Литмир - Электронная Библиотека

Мои уши ловят этот разноголосый гомон, а глаза глядят только на Батыя. Тот продолжает сидеть как каменный истукан, но во взгляде его появилось такое странное выражение, что мне даже подумалось будто он видит в семнадцатилетнем Александре самого себя девятилетней давности, когда на курултае его объявили главой великого западного похода. Такого же юного безусого парня, лишь только подающего большие надежды.

В этот момент, к его уху вновь наклонился тот же жилистый старик и Батый, подняв правую ладонь, потребовал тишины. Гул голосов постепенно стих, а хан, кивнув чему-то услышанному, задал Александру вопрос:

— Как степная конница пройдет по зимнему бездорожью?

Почти сразу перевожу ответ.

— Пешее ополчение будет двигаться впереди и торить дорогу лошадям, а завалы и засеки будем обходить по замерзшим руслам рек.

Не поворачивая головы, Батый вновь провел одностороннее совещание со своим главным советником и, подумав с минуту, безапелляционно изрек:

— Ты, Кулькан, останешься здесь и этой зимой поможешь русским князьям взять власть. Получится — хорошо, не придется терять время. А нет, тогда вернемся весной со всем войском.

Это было так неожиданно, что в наступившей изумленной тишине раздался лишь один возмущенный вопль, это Кулькан аж взвился от негодования.

— Почему это я должен возиться с этими урусами? Я не собираюсь мерзнуть и гробить коней в непроходимых лесах и зимних сугробах!

Бросаю взгляд по сторонам и по лицам монголов понимаю, что это перебор, так вести себя в благородном собрании непозволительно никому, даже высокородному хану. К этому подмечаю еще одну занятную штуку. Все вроде бы принимают право Кулькана на возмущение, но в тоже время отводят глаза, словно бы внутренне соглашаясь с решением Батыя, и дело здесь явно не в излишней эмоциональности.

Пытаюсь понять в чем тут закавыка и припоминаю, что Кулькан — это не чингизид, но тем не менее один из младших сыновей Чингисхана. То есть номинальных прав на престол у него нет, но видать, амбиций предостаточно и это сильно настораживает реальных наследников.

«Так вот где собака порылась, — иронично усмехаюсь своей догадке, — для Гуюка, Кадана и того же Батыя, Кулькан может быть серьезной занозой в заднице и избавиться от него, хоть и на время, они все не против. Типа, пусть он набивает себе шишки в русских лесах, подальше от основной армии. Не получится — пострадает авторитет лишь Кулькана, а получится, так все равно ни громкой славы, ни богатой добычи там не найти. А все это очень скоро будет иметь огромное значение, ведь Угедею осталось править года три не больше».

Пока я строил свои мысленные комбинации, на ковре Большой юрты разгорелось настоящая война взглядов. Глаза старика за спиной Батыя скрестились с глазами Кулькана в безмолвном сражении.

Я уже догадался, что седой, жилистый советник Бату хана — это легендарный Субэдэй багатур, негласный главнокомандующий всей монгольской армии в западном походе. Его жгущие Кулькана глаза требовали подчинения прямому приказу Батыя. Они словно бы вколачивали в мятежную голову нойона упрямую истину. Бату избран курултаем и утвержден Великим ханом Удегеем, неповиновение повлечет неминуемое наказание вплоть до казни.

Еще несколько секунд этого противостояния и Кулькан сдался. Отведя взгляд в сторону, он процедил сквозь зубы:

— У меня в тумене большие потери, едва ли половина наберется.

Субэдэй тут же погасил в глазах гнев, словно бы говоря — вот это другое дело, это деловой разговор. Нагнувшись к Батыю, он вновь пошептался с номинальным командующим, и тот, глядя на Кулькана, произнес:

— Тебя усилит корпус Бурундая. — Впервые, на лице Батыя появилось что-то вроде ироничной усмешки. — У него тоже недостача большая. Глядишь, вдвоем вы как раз на полноценную тьму и наберете.

Сделав свои дела, запахиваю халат и вспоминаю, как в ответ у Кулькана заходили от злости скулы, как он сдержался и молча проглотил обиду.

«Ведь, наверняка, у каждого из этих чингизидов полно за душой таких обид, — подумалось мне, — как при такой враждебности друг к другу им удается сохранять общий порядок и организованность всего войска? Вот это загадка».

Шагаю к своей юрте и понимаю, что на этот вопрос ответа мне никто не даст, пока я сам не увижу их в деле и не смогу в реалиях оценить, в чем же скрыта монгольская непобедимость.

К сожалению, эта трагическая возможность приближается с каждым днем. Орда Кулькана медленно движется по левому берегу Дона, воины Бурундая отдельными отрядами рыщут по степи вокруг в поисках возможных половецких отрядов. Мне отведено место переводчика в свите нойона Турслана Хаши. Он, как я уже понял, де факто является человеком Батыя в Кулькановской орде, а де юре, возглавляет посольско-разведывательную миссию по сотрудничеству с союзными русскими князьями.

Кстати, моего желания занять это «важный чиновничий пост» никто не спрашивал. Батый лично оценил мои лингвистические таланты и особой милостью наградил меня сим ответственным заданием на время русского похода. Спорить, по понятным соображениям, я не стал.

После этого, свободного времени у меня появилось предостаточно, и в основном, я тратил его на размышления по одному не дающему мне покоя вопросу. Что мне делать? Оставаться в роли пассивного наблюдателя или попытаться хоть что-нибудь предпринять для спасения Руси. Первый вариант казался во всех отношениях предпочтительней. Спокойно отсидеть положенный срок, все записать, прихватить, если получится, парочку вещественных доказательств, по возвращении настрочить докторскую и прогреметь в историко-археологических кругах. Я бы так и остановился на этом, но совесть, будь она неладна, грызет и грызет, сколько бы я не пытался убедить себя в нелепости своего вмешательства.

«Что я смогу сделать? Бегать орать — не верьте монголам, не верьте своим князьям! Кто меня, „латинского священника“, будет слушать⁈ Придушат по-тихому и никому никакой пользы».

В общем, пока мне удалось договориться с самим собой на таком компромиссе. Буду смотреть, анализировать события и искать возможности вмешаться. Если таковые появятся, но только чтобы вот прям реально повлиять на события, тогда черт с ним, рискну, а коли нет, то не обессудьте… Не судьба.

Самое печальное, что я не понимаю с какого бока к этой проблеме подступиться. Ну вот, например, сбежал я от монгол и каким-то чудом добрался до Рязани и предстал перед князем. Что я ему скажу? Ярослав и Михаил сговорились с татарами и идут против тебя и Юрия Всеволодовича. Так ведь, черт возьми, он и так это знает! Что еще⁈

Могу, конечно, сказать, чтобы не выходил в поле, а укреплялся в городе, а еще лучше, отходил к Коломне, на соединение с владимиро-суздальскими полками. А он мне на это что ответит? Первым делом спросит — кто ты таков, откуда все знаешь и почему я тебе должен верить? Еще, не дай бог, заподозрят в шпионаже и на дыбу отправят. Как пить дать отправят, они здесь это любят, подкрепить, так сказать, показания пыткой. Да и потом, то что я ему посоветую и так очевидно любому, сколь-нибудь опытному военачальнику, а Юрий Ингваревич не в одном походе участвовал, дело свое знает, но при этом поступит по-другому. Значит, у него на это будут свои причины, о которых я не знаю. Я вообще мало что знаю.

Получается, ничем конкретным помочь Рязанскому и Владимирскому князьям я не могу, хоть и из двадцать первого века. Остается только ждать и пытаться понять, можно ли вообще изменить эту историю.

Глава 7

Размышляя, неспешно бреду по покрытой инеем траве и тут вижу, несется навстречу Куранбаса. Без шапки, глаза выпучены — явно на взводе. Завидев меня, припускается еще быстрее. Подскочив, бормочет, задыхаясь от быстрого бега.

— Хвала Синему небу, нашел!

При этом, на лице моего половецкого друга и слуги в одном лице написано такое безграничное облегчение, что не могу удержаться от сарказма.

— Давно не виделись, успел так сильно соскучиться?

12
{"b":"839765","o":1}