ПАЗ выбрался с ухабистой районной дороги на федеральную и побежал резвее. И люди стали пытаться подрёмывать, пряча руки в рукава курток и плащей, носы в воротники, шарфы. Но дремать не получалось – в салоне, кажется, стало еще холоднее.

– Водитель, включите печку, – потребовала одна из женщин.

– Да включена.

– Колотун страшный просто.

– Может, форточка открыта где. Поглядите.

Никто из пассажиров не двинулся проверять, тогда встала кондуктор, прошла, заглядывая под короткие шторки с бахромой.

– Всё закрыто. – Наклонилась, пощупала железный выступ с левой стороны салона. – И печка греет. Одеваться надо теплей.

Сама она была в зимнем пуховике, сапогах с высокими голенищами. В голенища заправлены шерстяные штаны.

– Организм не привык к холоду, вот и мерзнем, – объяснил пожилой здоровенный мужчина с седыми короткими волосами. – В пятницу еще жара стояла какая, я в одной майке работал, а сегодня вон…

– Заморозки скоро, – прозвучал грустный вздох.

– При такой погодке нескоро. Погниет просто всё.

Заморозки уже были, недели две назад. Несильные. Прибило помидоры, огурцы, что росли на грунте, а картошка стояла бодрая. Копали ее с сожалением – понимали, пора, а душа просила повременить: пускай еще порастет. Кто выкопал да высушил, успел спустить в подполья и погреба, сейчас радовались. Другие сердились на себя, глядели на небо, искали солнца…

Пейзаж за окнами тот же и тот же. Поля, лесополосы. Иногда своротки к другим деревням. Деревень отсюда не видно, они далеко – за полями, за увалами. Никто, наверное, из пассажиров там не бывал, но слышал с детства их названия: Нижняя Ничка, Верхняя Ничка, Коя, Каратуз, Мураново, Сухое Озеро… Когда-то манили они, эти названия, хотелось узнать землю вокруг, увидеть, но с годами желание гасло и погасло совсем. До города вот – и обратно. В свой дом, к своим привычным и никак не кончающимся делам.

Автобус стал притормаживать. Кондукторша встрепенулась. Глянула на водителя, куда-то наружу. Тем временем остановились, и передняя дверь, шикнув, открылась.

– Да нельзя здесь! – И кондукторша вскочила, загородила собой вход в автобус.

– Пустите… Я замерзла, – голос с улицы.

– Нет остановки! Закрывай, поехали! – Испуганно-сердитые вскрики кондукторши. – Слышишь?

Водитель послушно закрыл дверь. Медленно тронулся.

– Да есть остановка, – размазывая влагу на стекле, сказал здоровенный, седой. – Вон и знак. Вы чего?

И остальные пассажиры зашевелились, загудели.

– У нашего маршрута нет! И билетов нет таких!

– Да пустите вы человека.

Словно надеясь, что кондукторша передумает, водитель не разгонялся, катил пока по обочине, хрустя гравием.

– Нельзя! Нас отслеживают!

– Да кто отслеживает? Эти, квадрокоптеры?

– ГЛОНАСС, – уже спокойно или, вернее, успокоенно ответила кондукторша, тем более что ПАЗ бежал теперь с прежней скоростью. – Шофер новый, не привык…

– Ну вы даете, – усмехнулся другой пассажир, не здоровенный и не седой, и в этой усмешке все услышали презрение. – Чтоб человека не подобрать…

Кондукторша встрепенулась снова, хотела заругаться, но вместо этого почти заплакала. Не слезами, а голосом:

– Нам такие штрафы за это… Есть маршрут с определенными остановками. Эта остановка в маршруте не значится… Что я, по своей воле, что ли… Не надо из меня зверя какого-то делать…

Отвернулась и стала обиженно смотреть в окно. Может, и не видела там ничего, а так смотрела, слепо.

Пассажиры повздыхали осуждающе, повозились, прячась в свою одежду, и затихли.

Двое стариков копали могилу, один сидел рядом на перевернутом ведре.

– Думал, Юрка мне выроет, а вот как получилось…

– Примкнулся бы. Рвешь душу.

– Не могу я молчком.

– А я твои стоны не могу слушать. Если я рассупонюсь и Евгенич вон, что делать будем? И себе тоже нарыть и лечь?

– Что ж ты мне и погоревать не даешь, Валер…

– Потом погорюем. На поминках.

– Себе не прикажешь, когда горевать.

– Рой давай.

– Слушай, чего ты мне всё указывашь?!

– Паш, не нарывайся.

– Хорош лаяться, мужики. Кого сменить, может?

– Да сиди, Евгенич, куда тебе…

– Пока никуда. Я пока не собираюсь.

– Хм, Юрка тоже не собирался. Всё бегал, бегал…

– А что его в город-то не отправили? Положено в морг там, вскрытие…

– Если странная смерть или этот… криминал – увозят. А он – сам. Ну, то есть естественная смерть.

– Естественная… в сорок три…

– Ну, с сердцем ведь у него давно было. Вот и случилось. Фельдшерица приезжала, написала – инфаркт. А до города сколько везти… К тому же Настя здесь его похоронить настояла.

– И правильно – что ему там, на районном… Кто приглядит? Через полгода и могилку не найдешь… Чего, давайте сменю.

– Да сиди, Евгенич, успеешь.

– Неудобно.

– Извиняй, стул не захватили.

– Ох ты остроумец какой, Валер. Молодым, помню, слушал всё, а теперь так и шпаришь.

– Ну, наслушался, научился на старость лет…

– Да-а, на Юрку большая надежда была. Без него сгинет деревня. Когда эта приехал с ним, думал: вот сейчас рассада пойдет. А она через две недели, что ли, сбежала… Как ее? Алёна? Алина?..

– Да какая разница – что была, что нет.

– А Юрка страдал без нее…

– Без бабы любой застрадат. Даже нам надо кого помять иногда.

– Как эт – кого! Ты, Валерка, гляди, у тебя жена живая.

– Да я так, Евгенич… Я так…

– Так он, хм… Сменить?

– Уговорил. Тут легче пошло – песок.

Старик Павел, опираясь на лопату, выбрался из прямоугольного углубления, а старик Евгенич занял его место. Павел присел на ведро, вытряхнул из пачки сигарету. Сделал пару затяжек, вздохнул:

– Ну и ее понять можно, конечно.

– Кого?

– Ну, Алёну… Алину.

– В смысле – понять?

– Как ей здесь – ни газа, ни воды. От колодца не натаскаешься.

– Наши до сих пор таскают.

– Наши… Наши с рожденья так, а новому человеку… Была бы цивилизация – сюда бы и дачники повалили. Теперь чем дальше от города дом – тем лучше. Говорят, за триста километров на выходные гоняют. Это шестьсот туда-сюда.

– Машины теперь добрые. Эти, бездорожники у всех.

– Внедорожники, Евгенич.

– Один хрен.

– Ну так-то – да… И к нам бы ездили, если бы мост наладить. Того и гляди рухнет уже. Автолавка едет, так весь ходуном ходит.

– Да-а, без моста и нам крышка.

– Вывезут. Не бросят ведь.

– И оставят – крышка, и вывезут – крышка.

– С чего эт?

– Старые деревья пересаживать нельзя.

– Ну если в этом плане, то – конечно…

– Не вредный Юрка человек был. И умер – как подгадал, чтоб нам не мучиться.

– Опять не понял тебя, Паш. Что-то ты сёдня…

– Чего не понять – и ни на один корень не наткнулись, топор только зря тащили, и земля через неделю схватится. Ломами пришлось бы. А если бы в ноябре…

– А если бы в декабре, январе, феврале, марте? Паш, просил сколько раз – не береди ты душу. А как назло – нудишь и нудишь.

– Чего ты злишься? Устал? Вылазь, покури.

– Да, надо.

Старик Павел вернулся копать, старик Валерий закурил.

– Докуда рыть будем?

– Ну, с покрышкой станет – и нормально.

– Ну да…

– Хорошо идет, мягко.

– Предки наши знали, где место выбрать.

– Ох-х, кладбище-то какое – и краев не видно, а деревенька…

– Не всегда она такой была.

– Ну дак – и школа, и сад, а акушерский пункт, и почта. Аж два магазина… Помните, когда второй закрывать решили – начальство приехало объяснять, что, мол, автолавка – это даже лучше. И мы кивали.

– Я не кивал.

– А-а, не кивал он… Тогда взбрыкнуть бы сообща: не дадим…

– И помогло бы, думаешь? Раньше взбрыкивать надо было, когда школу закрывали. После нее всё повалилось.

– Ну, теперь сколь угодно высчитывать можно, когда оно повалилось…

Старики начали выдыхаться, и разговор загас.