Покосилась на стоявшую под вешалкой сумку с краской, щеткой, обмотанной тряпкой ножовкой, читушечкой, чтоб помянуть. Готовила для поездки к дочке…

Раньше Олег выходил раньше с самой тяжелой ношей и дожидался на остановке, бывало, если родители опаздывали, просил водителя не уезжать. Теперь же отправил их вперед, а сам стал запирать двери избы, калитку.

Валентина Петровна и Анатолий Михайлович побрели по родной, такой длинной теперь улице. И почти сразу увидели шагавшего навстречу мужчину с ведрами. Ведра болтались в руках – явно пустые.

«Ну вот», – похолодела Валентина Петровна. Это был знак: человек с пустыми ведрами – не к добру. Надо было плюнуть на эту ягоду, ехать на кладбище. Ведь зовет дочка.

Думала это, а сама шла вперед. Как плюнуть – столько труда, и две тысячи на дороге не валяются. А если продадут стаканами, то в полтора раза дороже станет…

Мужчина, незнакомый, в красной майке, зеленой бейсболке, прошел мимо, небрежно кивнув, приветствуя. Валентина Петровна кивнула в ответ, но он этот кивок уже не видел – был за спиной. «Попугай какой-то».

– Извиняюсь, вы не Новопашины?

Остановились.

– Да. А что? – сказал Анатолий Михайлович, и Валентина Петровна удивилась, как его голос помолодел. Видно, потому, что муж заинтересовался – в последнее время он был устало-равнодушным.

– Вы «викторией» торгуете? Может, есть. Я б купил. К тёще тут заскочили, она посоветовала.

Вот он – настоящий знак.

– Олег, расстегивай сумки, – велела Валентина Петровна подошедшему сыну. – Пересыпай ягоду товарищу…

Стали пересыпать.

Мужчина взял одну ягодку, повертел на черешке перед глазами.

– Хорошая.

– Без химии всякой, на живой земле, – заученно отозвалась Валентина Петровна. – Так, Олег, беги обратно, бери сумку. Там стоит, в пороге, у вешалки.

– Да-да, видел. К Лене едем?

– К ней… Захвати вот это, – протянула сумку с коробками, уже пустыми. – Давай, сынок… Толя, – обернулась к мужу: – Иди к остановке. Попроси там, чтоб не уезжали.

Мужчина встревожился:

– А что случилось-то?

– Да всё хорошо, всё хорошо. Спасибо. Вас нам дочка послала.

– А?

– Спасибо. Спасибо вам…

Ягоды скатывались на песок дороги, Валентина Петровна их не подбирала.

– Ну вот, два ведра.

Мужчина протянул две тысячные бумажки.

– Благодарю, – сказал несколько озадаченно.

– Вас благодарим. Вас…

И пошла к трассе.

Нагнал сын, принял вторую сумку с коробками, взял под руку. Пошлось быстрее. Вон и остановка. Муж. Подъезжает автобус. Наверно, успеют.

Осень в этом году была долгая, темная. Ветер дул и дул, дождь шел и шел.

Может, на самом деле и не отличалась она от прежних, но так казалось Валентине Петровне из-за болезни мужа и собственной усталости.

Все вокруг было старым – изба, вещи, посуда, лопаты, измеритель давления, ведра, которые Валентина Петровна заклеивала холодной сваркой. Новая только баня – высокая, с парилкой, мойкой и большим предбанником. Ее построили в надежде, что сын будет бывать чаще, жить дольше; места в доме хватает, но по деревенской традиции между комнатами нет дверей, да и взрослый он, даже пожилой уже – хочется в отдельном жилье. Сын все равно приезжал нечасто и ненадолго. Всё у него дела, дела…

Муж болел давно. Лет десять назад или больше колол дрова и утром проснулся таким… Валентина Петровна сначала думала – пьяный, гадала, где взял, как успел, а потом поняла – инсульт. Несильный, но и его хватило, чтоб начать чахнуть. И мужу, и вслед за ним – ей.

Работа делалась медленней, на всё сил не хватало; огород съеживался, от заборов зарастая крапивой, пыреем, пастушьей сумкой. Чуть ли не каждую весну приходилось отдавать сорной траве одну-другую грядку, сужать картофельную деляну. Сын, когда приезжал, пытался отвоевывать, но тут каждодневный труд нужен, а не наскоки…

В этот раз огород не получилось прибрать. Торчали колья с высохшими стеблями помидоров, висели плети огурцов на проволоке, «виктория» не прополота, заросла вся… Больно было Валентине Петровне смотреть на это, но силенок хватало лишь на самое необходимое – еду сварить, собаку покормить, помыть посуду, натопить печку. А муж почти не вставал.

Много лет она придумывала для него занятия: попилить гнилушки на растопку, картошку почистить, фасоль, горох вышелушить, а теперь видела – ничего он уже не может. С кровати поднимается с трудом, к ведру с широким бортиком – «деревенскому унитазу» – идет кое-как, хватается за стены, косяки, стулья. Больше его ничем не займешь, не расшевелишь. И, кажется, это уже всё. Лучше не будет. Как погода. Можно принять за весеннюю, но ведь знаешь: впереди не лето, а мертвая зима.

Некоторое время Валентину Петровну занимал телевизор. Пристрастилась, хотя всю жизнь считала его способом убить время. Именно убить, а не полезно провести. И вот теперь смотрела разные передачи. Хватило, правда, на неполные две недели. Реклама стала раздражать так, что прямо трясло. Передачи про несчастных людей, про грядущую катастрофу планеты, про коронавирус этот ужасный, и тут – раз! – и реклама банка, счастливые люди. «Возьми кредит, и всё наладится». И так постоянно, каждые десять минут, и по всем каналам, и разные банки…

Еще до мужниного инсульта Валентина Петровна стала бороться с его курением. Молодым муж высмаливал чуть ли не по две пачки. Что-нибудь сделает и садится перекурить. Даже пустяковое дело. Но тогда терпела, а потом стала напоминать: «Ведь только курил. Не надо». Муж сначала сердился, бывали и ссоры, после инсульта же стал кивать: «Да-да».

Постепенно она сделала так, что пачки у мужа при себе не было. Выдавала по одной, когда просил. Или не выдавала, если курил недавно. И просила-требовала каждый раз: «Половину только. Врачи вообще запретили».

И вот несколько дней муж совсем не просил покурить. Лежал, лежал, потом, пыхтя и задыхаясь, поднимался, тащился к ведру. Потом так же обратно. Почти не ел. Спал или не спал, Валентина Петровна понять не могла. Пыталась тормошить его, окликала, он отвечал будто издалека и неразборчиво. Переспрашивать не решалась – казалось, начнет объяснять, и последние силы уйдут. Кончатся. И тогда всё…

Календарь показывал, что дни сокращаются, но для Валентины Петровны они тянулись. Долго, бесконечно долго. Просыпалась в шестом часу утра, засыпала после десяти вечера. Примерно шестнадцать часов. И чем их занять… Раньше огород, когда-то были куры, до них кролики, коза, свиньи… А что теперь? Делала необходимое, передыхала, переключая каналы телевизора. И везде или реклама банков, или слезы, или закадровый идиотский смех. Выключала, шла на кухню, по дороге окликала мужа:

– Толя!

Он, после паузы, мычал.

– Толя, есть будешь?

– Нет… не хочу. – И после новой паузы: – Спасиб…

– Надо. Вставай.

Если муж не приходил, несла ему. Бывало, он поднимался и брел за кухонный стол, бывало, ел с ложки, а иногда смыкал губы и сквозь них тянул:

– Не хочу-у.

Настаивать у нее не было мочи.

Сегодня днем муж сам, без ее призывов, пришел на кухню. Постоял, оглядываясь, словно оказался в незнакомом месте, потом остановил взгляд на Валентине Петровне и попросил жалобно как-то, как извиняясь:

– Дай сигаретку.

И ее это обрадовало, ободрило так, что забыла предложить сначала поесть, достала из буфета пачку, выхватила сигарету.

– Держи.

– Спасибо.

– Как ты?

– Непонятно… пока.

Присел на табуретку возле печки, чиркнул спичкой.

Потек по избе табачный дым. И Валентине Петровне представилось, что муж здоров, пришел после работы во дворе, разделся и теперь перекуривает перед обедом. Так было раньше. Может, так еще будет.

Три раза в неделю Виктор загружал «Газель» булками, сдобами, пирожками, слоеной выпечкой и ехал из своей Знаменки в Захолмово и Пригорное.