще подумав, княжий воевода разводит руками.

— А что тут скажешь! У нас всего два выхода. Либо штурм, либо разворачиваться и убираться восвояси. Причем не затягивая, пока еще запасы кое-какие есть.

Брови Великого князя гневно нахмурились.

— Сколько у нас выходов, я и без тебя, Дмитро Ейкович, знаю! Я у тебя не это спрашиваю. Меня интересует, какой ты выбираешь⁈

Слегка оторопевший воевода насупился как ребенок, но ответил твердо.

— Штурм! Пасовать перед литвой сейчас нельзя, на шею сядут!

Ничего не сказав, Ярослав перевел взгляд на сына, а ты, мол, что думаешь. Александр хоть здесь и самый молодой, но в его голосе больше разумной осторожности, чем в словах опытного боярина.

— Думаю, сейчас не время для штурма! Даже если возьмем город, все равно бойцов потеряем много, а они нужны и тебе, отец, во Владимире, и мне в Новгороде. Вон глянь на Михаила Черниговского. Его полки города не штурмуют, а зорят что попроще. Так он и с добычей и с войском домой возвернется. Нам, думаю, следует также поступить. Пройтись по литовской земле огнем, чтобы помнили, а к Смоленску вернуться летом, а еще лучше через год, к рождеству.

По лицу Ярослава видно, что такой вариант ему сильно не нравится, но кажется разумней.

— А что люди скажут⁈ — Он мрачно обвел всех взглядом. — Сесть на стол Владимирский Ярослав сел, а вот силы закон блюсти у него нету!

Все молча отводят глаза, и лишь боярин Дмитро возмущенно гудит.