Сколько прошло времени — кажется, не очень много, когда в дверь зашли два человека. Один из них молча отстегнул руки, другой стоял рядом и, видимо, страховал. Освободив руки, его подняли с кровати за плечи, коротко приказав:

— Садись!

После этого руки завели за спину, причем так, что ему показалось — сейчас вывернут из суставов, и сковали сзади.

Фиксируя скованные руки, освободили ноги и снова коротко ткнули в спину:

— Вставай!

Он даже не думал о том, чтобы вырваться — сознание еще было каким-то спутанным; от лежания в неудобной позе и, наверное, от препаратов тело слушалось плохо. Да и просто накатывал волнами страх, мешая связно мыслить.

Так, конвоируя, его провели по какому-то узкому коридору и ввели в другую комнату. Там при их появлении из-за стола встал человек, одетый во что-то похожее на врачебный халат светло-зеленого цвета.

Он взглянул на Камаля, кивнул; конвоиры, похоже, понимали без слов, потому что они провели его дальше, вглубь комнаты, и открыли очередную дверь. За ней обнаружилась душевая.

Камаль уже постепенно пришел в себя и попытался вырваться, но его попытки были абсолютно безуспешны и даже, наверное, смешны для охранников.

Его руки как-то перекинули через трубу, идущую вдоль стены, и зафиксировали вверху, так, что двинуться было невозможно из-за мгновенно проявлявшейся дикой боли в плечах. Отличный стимул вести себя смирно…

Кто-то из охранников молча стукнул ботинком по ногам, заставляя расставить их шире, и ноги тоже закрепили внизу. Он почувствовал себя бабочкой, распятой в альбоме натуралиста. А трубы в этой душевой явно не все водопроводные, похоже, она специально оборудована для подобных ситуаций…

Охранники вышли, зашел тот человек, который был в комнате. Он быстро и молча разрезал рубашку Камаля, даже не коснувшись тела — чувствовалась сноровка и опыт. Рубашка упала на пол несколькими лоскутами. Брюки он тоже не стал расстегивать, и срезал почти так же легко, снова ни разу Камаля даже не поцарапав.

Если раньше Камаль думал, что он чувствует страх и стыд, будучи распятым на этих креплениях, то это не шло ни в какое сравнение с тем, что он почувствовал сейчас. Полная неподвижность, обнаженность, человек во врачебном халате с каким-то очень острым предметом… Он подумал об экспериментах, опытах, сумасшедших ученых и забился в наручниках, уже плохо контролируя себя.

«Врач» спокойно сказал:

— Ты вывернешь запястья. Мне-то все равно, а тебе будет больнее.

— Что… что вы собираетесь делать? — наконец выдавил из себя Камаль, давясь воздухом.

— Я? Ничего. Я только вымою тебя.

И его действительно вымыли, как на автомойке: из душа с сильным напором, хлеставшим по телу, и намыливая каким-то сильнопенящимся гелем, причем «врач» делал это руками в резиновых перчатках. Действительно, дезинфекция.

Закончив процедуру, тот выключил душ и, прежде чем Камаль задал какой-либо вопрос, он

почувствовал слабый укол.

Он снова очнулся. Уже другая комната, большая, скорее, какой-то зал. Шумно. Здесь явно было много народа. Возвращалось сознание, возвращался слух и способность анализировать, и он понял, что слышит гул голосов и какие-то непонятные звуки — как будто что-то крутится, стучит… игральные кости? Карты? Колесо?

А еще он был весь замотан, как мумия, в какую-то простыню.

По обрывкам разговоров он начал понимать, что это что-то вроде игорного клуба, и компания из нескольких человек играет «на желание». На него.

Вначале от простыни освободили его плечи и руки. Первый победитель был явно разочарован своим выигрышем. «Ну, и что тут можно придумать? — раздраженно поинтересовался он. — Ну, разве что так…» — он закурил, а потом приложил горящий конец сигареты к предплечью своего выигрыша.

Камаль задохнулся от боли, дернувшись всем телом.

К следующему ожогу он уже постарался подготовиться и не доставлять такое удовольствие своей реакцией…

Потом выиграл какой-то мужик в возрасте с нечитаемым выражением светлых рыбьих глаз на надменном лице. «Тебе о душе уже пора думать, а ты здесь развлекаешься», — подумал Камаль, усилием воли заблокировав мысли о том, что все это еще только начало. И вырваться нереально, даже если бы было, куда бежать — он в очередной раз прикован или привязан к железному стулу, а сзади, сразу за ним, длинный стол или что-то вроде барной стойки, с креплениями, в которых зафиксированы его руки ладонями вверх, как будто у него собрались брать кровь на анализ.

Мужик тоже на некоторое время задумался — видно, фантазия буксовала, а развлечься хотелось. Не придумав ничего нового, он тоже закурил сигарету и поднес ее к груди своей жертвы, медленно выбирая место, а потом прижал ее к соску.

Камаля прострелило такой адской болью, по сравнению с которой вся предыдущая показалась ничем. Он забился, инстинктивно пытаясь вырваться или отстраниться, и не выдержал:

— Сука, тварь! Да чтоб ты сдох, тварь такая! — он заорал это, невзирая на свое решение молчать — просить этих тварей бесполезно, а криками боли он не собирался их радовать.

— О, голос прорезался! — искренне обрадовался мужик, теперь излучая удовольствие и предвкушение всем своим видом. — Жаль, тут для пирсинга ничего нет, совершенно не подготовились. Надо будет в следующий раз исправить. Они очень забавно реагируют, его же можно сделать где угодно, — обратился он к остальным, с интересом наблюдавшим за его действиями.

— Ну, вот это сойдет, — он взял с подноса, принесенного услужливым сотрудником, зажим, и сжал им обожженный сосок. Снова, когда Камаль думал, что боли сильнее быть уже не может, он ошибался. Его за руки держали уже двое, придавив локти к столу.

Невыносимая боль неожиданно стала переплавляться в такую невыносимую ненависть, что Камаль вдруг почувствовал: подойди или наклонись кто-нибудь из этих людей к нему ближе, он зубами вырвал бы вену на шее, просто перегрыз горло… Он даже почувствовал во рту вкус крови.

«Наверное, так сходят с ума…но если я все-таки придушу какую-нибудь из этих тварей, то ничего не жалко!»

Он даже почти не отреагировал, когда кто-то стряхнул пепел прямо ему в раскрытую ладонь, радостно прокомментировав свое действие: «А вот и пепельница нашлась!».

Снова взвился от боли он только тогда, когда сигарету затушили тоже о ладонь. Но его держали крепко.

В те моменты, когда еще получалось здраво мыслить сквозь боль, он понимал, что никаких серьезных увечий, «несовместимых с жизнью», ему не нанесли. Значит, это может продолжаться неизмеримо долго, или продолжится в следующий раз, на следующий день… Самое страшное — привыкнуть и с тупой покорностью надеяться, что в этот раз будет не так плохо, что можно потерпеть… Лучше уж тогда тупое существование обдолбанного овоща, который уже не соображает, что с ним делают. А еще лучше все-таки не терять надежду, не смогут его караулить вечно, не смогут держать все время прикованным…

По чьему-то знаку его руки освободили и тут же его резко наклонили вперед, почти сложив пополам. Он почти задохнулся от неожиданности, а в это время кто-то цепкими пальцами ощупывал спину и сокрушался:

— Тату здесь бы хорошо получилось… всегда мечтал сам сделать татуировку. Но не на себе, естественно, — хохотнул очередной выигравший.

У Камаля уже не оставалось сил бояться, но инструмент для нанесения татуировки в неумелых руках… ему чуть не стало плохо.

Впрочем, человек, разочарованный отсутствием инструментов, нашел выход: Камаль почувствовал на спине холодный металл, а потом резкую боль, когда нанесли порез. Гаденыш еще комментировал свои действия:

— Придется так рисовать… Тоже интересно, правда, тренироваться больше надо.

Порезы ложились ровно, видимо, для рисовавшего в этом был свой смысл. Он работал как-то профессионально, ни разу не сделав слишком глубокий порез, и вытирая чем-то теплую кровь, выступавшую из разрезов и бегущую по спине.