— Прорвемся, девочка, да? — скорее, с утверждением, чем с вопросом произнес он, улыбаясь своим мыслям. — Точно прорвемся. Мы просто молодцы. А самый большой молодец...

— Кто же? — Знакомый голос взрезал неспешный ток его мыслей, как спина крупной рыбы — речную гладь, и Хэл в ужасе зажал ладонью рот.

Еще секунда, одна-единственная секунда и все было бы кончено! Едва не проболтался, расслабился, дурак!

— Ты, Майло, — с неожиданной для себя смелостью произнес он и вышел из хлева, заставив брата отпрыгнуть назад на костыле, — ведь только благодаря тебе мне пришла в голову мысль усовершенствовать плуг.

— Вот как? — Лицо Майло скрывал мрак, но Хэлу показалось, что он не слишком поверил его выдумке. — Подумать только, не знал, что могу подбивать людей на задумки.

«Вдохновлять, это называется вдохновлять, ты, неуч».

— Ну а как же? — Хэл понимал, что издевка взбесит брата, но не мог удержаться. Протер уздечку скрученным из сена жгутом, с преувеличенным старанием повесил на место. — Ты так срамил нас с отцом за то, что не успеваем вспахать поле! Я внял твоим наставлениям, братец.

Сильный удар в середину спины едва не вышиб из него дух.

Не ожидавший нападения Хэл полетел лицом вперед, треснулся грудью и головой обо что-то острое, чудом не лишившись глаза. Боль огнем полыхнула в спине, стрельнула в поясницу и ноги.

— Пока загораешь, мотай себе на ус, — холодно произнесла возвышавшаяся над ним скособоченная фигура, — дурацкий плуг еще не дает тебе права открывать рот. Можешь сколько угодно врать, что сам его придумал, но, Всемогущим клянусь, я выясню, откуда ты это вытащил, и ты получишь так, как никогда еще не получал, мелкий крысеныш!

Майло развернулся и поковылял к дому, чуть мерцавшему в отдалении прямоугольником окна. Хэл, тяжело дыша, дождался, пока острая боль в спине чуть утихнет, и, пошатываясь, с трудом поднялся. Несколько жутких мгновений не был уверен, что ноги удержат — удар костылем пришелся прямо по позвоночнику.

Но, хвала Всемогущему, он смог дотащиться до дома и даже поучаствовать в «семейном» ужине — за одним столом с Майло и Изабеллой, которая ела, не поднимая глаз, словно смиренная служанка.

«Ничего, — угрюмо думал Хэл, тоже глядя в стол и с трудом поглощая вареную картошку с молоком, — посмотрим, что ты там узнаешь. Ни пса тебе не разузнать, хоть наизнанку вывернись».

Он пытался приободриться, но ледяной пот боли и страха покалывал спину и плечи, точно искры от костра. Горло сжималось, живот крутило, хотелось стать маленьким и легким, невесомым, как высохшая ореховая скорлупа, и пусть бы ветер унес его подальше отсюда.

Но Майло наблюдал за ним, Хэл ощущал на лице взгляд ярких голубых глаз, точно касание невесомых усиков насекомого. И не смел согнуться и выбежать из-за стола, не смел даже вытереть испарину со лба. Продолжал запихивать в себя клятую еду, точно шлак, проталкивая ее в ноющее от спазма горло большими глотками грушевой воды.

Сидя на крошечной кухне за одним столом с садистом-братом и слабой, не способной защитить даже себя матерью, слыша за стеной кашель отца, он вдруг понял, что ради сохранения своей тайны без колебаний пойдет на любые жертвы.

Это было как-то неправильно, противоестественно — поставить друга, пусть даже лучшего друга превыше родных. Но что поделать, если он так чувствовал и при всем желании не смог бы ничего изменить?

Да он и не хотел ничего менять.

Боль от удара Майло прошла только через месяц — примерно тогда Хэл осознал, что они все-таки пережили это испытание. С новым плугом он закончил распашку один, без помощи Пола чуть ли не быстрее всех в деревне. А к концу посевной новые плуги появились в каждом подворье, даже у Джо Аганна.

Слух об этом доставил Хэлу особое удовольствие, а сам он на какое-то время сделался местной знаменитостью. Год назад чувствовал бы себя на седьмом небе — из-за Майло семья Магуэно не пользовалась популярностью в деревне, да еще была из самых бедных, так что Хэлу приходилось из кожи вон лезть, чтобы заработать авторитет у деревенских ребят.

Но сейчас повышенное внимание только раздражало. Он думал лишь о том, как бы попасть в дом Райни, отблагодарить Эдварда и его мать, ну и, конечно, снова очутиться в заветной библиотеке. Она будоражила воображение неоткрытыми тайнами, порой Хэлу даже снилось, что он сидит у камина на пестрой козьей шкуре и с упоением впитывает очередную историю. Вот только, проснувшись, не мог ее вспомнить, к огромной своей досаде.

Но весна прошла, бело-розовая пена яблоневого и грушевого цвета захлестнула сады и осыпалась на землю, грязь на дорогах загустела, постепенно обретая каменистую твердость. Бурьян вымахал в человеческий рост и теснил по краям полей кукурузу и подсолнухи. С раннего утра трава уже дышала жаром, от земли поднимались почти ощутимые волны тепла, а на воротник садились бабочки, оранжево-черные и желтые с алыми крапинками на бархатных крылышках.

Хэл целыми днями, не разгибаясь, работал в огороде и в поле. Посевная была только началом, он уже понял, что с уходом братьев придется впрячься в хозяйство по полной. Вкалывал, не отлынивая, по двум причинам. Во-первых, из-за чувства вины, а во-вторых, чтобы усыпить бдительность Майло.

С того дня, как Хэл провел первую борозду «плугом Эда», как он его про себя называл, старший не спускал с него глаз. Нечего было и думать потихоньку улизнуть и отправиться в лес, как раньше. Хэл держал чувства в узде, но внутри все кипело от ярости.

Эдвард наверняка считает его полным засранцем — принял помощь как нечто само собой разумеющееся, даже поблагодарить не явился. Но лучше выглядеть засранцем, чем попасться на горячем и навсегда потерять друга — первого и единственного настоящего друга. И Хэл ждал, про себя моля Всемогущего, чтобы Эдвард со свойственной ему прямолинейностью не пришел проверить, что тут происходит и не требуется ли приятелю еще какая подмога.

Потому что свет на кухне теперь не гас всю ночь напролет, и сквозь сон Хэл порой слышал постукивание костыля — Майло обходил дозором дом и двор. Отсыпался он днем, вскакивая каждые два-три часа, так что даже без свалившейся на него прорвы дел Хэл все равно не успел бы незаметно сбегать в лес и вернуться.

Это уже напоминало настоящую тюрьму, но Всемогущий, видимо, продолжал приглядывать за Хэлом. В одну из ночных вылазок Майло не заметил натянутых Изабеллой бельевых веревок, врезался в них с размаху, упал навзничь и сильно расшибся.

Слушая, как он у себя в комнате плюется и ругает мать, которая без единого слова перевязывала ему голову, Хэл чувствовал, как в душе расцветает надежда. И точно — к утру Майло уже метался в бреду, мать не отходила от него ни на шаг.

Хэл с отцом позавтракали в одиночестве, вдыхая восхитительный аромат влажной от росы травы, вливающийся в кухню через распахнутое окно. Присутствие Майло действовало угнетающе не только в психологическом плане — немощный, он порой не мылся по несколько недель.

Спускаясь с крыльца вслед за отцом, Хэл лихорадочно выдумывал правдоподобный предлог, который позволил бы ему денек не работать. И, едва густые и уже отцветшие кусты сирени скрыли от них дом, начал припадать на одну ногу, все больше отставая от отца.

Наконец Пол обернулся.

— Все хорошо?

— Колено что-то разболелось, — морщась, пробормотал Хэл и уперся взглядом в собственные босые ноги, покрытые белой дорожной пылью, — даже не знаю... прямо наступить не могу.

— Присядь-ка.

Хэл покорно опустился на лежащий у дороги большой белый камень; он отливал нежно-розовым в косых лучах утреннего солнца. Вытянул ногу, думая, что отец хочет ее осмотреть, но вместо этого Пол присел перед ним на корточки и заглянул в глаза. Его доброе лицо, расчерченное ранними морщинами, лучилось чуть заметной улыбкой.

Солнце поднималось все выше, и Хэл вдруг заметил, что в темных волосах отца прибавилось седины — последние месяцы дались ему нелегко.