– Дожила-а, – продолжала, задыхаясь, причитать Зоя Викторовна. – Скоро палками начнут колотить… О-о-ой!..

– Хватит кривляться. Отдайте ягоду!

– Илья, успокойся!

– Мошенница!

– Го-осподи, да за что же это… Я ведь могла всему базару сказать, откуда вы возите. Вам бы сразу там… И вот благодарность…

– Говорите! Давайте!

Папа оттащил Илью к машине. Илья увидел в одной своей руке пустое ведро, в другой деньги. Запоздало швырнул их в сторону Зои Викторовны. Крикнул еще раз:

– Вы мошенница! – И получил от папы легкий, но ошеломивший тычок в ухо: папа его никогда не бил.

…Возвращались домой молча. Илья смотрел на заборы, дома, изгороди палисадников, и всё казалось ему таким старым, убогим, трухлявым, что он удивлялся, почему людей насильно не переселят отсюда, не снесут уродство бульдозером. Пусть вернется тайга, затянет труху, переработает отраву. И через сто лет ничего не будет напоминать о людском присутствии, дрязгах, грязи всей этой…

Остановились перед своими воротами. Илья полез из машины открыть их, папа удержал:

– Так, у нас всё хорошо. Ясно? Настя не должна ничего видеть. У нас всё хорошо. А старуха пусть подавится…

– Саша! – остановила мама.

– Не надо. Сын прав. И больше она никакой помощи от нас не увидит. А сейчас – успокоились. У нас всё отлично. Илья, ты слышишь?

Илья кивнул и вдруг понял – сейчас самый подходящий момент сказать то, о чем думал два месяца. Да не два, а больше, с самого поступления. И сцена с Зоей Викторовной, она наверняка ведь неспроста случилась. Может, как раз для того так устроилось, чтобы возник этот момент.

И Илья сказал:

– Давайте я академ возьму. Не могу больше. Все мы не можем. Я вижу. Неправильно это.

– А? – короткий выдох мамы.

– Что? – папино, как со сна.

– Я решил уйти в академический отпуск. До того, как что-то наладится… изменится, в общем… Схожу в армию. Колька сходил – жив-здоров. Или работу найду. После армии легче устроиться. Заработаю, доучусь…

– Что?! – теперь мама спросила с недоумением, которое вот-вот готово было стать злостью.

– Мама, я вам очень благодарен. Я вижу, как вы рветесь из последних сил. И я…

– Та-ак… – Папа с силой потер ладонями виски, уши. – Вот это заявление!

– Папа, ты должен понять…

– Да я понимаю. Понимаю, что ты нас с мамой… и с Настей… ты нас так оскорбил сейчас. Академ… Эти академы на всю жизнь растягиваются. Сколько ребят сгинуло просто… И где ты заработаешь? Где?

– Ну или здесь буду. С вами буду.

– Что будешь?

– Жить, работать.

– Кем?

– На огороде.

– О-о! – И папа засмеялся, но отрывисто и сухо. Не смех, а кашель.

Мама встряхнулась и сказала неожиданно спокойно:

– Это из-за Зои Викторовны ты сейчас. Целый день на рынке, дорога, потом вот это. Стресс. Ты остынешь и забудешь эту свою идею нелепую. Правда?

Илья сморщился, захотелось зарыдать. Как в детстве, когда обижали.

– Мама…

– Илья, закрыли тему. За-кры-ли.

И он услышал теперь, что это не спокойствие в ее голосе, а что-то страшное. Если настаивать, то мама… Что вот сейчас грань для нее. Еще одно не то слово, и она совершит…

– Закрыли, – сказал он и вылез из Филки.

А Настя встретила новостью:

– Знаете, что в интернете прочитала? Образовательный кредит возобновили!

– Да ты что?.. Правда?.. Илья, ты слышишь?.. Надо условия как следует изучить. Илья?

– Да, да, слышу. Отлично.

Три года впереди мгновенно посветлели, стали осязаемей, прочней. Конечно, продолжатся ползанья на Филке по Золотым долинам, поездки на рынок, экономия каждого рубля. Или не продолжатся? Для него, по крайней мере. Но не с таким надрывом, наверно. Деньги за учебу будут платить другие. Банк, государство?.. Сейчас это не важно. Главное – будут платить. И он может не приезжать сюда. Устраиваться на лето куда-нибудь в KFC или в «Яндекс. Еду». На жратву хватит. И во время учебного года тоже…

Не приезжать. И про Валю забыть. Не забыть, а оставить здесь. В Кобальте, который с каждым мгновением всё сильнее превращался в прошлое – вот он вокруг, но уже почти нереальный…

А Вале он ничем не обязан. И хорошо, что у них ничего не было.

Да, не приезжать. Звонить, благодарить, но не возвращаться… Сепарация…

Деньги потом придется вернуть. Возвращать… Но потом. Именно – потом. Надо еще дожить до этого «потом».

Затрещало. Противно, как перфоратор. Но не за стенами, а здесь, в квартире.

Максим подскочил, сел на тахте, соображая, что это. Ирина Старых в телевизоре как раз подошла к стрельбищу, хотя лидеры уже отстрелялись…

Треск повторился. На этот раз был длинней и настойчивей. Звонили в дверь.

Непривычно – дверным звонком давным-давно не пользовались. Вместо него был домофон. Сначала один нежный перелив – значит, пришедшие у калитки, потом второй – они возле подъезда. И через минуту Максим открывал дверь, подъезжал лифт, и он встречал гостей или доставщика еды.

Приблизился к двери осторожно, глянул в глазок. Увидел Костяна. Тот улыбался, явно предвкушая, что сейчас впустят.

– Кто там? – тихо из-за спины спросила жена.

– Костя. Однокурсник. Открыть?

Максим знал, что жена его недолюбливает.

– Трезвый?

– Да вроде.

– Ну открой. Что уж…

Вздохнул – про биатлон можно забыть. Открыл.

– Привет.

– Привет! Примете позднего гостя? Обещаю, не буду хуже татарина.

– Всё каламбуришь? Проходи.

Костян шагнул в прихожую, протянул Максиму пакет.

Одет хорошо. Чистый, трезвый. Максим оглянулся на жену – жена кивнула: «Посидите. Что уж».

– Вот тапки.

– Отлично! Извините, отбивал реагент, но все равно натопчу… Дети-то дома? Я им гостинцев…

Жена хмыкнула:

– Разлетелись наши дети!

– В смысле? Как?

– Алинка два года почти как замужем, у Павки девушка – у нее живет…

– Ё-о! А мы не виделись-то сколько?

Жена пожала плечами; ее наверняка мало интересовало – сколько.

– Лет пять, – сказал Максим.

– Да? Да ладно…

– Ну, зато в фейсбуке каждый день…

– Эт да, убью я его.

– Зачем?

– Зачем… – В голосе Костяна послышались нехорошие нотки. – Затем, что в нем жить стал, бухать с ним даже… Ну, вообще – с компьютером.

– Захотелось с живыми наконец-то? – И жена тоже заговорила нехорошо, со звоном; Максим не знал, чего ждать: то ли она скажет: «А вот бухать – в другое место куда-нибудь?», то ли начнет кокетничать… Тогда, на первом курсе, она сначала-то заметила Костяна…

– Да, Лар, захотелось. Не прогоните?

– Да что ты. Мы же взрослые люди.

Вошли на кухню, Костян взял обратно пакет у Максима, стал выкладывать…

– Ну, это нам, мужикам, «Хаски»… Это тебе, Ларчик, чилийское. А это детям… – Появилась коробка конфет «Ассорти». – Блин, еще выбирал, чтоб без алкоголя… А чего вы их нынешние фотки не выкладываете? Они у вас там всё десятилетние…

– Запрещают. – Жена постояла над столом, такая уютная в халате с нахлестом, уже засыпавшая под приглушенный голос комментатора Губерниева; звуковой фон ее всегда усыпляет, как кошку. – Так, ребята, я вас, наверно, покину. Вино потом с удовольствием… Максим, ты разберешься?

– Да, конечно.

– Извини, Костя, устала…

– Я понимаю. Жалко. – Но искреннего разочарования Максим не услышал, скорее, наоборот, облегчение: останемся мужской компанией.

Жена ушла.

– Так, – Максим хлопнул ладонью о ладонь, оглядывая кухню. – Есть… есть. – Открыл холодильник. – Тушенка говяжья, из «Ермолина». Настоящая, прямо куски мяса. С макарошами. А? Как в общаге.

– Я не против. Давай.

– Или – лучше! Пельмени. Мы с Ларой сами лепим. Как-то подсели на это – сближает. Теста замесим, я фарш сам кручу из трех мяс…

– Ну, пельмени быстрее, – перебил Костян. – Давай их.