Смысл увлечений и развлечений Андрея он уже понял, не дурак. Особенно забавно было, когда тот решил просветить его и показать, что все не просто так, существуют еще и правила…

И в следующий раз, готовясь к развлечениям, Андрей сгоряча пообещал:

— Скажешь: «красный», и я остановлюсь.

Камаль скептически хмыкнул. Ему снова не предоставляли выбора. Первый удар какой-то тонкой тростью или прутом обжег, и продолжения абсолютно не хотелось.

— Красный, — сказал он.

Андрей вроде даже опешил:

— Нельзя говорить это после первого удара.

— Почему? — наивно удивился Камаль.

— Потому что… — Андрей разозлился, это было явно видно. Наверное, ему было сложно объяснить человеку, почему красивая игра по правилам так быстро закончилась, и почему стоп-слово, оказывается, нельзя произносить тогда, когда он хочет.

— Даже я, с моим никаким опытом, подчерпнутым из фильмов и книг, знаю, что все эти дела должны быть добровольными, и стоп-слово должно действовать в любой момент, без всяких условий, — издевательски произнес Камаль.

— Конечно, это все абсолютно добровольно, — чуть прищурившись, ответил Андрей.

Почему-то Камаля не очень понравился его подчеркнуто-спокойный тон. Наверное, не стоило язвить и провоцировать, но он не мог по-другому, он и так сдерживался из последних сил и чувствовал, что скоро за себя не сможет поручиться. И собственное беспокойство сейчас он не мог объяснить: вроде бы при нем Андрей не выходил из себя, был почти корректен, насколько это позволяли обстоятельства.

А вечером следующего дня Андрей пришел мрачный и нетрезвый, и не один. Камалю поплохело. Он прекрасно помнил обещание, данное в первый день, но вот не верил ему совершенно. И только вопрос времени и настроения его хозяина, когда тому надоест его уговаривать.

Эти люди, пришедшие с хозяином дома, наводили на нехорошие мысли. Пользуясь тем, что Андрей ничего не сказал, Камаль постарался быстро и незаметно уйти в свою комнату. Но маневр не удался — через несколько минут за ним зашел охранник и передал приказ хозяина прийти в гостиную. Тихо чертыхнувшись про себя и стараясь ни о чем не думать, Камаль отправился туда.

Андрей и трое его гостей сидели в креслах в расслабленных позах с пузатыми коньячными бокалами в руках. На столе был выставлен коньяк, наверняка коллекционный, разложены сигары и карты. Все атрибуты красивой жизни высшего общества налицо, вот только понять бы, в качестве кого он здесь? Если в качестве развлечения… наверное, стоит измерить расстояние до бутылки и прикинуть, удастся ли ему сделать «розочку». Развлечением на групповушке он точно не будет, лучше сдохнуть.

Но он, видимо, сам себе все это нафантазировал, потому что на его выжидательный взгляд Андрей только бросил:

— Сегодня можешь быть свободен.

Вроде бы ответа от него не ждали, поэтому он коротко кивнул и повернулся, собираясь исчезнуть максимально быстро, чтобы это не выглядело очень заметно.

Уже подойдя к двери, он услышал вопрос одного из гостей, обращенный к хозяину дома:

— А это кто у тебя?

— Это? Садовник, — коротко хохотнул Андрей.

Дальше Камаль уже не слышал, возвращаясь в комнату и запирая дверь. Он знал, что снаружи она открывается так же быстро, как и изнутри, но не мог перебороть себя. В памяти сохранились лица гостей, и вызвали какой-то позорный страх. Андрей из них был самый адекватный и, по сравнению с ними же, привычный. За эти мысли Камалю было стыдно перед собой, потому что мужчине не полагается бояться и потом, во сне, вздрагивать и просыпаться вновь и вновь от каких-то кошмаров. Ему полагалось бороться, не мириться с происходящим, пытаться выбраться… Камаль знал, что, даже если бы он выбрался из этого дома прямо сейчас, уже презирал бы себя всю оставшуюся жизнь за слабость и страх. Что же говорить о том, что будет, когда с ним наиграются и отпустят. Причем обещание насчет месяца тоже ничего не значило. Эти люди меняют правила по ходу игры, и он ничего с этим не сделает. Может, попытка бегства или нападение — это все-таки лучший выход?

Камаль догадывался, откуда у него этот страх — детство. Когда ты изо дня в день гадаешь, придет ли твой отец домой трезвым или пьяным — почти всегда он возвращался пьяным. Так же, как сейчас, он тогда слушал шаги, прислушивался к скрежету ключей в замочной скважине, пытаясь определить, какой вечер его ждет. Будучи пьяным, его отец учил сына жизни, находил любой повод, чтобы придраться к поведению жены и устроить скандал, огрызаясь на привычные упреки своих родителей. Трезвым он был добрым, даже слишком, но таким он бывал все реже и реже.

Мальчишка, слишком симпатичный для парня, не любил футбол и шахматы, которыми увлекался его отец. Камаль любил плавание, единоборства и рисование, но «мужскими увлечениями» это не считалось. «Тупой. Материно отродье!» — слышал он, когда, сдерживая слезы, сидел над шахматной доской и ничего не понимал. А мама… красивая юная мама, ласковая, но как будто вечно испуганная. Утонченная и экзотическая ее красота, наверное, объяснялась примесью какой-нибудь восточной крови, но девочке из детдома не у кого было спросить о своем происхождении. Она дала сыну экзотическое имя, передала свою внешность — от отца в нем почти ничего не было, и однажды он услышал, как на кухне шушукалась бабушка с соседками: «Наверняка от кого-то нагуляла, ну совсем ведь мальчишка на моего сына не похож!»

Камаль еще не пошел в школу, значит, лет ему было пять-шесть, когда мама исчезла. Отец сказал: «Она нас бросила!», бабушка потом это повторила. Он верил, плакал, когда его никто не видел, надеялся, что она все-таки вернется… А, став постарше, подумал, что лучше бы она и правда сбежала, спасая остатки своей жизни, чем тот, более страшный вариант, который он не хотел даже представлять.

Пусть лучше так, ведь тогда он не мог ее защитить, слишком был мал; так пусть в его мечтах молодая красивая мама, какой он ее запомнил, живет где-то спокойно и счастливо. Все-таки она оставила его с дедом и бабушкой, и у него была не самая плохая жизнь.

А вот когда их не стало, одного за другим… он ушел из дома так скоро, как только смог найти хоть какую-то работу и жилье. Так что родных у него нет, так он в анкете и написал.

Только сейчас он стал понимать, как ему повезло в юности, ведь он и тогда мог попасться какому-нибудь извращенцу. Нет, тогда ему как раз повезло.

Странно, вроде бы те трудности должны были закалить характер, сделать его нечувствительным ко всему; но нет, как будто он с возрастом стал даже трусливее и чувствительнее к происходящему. Наверное, отец все-таки был прав: «немужской характер».

Камаль

Он добрый, этот хозяин жизни, он мой мандраж пережидает, дает мне возможность свыкнуться с мыслью… Да, так и влюбился бы просто, за заботу его безмерную!

А ведь он наверняка считает, что я оценю его благородство.

«… -ть, да делай ты уже что-нибудь, у меня уже сил нет ждать!» Ведь все равно хода назад у меня нет, выбор «хочешь — не хочешь» не предлагали. Хочется заорать именно эти слова, но мне страшно. Мне теперь часто бывает страшно — от своего лишнего слова, от чужого слишком внимательного взгляда. Как легко забыть правила нормальной жизни и превратиться в забитое животное. Мне стыдно за себя самого, но я так легко скатываюсь к этому — слиться со стеной, перетерпеть, не провоцировать.

Я здесь один и я главное развлечение на ближайшее время — провоцируй, не провоцируй…

Как я легко принимаю этот страх в свою жизнь — мысленно вздрагиваю от громких пьяных голосов, от звука чужих шагов, прислушиваясь, направляются ли они к моей двери… Скрежет ключа в замочной скважине — днем ли, ночью. Сон стал рваным, дерганым — я засыпал, а потом просыпался рывком, иногда от кошмара…

Может, я всегда таким трусом был? Просто раньше это было незаметно, а теперь вылезло.