Кроме того, его буквально пригибало к земле сказанное в лесу. Даже если каким-то чудом удастся свидеться с Эдвардом, как убедить его, что те слова были неправдой и произнес он их лишь ради того, чтобы отвязаться от парней, загородивших ему дорогу?

Нелепую клятву он тоже принес, вовсе не собираясь ей следовать, но она внезапно обрела над ним непонятную власть и не позволяла забыть о себе, отмахнуться, как от тех первых слов, которые вроде бы ничего не значили.

Именно из-за нее в голове начали возникать странные, как будто не принадлежащие Хэлу мысли. Лежа по ночам в комнате, которая теперь принадлежала ему целиком, он вертел их в голове и так, и этак, пытаясь понять, в какой момент его жизнь пошла наперекосяк, кто в этом виноват и что делать. Таково уж свойство ночи — когда лежишь без сна, мысли оживают и превращаются либо в дивные цветы, либо в демонов.

Хэл вспоминал восторженное упоение, с которым слушал истории Эдварда. А вдруг это и правда было что-то вроде наваждения?

Вдруг Натан прав и дурацкие правила на самом деле не такие уж дурацкие?

Но потом разум брал верх над темным, напуганным веками пещерной жизни подсознанием, и Хэл повторял снова и снова, что Эдвард просто много читал и поэтому так умен. Плуг, стеклодувная печь, мастерская — все это стало возможным лишь благодаря древним книгам, нет здесь никакого колдовства и прочей ерунды, которой любят пугать малолетних братьев и сестер парни и девчонки постарше.

Беда была в том, что Хэл уже слишком давно не соприкасался с источником этого знания, и вера в него поколебалась. Загнанный в угол собственными соплеменниками, надломленный одиночеством, он потерял точку опоры, а человек, который когда-то ему ее дал, был далеко, и Хэл утратил его благосклонность.

И вот уже думалось — что, если и правда просто жить дальше? Найти какую-нибудь девчонку, жениться, завести семью? После смерти Майло он с женой и детьми сможет мирно жить в родительском доме, и любовь Пола и Изабеллы до конца их жизней будет принадлежать ему одному.

Рано или поздно подозрительность Натана пойдет на убыль. Не станет же он следить за Хэлом десятилетиями? Дружить они, конечно, никогда не будут, но останутся добрыми соседями, всегда готовыми помочь друг другу.

Рано или поздно эпизод с Эдвардом отодвинется назад во времени, поблекнет, заслоненный более свежими воспоминаниями, и перестанет причинять боль. Останется лишь легкая тоска по несбывшимся надеждам, абрис двери, которая когда-то ненадолго распахнулась перед Хэлом, явив необыкновенный, удивительный мир, а потом захлопнулась навсегда.

Нечто подобное, понял во внезапном прозрении Хэл, мучает большинство людей. Всем им в молодости жизнь как будто что-то обещала, а в итоге так ничего и не дала, и они остались в недоумении, точно собака, у которой помахали перед носом жирной костью, а потом подсунули камень.

Как и любой человек, вынужденный делать то, что он не хочет и не имеет возможности выскочить из ловушки, Хэл в конце концов начал убеждать себя в том, что так и правда будет лучше, и что он сам, по доброй воле принимает такое решение, а если бы не хотел, никакие угрозы не смогли бы его остановить.

Так он жил, двигался и работал, ложился спать и вставал и старался не вспоминать о пресловутой двери, за которую заглянул лишь одним глазком.

И о человеке, который ее для него открыл.

***

Самые темные пути в нашей жизни те, по которым мы предпочитаем идти в одиночестве.

В этом году как совершеннолетний Хэл имел право отправиться на летний карнавал без сопровождения. Много лет он мечтал об этом и — что за ирония! — как раз сейчас совершенно охладел ко всяким празднествам.

Старшие братья и сестры обычно не хотели тащить его с собой. Весь Вьен гулял и веселился с раннего вечера и до утра, и что, скажите, делать с мальчонкой, который уже после полуночи начнет засыпать на ходу?

Поэтому, несмотря на то, что Хэл начинал нудеть заранее, примерно за месяц до карнавала, и доведенные до исступления родичи готовы были пообещать ему что угодно, как только наступал тот самый день, все они с волшебной ловкостью испарялись, оставив Хэла дома в обществе родителей и Майло.

Последний тоже ни разу в жизни не был на карнавале, поскольку просто не мог дойти до Вьена, и компенсировал это злобными нападками на тупых людишек и их тупые развлечения.

И вот наступил тот самый день, когда Хэл мог отправиться на карнавал, и никто бы ему слова не сказал, вот только у него совершенно не было желания веселиться. С самого утра, точно в унисон его настроению, пошел дождь, и сразу было видно, что зарядил надолго.

Хэл сидел у окна своей комнаты и, подперев голову руками, уныло наблюдал, как темно-зеленые листья яблонь и груш вздрагивают под ударами тысяч капель. Представлял, какой стон сейчас стоит в окрестных деревнях и во Вьене. Придется праздновать по кабакам и тавернам, а там единственное развлечение понятно какое — напиться до беспамятства.

Хэл думал о срывающемся празднике не без злорадства и одновременно упрекал себя за то, что становится не лучше Майло. Того с утра было не слышно и не видно, чему Хэл мог только порадоваться. Если бы вообще был в состоянии радоваться.

Он обернулся на звук открывшейся двери и с облегчением увидел отца. Дождь, естественно, никого не освобождал от работы, но сегодня по обоюдному молчаливому согласию Пол и Хэл остались дома.

— Мне очень жаль, Хэлли. — Отец присел рядом и тоже оперся локтями о подоконник.

Сердце Хэла вздрогнуло. Он вдруг решил, что отец все знает и сейчас заведет разговор об Эдварде.

— Твой первый карнавал срывается, — пояснил Пол, встретив взгляд сына, — ты так мечтал на него попасть.

«Ни о чем я уже не мечтаю», — грустно подумал Хэл, но кивнул. Уж лучше пусть отец считает, что он расстраивается из-за карнавала, чем начнет докапываться до истинных причин сумрачности сына.

Пол в задумчивости потеребил тонкую косичку в волосах, и Хэл вдруг заметил, что отец сильно постарел. Что было, в общем-то, неудивительно, учитывая уход двух сыновей и свалившуюся на него дополнительную нагрузку.

Хэл как раз начал казнить себя и за это, как вдруг отец произнес:

— Я бы на твоем месте все же сходил во Вьен. Даже если карнавалу помешает дождь, хоть как-то развлечешься. Ты много работаешь, Хэлли, я это ценю, но когда-то надо и отдыхать. Ты еще так молод... почему больше не гуляешь с Натом и Беном? Вы поссорились?

— Вроде того, — пробормотал Хэл, внимательно рассматривая подоконник, словно в трещинках на его поверхности содержался какой-то скрытый смысл.

От ласки и заботы в словах отца в горле встал ком, захотелось ткнуться головой ему в колени и выложить все. Пол его, конечно, не осудит, скорее всего, о многом он давно и сам догадался.

Но одно дело догадки, а совсем другое — признание. Хэлу страшно хотелось снять с души тяжесть, но у отца хватает своих забот, несправедливо будет взваливать на него еще и это.

— Лучше помиритесь, — все так же мягко заметил Пол, не подозревая о внутренних метаниях сына, — что бы там ни произошло, вам еще жить да жить бок о бок, ни к чему эти раздоры между своими.

«Ох, пап, ты даже не представляешь, что между нами произошло!» — тоскливо подумал Хэл, а слова «жить да жить бок о бок» отдались в ушах похоронным звоном.

— Может, сходите во Вьен все вместе? — предложил Пол. — Мне было бы спокойнее, если бы ты отправился туда с компанией. Заодно и решите свои разногласия. Порой для этого достаточно пары стаканов доброго вина.

Отец ласково улыбнулся, и по его загорелому лицу во все стороны побежали тонкие лучики морщинок.

Хэл поднялся.

— А знаешь, пап, ты прав. Пожалуй, так и сделаю, прямо сейчас к Нату и отправлюсь. Думаю, они в любом случае во Вьен пойдут, ну и я с ними.

— Вот и молодец! — Пол с явным облегчением хлопнул его по плечу. — Возьми с собой пирожков, что мать напекла, яиц, печеной картошки. Ну да сам знаешь, не раз видел, как братья на карнавал собирались.