Горят потрескивая дрова, языки пламени пляшут на войлочных стенах причудливыми тенями. Я сижу у очага в юрте Турслана Хаши, кутаясь в овчинную шубу. Сам хозяин здесь же рядом, с аппетитом начавкивая, мусолит баранье ребро. За стенами лютует февральская вьюга и мороз, но здесь у костра даже жарко и клонит ко сну.

Я сижу молча, нойон тоже неразговорчив. Его вообще не назовешь любителем поболтать. Какие мысли терзают этого мрачного монгола не знаю, а вот у меня в голове в который уже раз возник не дающий покоя вопрос.

«Раз уж я застрял в этом времени навсегда, то не пора ли мне остановиться и начать хоть как-то обживаться?»

Дело в том, что вчера мы вышли к берегу Волги, к стенам моего родного города Твери. Не то, чтобы у меня что-то дрогнуло в душе, нет! Да и эта мрачная деревушка на холме, обнесенная тыном, мало ассоциируется с той Тверью, в которой я вырос и к которой привык. Нет, дело не в этом, но тут лучше по порядку.

После взятия Коломны и смерти хана Кулькана союзное войско разделилось. Это решение приняли на совете буквально сразу же после штурма. Предложение исходило от Ярослава. Его сильно беспокоила возможность того, что его брат сможет склонить Новгород на свою сторону, поэтому он решил отправить туда своего сына Александра с частью дружины.

Бурундай, принявший командование всем монгольским корпусом, особой доверчивостью никогда не страдал, поэтому согласился только с условием, что вместе с княжеским сыном пойдет также Турслан Хаши с тысячью степных воинов. Ярослав спорить не стал и на том порешили.

Через день основные силы монгол и киево-черниговского войска двинулись на Владимир, а Александр Ярославич вместе или, правильнее будет сказать, в сопровождении Турслана Хаши повел свою дружину на Москву, Тверь и далее на Новгород. Я, уже как само собой разумеющееся, поехал вместе с нойоном.

Москва присягнула без сопротивления, а вот Тверь ворота закрыла. Тверской князь, кто-то из дальней родни Юрия Всеволодовича, бежал загодя, но городская господа решила задешево не пропадать, а поторговаться. Торг был недолог, Александр треснул кулаком по столу и заявил без обиняков. Мой наместник в городе и четверть со всего дохода! Тверичи поупирались для порядка и все же выпросили снижение дани до пятины за вычетом расходов на ополчение, ежели князь того затребует. Грозный Ярославич посверлил городовых бояр взглядом, но согласился.

Турслан Хаши слушал эти препирательства молча, мотая что-то себе на ус, а меня слова про наместника вдруг взбудоражили мыслью:

«Если уж где и пускать корни, так почему бы не в родном городе!»

Посмотрел я тогда на заросшие по самые глаза бородатые лица Тверской старшины и подумал:

«Ни дать, ни взять бандиты с большой дороги, как я с ними буду тут жить⁉ А с другой стороны, тут все такие, куда ни глянь! — Вздохнул, почесал затылок и начал прикидывать, уже по серьезному. — Если сейчас с этой монгольской лошадки не соскочить то, что меня ждет? До конца своих дней таскаться переводчиком при Турслане. Место, конечно, не самое плохое, но всю жизнь отсиживать задницу в седле и смотреть как монголы грабят и уничтожают города! Нет, что-то не хочется! Остаться тут в Твери, но кем? Быть простым горожанином в такие времена дело неблагодарное да и тоска… Ну чем я буду тут заниматься⁈ Ремеслом, торговлей⁈ А чего я умею? Ничего, только языком болтать! Значит, надо использовать те навыки и умения, что у меня есть».

Вот с этого момента и начали вертеться в моей голове всякие мыслишки. В основном вокруг слов Александра о наместнике.

«Юному князю нужен свой человек в Твери, и меня, ясен пень, он таковым точно не считает, но… Есть еще Турслан Хаши, и ему тоже нужны глаза в новом русском улусе». — Продумав об этом в очередной раз, я поднял взгляд на монгола.

Тот, обглодав кость, бросил ее в костер и потянулся за следующей. Пальцы Турслана как клещи вцепились в жареные ребра и, капая жиром, оторвали себе новый кусок. Не дав ему заняться едой, я подаю голос.

— Не хочу отрывать тебя от еды, благородный нойон, но есть у меня к тебе дело, требующее твоего мудрого решения. — За полгода в здешних условиях, я уже привык к многословию и обязательному показному выражению уважительности.

Турслан молча поднял на меня взгляд, мол говори, и я продолжаю в том же духе.

— Я уже долго езжу с тобой по Руси и впечатления у меня разные. События, города, люди, все проносится мимо меня, как в калейдоскопе, не оставляя твердого и правильного суждения. Поэтому надумал я остановиться на какое-то время и осмотреться по-настоящему. — Бросаю испытывающий взгляд на Турслана, но плоское, безволосое лицо монгола абсолютно бесстрастно, словно он и не слушает. Меня этой азиатчиной уже не удивить, и, выдержав паузу, я продолжаю. — Как надумал я это, так стал приглядываться, что да как. Вот и вчера, слушал я споры местных бояр с сыном Ярославовым, и вот к какому интересному выводу пришел. — Тут я изображаю глубокомысленное раздумье и прерываю возникшую тишину, только дождавшись заинтересованного взгляда монгола. — Вот ведь какая штука получается! Александру требуется посадник в Твери, тебе нужен свой глаз в этой части земли Русской, да и я не против остаться в этом городе. Прямо сходится все, что скажешь?

Стрельнув в меня узкими прорезями глаз, Турслан недовольно отрезал.

— Нет! Ты мне нужен!

Категоричность тона меня ничуть не смутила. За полгода я уже натуру эту монгольскую изучил вдоль и поперек. Что бы монгол не говорил тебе, как бы резко не отказывался, это всего лишь форма торговли. Поэтому спокойно так снимаю с шеи свой дорогущий тяжелый крест и кладу его на ковер прямо перед собой. Взгляд Турслана с интересом опускается вслед за сиянием золота и камней, а я говорю так, словно бы и не слышал отказа.

— Сон мне был вещий. Будто до Новгорода вы не дойдете. Возьмете Торжок, а там Александр договорится с новгородцами, и те его князем своим примут. Ты же развернешь коней и двинешься обратно в степь. С ордой хана Батыя встретишься в начале мая… — Бросаю на монгола испытывающий взгляд. — А там я тебе зачем⁈ Там я тебе без надобности.

Турслан задумчиво склонил голову, словно бы прикидывая вероятность такого исхода. Даю ему пару секунд обдумать мои слова и продолжаю.

— У тебя сейчас душ триста полону, да с десяток голов скота еще осталось. И те, и другие еле ноги таскают. С них, как мы оба понимаем, никакого навару тебе не будет, потому как до степи не дотянут. Еще день-два и все передохнут с голодухи. А уж пока вы под Торжком будете стоять, то тем более. Я же могу за них тебе крест свой отдать.

С удовлетворением отмечаю вспыхнувший в глазах монгола искренний интерес и, подняв крест, верчу его в свете огня.

— Сам видишь, реликвия дорогая! Больших денег стоит, а я возьму за нее всего лишь триста твоих доходяг, скотину, десяток мешков зерна, да штук двадцать топоров… — На резкое отрицательное мотание головой, умиротворяюще поднимаю вверх ладони. — Я же не оружие прошу, а крестьянские колуны. Сам выберешь из своих запасов, что похуже. — Уловив сомнение в раскосых глазах, догружаю сверху еще чуть-чуть. — Ну, и котел какой побольше, да лошадок пяток хотя бы.

Я знаю, все что я говорил о пленниках и без того для Турслана Хаши не было секретом. Половина полона — бабы да ребятишки — уже сейчас еле шевелятся, еще пара дней и всех придется оставить под снегом. Соблазн для нойона велик. Из ничего вдруг такой куш отхватить, тем более можно и долг свой сбросить. Услуга за услугу, так сказать!

Турслан задумчиво прикрыл глаза, но я знаю — он все видит. Медленно кладу крест на ковер и аккуратненько толкаю его к нему. Еще пара мгновений тишины, и, словно решившись, Нойон резко протягивает ладонь и накрывает крест. Его взгляд упирается мне в лицо.

— Хорошо! Но помни, ты сам этого захотел! Ежели не справишься и погонят тебя отсель, защиты у меня не проси.