Она всё же уела меня и я, сдавшись, вытерпела её поцелуй.
— Ну что, понравилось? — деловито поинтересовалась Соня и я честно прислушалась к себе.
— Исключительно родственные чувства. Примерно то же самое ощущение, когда меня целует Аннабель. Извини, но это не идёт ни в какое сравнение с поцелуями Тьена.
— Вот и замечательно, — кивнула Соня. — Значит, хоть на этой почве комплексов у тебя нет.
После выходки любимой подруги смущение и неловкость как-то разом пропали. Развеселившись, я схватила её за щёки и, чтобы не оставаться в долгу, смачно поцеловала. Когда она поморщилась и полезла в косметичку за помадой, я засмеялась.
— Беккер, ты учти, отвращения я тоже не испытала, так что для нас ещё не всё потеряно. Если парни нас разочаруют, так и быть, образуем с тобой лесбийскую пару.
— Договорились! Но только если уж очень сильно разочаруют, хорошо? Между прочим, как бы ни была сильна любовь между мужчиной и женщиной, каждый из них предпочитает проводить время в обществе друзей своего пола.
— Думаешь? А как же духовное единство, то бишь родство душ?
— Так о нём и речь. Лишь женщина может понять другую женщину, и то же самое у мужчин. Если духовное единство намечается у разнополых, то это означает, что один из них трансгендер.
Не иначе у Беккер очередной заскок, но я не стала с ней спорить, и когда она налюбовалась на себя в зеркало, мы снова побрели по предписанному нам маршруту. По пути мы болтали о всякой ерунде и покупали мелочёвку, жизненно необходимую любимой подруге. Сосредоточиться на новых материалах, почерпнутых из подарка Реази, она мне так и не дала. Уверена, это Ладожский её настропалил. Он, видите ли, считает, что для женщин это ненормально, когда они увлечены чем-либо помимо своей семьи. Но в этом его сложно винить. Это всё Вера Дмитриевна с её фанатичной приверженностью к архаичному Домострою.
Когда наш патруль воссоединился после дежурства, Реази сказал, что я могу идти домой, без захода к своим швабрам в штабе. Видимо, он испугался, что за оставшийся час я не управлюсь и заявлюсь на бал в наряде нищенки, а не принцессы.
***
Времени действительно было в обрез. Как назло, «ауди» Ладожского всю дорогу застревал в пробках и когда я влетела домой, часы уже показывали двадцать пять минут девятого. До прихода гостей оставалось всего ничего, а я запыленная и на голове сплошной шухер. Рени при виде меня подняла очи горе и сразу же погнала мыться и переодеваться, чем я и занялась в казарменном темпе. Затем она потащила меня к стилисту, который нанёс боевую раскраску на мою физиономию и накрутил модную причёску на голове.
После этого мою душу отпустили на покаяние, и я заглянула в гостиную, которая одновременно служила столовой. Квартира в Питере у нас совсем небольшая, куда меньше, чем наш дом в Париже. Отцу она не по статусу, но это временное жильё. Правда, Рени здесь нравится, она не любит, когда по дому болтается прислуга. Ну а мне всё равно, где жить, к тому же друзья рядом. Вообще-то, в этом что-то есть, когда дом небольшой и все друг у друга на виду. Ощущаешь себя частью семьи, особенно во время еженедельных субботников, которые любит устраивать Рени. Кто-то же должен убираться в доме, вот она и использует нас, как бесплатную прислугу. Одному отцу не нравится наше новое жильё, он у нас сноб и предпочитает королевские апартаменты, но терпит ради Рени.
В большом нарядном зале царила праздничная атмосфера. Центральная люстра была ещё погашена и только её хрустальные подвески, слегка покачиваясь, таинственно поблескивали в свете горящих свечей. Несмотря на лето на улице было прохладно и в камине потрескивали горящие сосновые дрова. Слегка пахло смолой, дымом и до приторности розами. Мелкие и крупные, в бутонах и пышно распустившиеся, на длинных стеблях и в бутоньерках они были повсюду: и на столах, и в напольных вазах. Бархатно-красные, нежно-розовые, атласно-белые, солнечно-жёлтые и прочих всевозможных оттенков — помимо собственного аромата они источали запах мест, откуда их привезли. Бархатно-красные розы пахли страстью, палящим солнцем и быками, белые — невинностью, росным утром и горной чистотой, розовые — нетерпением, ветром и морской свежестью, жёлтые — надменностью, холодом и пылью. Короче, вся палитра страсти. Царственно-великолепные цветы. Рени до безумия обожает розы, и я их тоже люблю, но без фанатизма. Запах роз слишком силён для меня, но не настолько, чтобы раздражать, как, например, запах лилий, которые я терпеть не могу. Но сегодня я не стала бы привередничать даже если бы гостиная была под завязку забита этими мерзкими цветами, потому что этот праздник не для меня, а для Рени. Я так решила. Она будет блистать, а я сяду в уголок и тихо как мышка буду ею любоваться. Ни на мгновение не спущу с неё глаз, чтобы запомнить…
Нет, Палевская, не сметь плакать! Потечёт тушь, и мама расстроится, а если она расстроится, я тебе этого не прощу! Давай войдём внутрь и представим, что ничего не изменилось и это обычная домашняя вечеринка, которые она так любит.
Я подошла к праздничному столу, застеленному белоснежной льняной скатертью. Русское застолье по Ожегову — это обильное угощение весёлой и приятной компании. Обильное угощение будет, а с компанией уж как получится. Вряд ли она будет приятной, а вот веселье явно намечается, да ещё какое! Уверена, Реази и Штейн развернутся в полную силу и устроят настоящее шоу. Раз такое дело, то не мешает подстраховаться у высших сил. Я трижды обошла стол, как положено посолонь, и придирчиво его оглядела. Что ж, служба банкетов не ударила в грязь лицом, и он просто ломится от изысканных закусок и причудливых разноцветных коктейлей. Да и сервировка на уровне. Идеально чистый хрусталь отбрасывает разноцветные блики, сияет начищенное старинное серебро и… тускло поблескивают фарфоровые тарелки с нежным цветочным орнаментом. Они были из любимого сервиза Рени, которым она очень дорожила и потому очень редко выставляла на стол. Насколько я знаю, это её единственная память о родителях — настоящих, тех, что её породили.
Сразу же возникло чувство, что мама с нами прощается… Merde! Неужели тушь потекла? Я осторожно, как это делает Соня, промокнула глаза. Нет, кажется, всё в порядке, а может, тушь водонепроницаемая. Пойти что ли подышать воздухом, если уж гости и хозяин дома задерживаются?
Рени… Нет, не нужно думать о маме, думай о чём-нибудь другом! Например, о Реази… Нет, к чёрту его!
Через кухню я вышла на открытую террасу. Белые ночи уже закончились и на улице по-осеннему быстро темнело. Поднявшийся ветер, впрочем, он быстро успокоился, все же успел бросить в меня пригоршню кленовых листьев, и они веером легли у моих ног. Я успела поймать один. Единственный из всех он был рыже-золотым и у меня вновь защемило сердце. Любимый, отзовись! Иначе я начинаю думать, что ты обо мне забыл. Конечно, я гоню глупые мысли от себя, но долго, слишком долго нет от тебя вестей. Я уже столько отправила тебе писем… если ты не ответишь на последнее, тогда мне остается лишь одно — любить за двоих.
Кленовый лист, отпущенный на свободу, спланировал на землю, а я села на качели и прижала лилию к щеке. Тьен, я люблю тебя! Несмотря ни на что я не теряю надежды. Я не верю, что ты меня разлюбил, моё сердце знало бы об этом. Прости, любимый, меня зовут. Видимо, пора встречать гостей, но ты не расстраивайся — мысленно мы всегда вместе.
***
Капитан службы безопасности догнал экипаж самолета-амфибии у входа в подземный ангар.
— Пол Олафсон?
Весёлый белобрысый парень живо обернулся.
— Да, сэр!
— Лейтенант, следуйте за мной.
Когда они отошли от остального экипажа, офицер СБ повернулся к озадаченному летчику.
— Лейтенант, поступило сообщение, что вы везёте в купол Гефеста незарегистрированную корреспонденцию, — он с требовательным видом протянул руку. — Письмо, адресованное Тьену Моррисону!
Олафсон вздохнул. «Откуда только этот чёртов Джеймс Бонд свалился на мою голову? — с досадой подумал лётчик и перед его внутренним взором возникли молящие глаза Мари. — Прости, малышка, но, похоже, ничего не выйдет. Судя по настрою, капитан от меня не отстанет, значит, отпираться бесполезно. Чего доброго, ещё задержит вылет, потом объясняйся с начальством».
