— Он это читает?! — спросила она изумлённо, в то время как «он» стоял рядом. Она продолжала его, вроде бы, не замечать. Высокая, стройная, длинные блестящие волосы были перехвачены кристаллической заколкой, она обернула к нему лицо. Свет из витражного под старину окна музея упал на неё. Разноцветные пятна окрасили в красные и жёлтые оттенки её белейшую блузку, белые атласные брючки, стягивающие мальчишеские и мало женственные бёдра. Ему такие фигуры не нравились. Он любил девушек с ладными, хотя и не крупными формами, но лицо… Оно показалось вспышкой, он даже зажмурился и быстро отвернулся.

— Он странный, — сказала мать, — тоскует по прошлому. Вот, говорит, была жизнь! Неужели стоило пролить моря крови, забетонировать столько человеческих могил в небытие, чтобы оказаться в пресном и пошлом раю?

Девушка Рита листала старый том, — Смотри, Карин, — она подошла к матери, доставшей из запасника древний венец какого-то королька. Он тоже был весь в каменьях. Мать посмотрела мельком на портрет одного из персонажей той эпохи.

— Никого не напоминает? Вылитый Артём, да? — прекрасная девушка засмеялась, и он невольно отметил, что смех её нисколько не украшает, а даже портит безупречную лепку её буквально лучистого лица. Всё равно, как если бы вдруг засмеялась каменная статуя. Зрелище жутковатое. Он впервые видел подобную странность лица молодой женщины. Перестав смеяться, она вновь засияла своим без преувеличения совершенным ликом, продолжая вести себя так, будто Рудольф до того карапуз, что его и в расчёт можно не принимать. — А тут кто? Тухачевский, — прочитала она, — что же, характерное лицо. Хотя и жестокое весьма.

— Он, кажется, плохо кончил, — равнодушно отозвалась мать, — имел замашки на это, — и мать показала старый венец-корону.

— Нет. Пусть будет похож на этого, — мать с насмешкой указала на лысый череп Котовского, — тоже был парень отнюдь не бездарный, хотя и с уклоном в криминал. Его даже похоронили в пирамиде, сделав из него мумию.

— Он тоже плохо кончил, — сказала Рита, смеясь.

— Да они все такие, воители — властители, герои — идеалисты. Риск то, без чего они не могли, не умели жить. И потом, все мы как-то кончим свои суетные дела в этой Вселенной. Хорошо или плохо, за той чертой, где мы и окажемся, с подобными определениями соваться бессмысленно.

— Ну, нет, — не соглашалась Рита, — Человек заслужил уж если не саму вечность, то хотя бы право на счастливую смерть. Котовский мне нравится, но он не похож. Череп у него роскошный, это правда. Вообще, есть мужчины, которых уже не представишь с волосами. Они словно рождаются лысыми, и им это идет, придаёт мужественность. Не всем, конечно.

— Да уж, — лениво отозвалась мать. — Если мужественности нет, ничем ты её не придашь, ни лысиной, ни косой, ни бородой с лопату.

— Правильно говорить «борода лопатой» — русское старинное выражение, — поправила Рита. — Возьмём, к примеру, Артёма. Череп роскошный, лоб великолепный, сверкают совершенно неземные глаза! Я когда его увидела впервые, решила, что он звёздный пришелец какой-то. Из высшей по сравнению с нами расы. Ну, а вдруг его там подменили? И вместо прежнего мальчишки вернулся кто-то, лишь внешне ему подобный? — Она резко прервала свой рассказ. Тогда Рудольф, задетый её невниманием, подал голос из своего угла.

— Как легко давать характеристики, да ещё насмешливо уничижительные людям других эпох, жившим в непредставимых для нас условиях, верящим в высокие идеалы, чтобы они там ни совершали в своих заблуждениях. Это были люди, пробившие своими неординарными лбами себе дорогу в истории, и давшие людям будущее, которое они могли утратить навсегда. Гении возникали из ниоткуда, словно падали со звёзд. Не в пример некоторым заспанным королькам старого мира, которые уже рождались на верху своих замшелых пирамид с претензией на личную, якобы самим Богом назначенную им власть — загонять народы в тупики и бессмысленные бойни.

— А ты, — спросила она, выслушав его, — Почему любишь историю? Тебе действительно скучно жить?

— Да, — буркнул он из своего угла, делая тотчас после изречённой и гневной отповеди двум насмешливым дамочкам вид полной своей занятости.

— Где учишься?

— В геологоразведочной Академии.

— Не хочешь поступить в военную космическую Академию? Вот где веселье! Обучишься и будешь летать на планеты к монстрам, живущим в прошлом. Я договорюсь о собеседовании. Ты попадёшь сразу на более старший курс, хотя те, кто там учатся, сам процесс обучения начинают с детского возраста. Да тебе оно и лишнее. Вон ты какой, богатырь!

— Ты бы видела его отца, — сказала мать, сделав гримасу высокомерно- насмешливую, с какой всегда говорила об отце. — Бронтозавр. И мозг такой же. Медлительный и соображающий всё задним числом. Но туша грандиозная.

— Не обижай его, — шепнула Рита ей почти на ухо, но он услышал. — Так я отлично знакома с Ростиславом. Была, — продолжила она уже обычным, не громким, но очень чётким голосом. — Сейчас он демонстративно избегает контактов со всеми прежними коллегами. Ростислав нисколько не вял и не медлителен, он всего лишь чрезмерно вдумчив и не всегда оправданно добр ко всем. Доверчивый и открытый человек, не принимающий к сведению те отрицательные качества других, которыми не наделён сам.

— Скажи проще, он глуп! — мать повысила голос и покрылась румянцем гнева, что было всегда, если кто-то принимался рассуждать об отце Рудольфа. Тут Рите был послан сигнал, не трогать эту тему, но Рита лишь понимающе улыбнулась. В отличие от смеха, лёгкая улыбка её украшала.

— Нисколько! Ростислав таков, что для любой женщины он ценное приобретение в мире изнеженных инфантилов или поголовных эгоистов.

— Так уж и для любой? Уверена, нашлись бы такие, кто тебя опровергли бы!

— Кто же ещё, кроме тебя? — Риту ничуть не беспокоил затронутый больной нерв души подруги Карины.

— Например, Пелагея, — произнесла она и отвернулась, подойдя к окну, пряча лицо. Ни мать, ни Рита его присутствие в расчёт не брали. Ни та, ни другая не считали его пока что взрослым.

— Пелагея? Она его боготворила. И насколько я понимаю женщин, вовсе не скинула его с того пьедестала, куда и посадила. Вайс только топчется рядом, негодуя, что место занято. Место, принадлежащее ему по праву мужа.

— Ты издеваешься? Несопоставимые величины — Паникин и Вайс.

— Дело же не в уровне социального статуса. Тут о любви речь!

— Как возможно не любить того, кто заметил эту козявку Пелагею, хотя бы за то, что она, благодаря своему Вайсу, взлетела на поистине космический уровень? Ты и сравнила! Какую-то былую юную шалость с тем, кого она приобрела потом!

— Карина, ты теперь завидуешь той, у кого когда-то отняла Ростислава? — и опять девушка засмеялась неприятным своим смехом, которым и сама, похоже, давилась.

— Я не ведаю такого чувства! Говоря так, ты заносишь меня в категорию неполноценных существ! Я ни у кого и никого не отнимала. Разве возможно отнять человека как вещь? То была наша взаимная ошибка. Пелагея с радостью приняла бы его обратно, да он сам не захотел вернуться к ней после меня. В сущности, зря. Они с Пелагеей стоили друг друга. А вот Вайс явно мужчина ей не по размеру ума и всего прочего.

— Ты так говоришь, будто Вайс тебе самой нравится…

— Мне? Он не может мне нравиться как мужчина просто потому, почему я тебе никогда не озвучу. Да и никому. А вот как человек, да! Он необыкновенный. Тут уж не возразит и Ростислав, возомнивший его своим врагом. Нужен Вайсу такой враг — дурак! Отшвырнул по случаю, как тот его задел, да и забыл о существовании какого-то Паникина. Пусть теперь кочевряжится там, где и оказался!

— Ты жестокая. И ты не справедливая, — Рита пристально смотрела при этом на самого Рудольфа. — Не думаю, что Ростислав, как ты выразилась, «кочевряжится». Он отлично вписался в новые условия своей жизни. Гармоничный человек, он всегда стремится только к внутренней и подлинной свободе, а не к борьбе за, всегда острые и ранящие с неизбежностью, пики вершин власти. Зачем ты сменила чудесное имя сына Радослав на какое-то металлически-рычащее Рудольф? — она поражала тем, что ей были открыты детские, давно прошлые тайны его жизни.