— Конечно, сбежала. Видимо, мачеха была такова, что даже страх быть найденной всесильным отцом, быть жестоко им наказанной, не остановил её. А ведь найди отец её, то избранника уж точно отправили бы в Надмирные селения. Если сыновья в чём не преуспеют, тоже Ифиса будет виновата, — заключила Эля.
— Зачем она рассталась с Франком? — спросила Нэя у самой себя, — он бы всегда поддержал её. Она ему нравилась. Он такой добрый.
— С каким Франком? Ты знала, с кем она была? Никто бы её не поддержал. Мы никому не нужны. Нигде не нужны. Только детям, да и то, пока они маленькие. А Ифиса не нужна и детям. Мир чёрствый, корыстный. Зачем нам вбивали в голову прекрасные сказания и представления о действительности? В школе этикета и потом в театральной школе? К чему люди обманывают детей, себя, прикрывая жизнь искусственно вышитыми цветами там, где воняют мусорные кучи? Как мне воспитывать детей? Учить их барахтаться в грязи, чтобы в ней не захлебнуться и отращивать когти, чтобы защищаться или заниматься этой самой иллюзорной вышивкой миражей? Хотя я их и не воспитываю. А моя мать даёт им полную волю и только кормит. Понятно, что на мои средства. Говорит: «Жизнь всему научит». Она и научит, знать бы чему? Вдруг тому же, чему выучила папу Чапоса? — расстроившись от собственных умозаключений, Эля ушла, она съела только пару пирожных. Так что остальные съела Нэя. Может, и вредно, а вкусно. Да и настроение от сладкого приподнялось. Нет, Нэя не была чёрствой, но горе Ифисы и сама Ифиса были так далеки от неё. И чужда ей была горькая, отдающая плесенью мусорной кучи, философия жизни Эли.
Эхо чёрного колдуна
Сезон дождей закончился, и природа вокруг обрела своё, всегда недолговечное и всегда вечное, цветение. Нэя решила при первой же вылазке в столицу навестить Ифису. Она часто думала, почему за всё то время, как покинула она пределы столицы, они с Ифисой перестали дружить? Не встречались, исключая одну чисто случайную встречу в «Доме для лакомок». Ифиса была так нужна сейчас, когда не осталось ни одной подруги. А Эля, как считала обиженная ею Нэя, никогда таковой не была, только приклеившейся к ней, к её чистой привязанности, идущей из их общего детства, хитрой прилипалой.
Она вышла на террасы, расправила грудь, чтобы вдохнуть в себя пряный аромат засыпающих к ночи цветников. И тут же невольно сжалась, настолько пронзительной была окружающая сырость. Все террасы оказались неряшливо залиты водой, даже столик и кресла заляпаны грязью. Нерадивая служащая из рабочего штата дома «Мечта», назначенная Элей следить за уличной территорией, прилегающей к кристаллу, и не подумала о том, что хрупкую мебель надо убирать во время полива. Да и увлажнённые недавними дождями цветники поливать не требовалось, а только следить за чистотой открытых террас. Расчищать от наносного мусора и листьев, устранять влагу со ступеней, по которым все ходили. Но дворника у них уже не было, а назначить кого-то, кто его заменял, не означало, что порядок будет наведён. Никакого порядка и не было нигде.
Скользя по мокрым ступеням, Нэя спустилась вниз, досадуя на откровенную халатность ко всему, какую проявляли бездельницы девчонки и прочие бабёнки-швеи, не боясь строгого спроса со стороны хозяйки. Эля, разжалованная из близкой подруги в помощницу по хозяйству, была с ними зачастую солидарна, поскольку не хотела вызывать их нелюбви. Они все дружно распустились, позволяли себе спать, сколько им влезет, обленились вместе с отрешенной от дел Нэей. Кое-как шили, грубили взыскательным клиентам, днями не убирали приёмную для посетителей, сам зал показов, утерявший былой и безупречный вид. Полы не сияли уже так искристо, тут и там валялись крошки от съестного, обрывки упаковок для изделий, рассыпанные пуговицы, нитки и утерянные иглы. Стулья были завалены тряпьём, — какие-то недошитые платья вперемежку с уже готовыми. Дошло до того, что в здание забирались мелкие грызуны из леса, ползали насекомые, притаскиваемые на грязной обуви, а никто за этим не следил, полы то и дело не мёл, не протирал. Даже внутренние двери начинали скрипеть, разболтанно хлопать, а то и закрываться с трудом. Или от некачественной работы изготовителей, или от небрежного отношения к ним со стороны тех, кто ими и пользовался.
Тут все жили как временщики, и вели себя соответствующе. Подиум зарос жирной пылью, картины-украшения на стенах выцветали. И только искристые стены регулярно мыли специальные рабочие, присылаемые Администрацией города, следящей за внешним блеском всего комплекса зданий в ЦЭССЭИ. Возникало странное ощущение ветшающей на глазах непрочной декорации былого великолепия. Это был тревожащий знак надвигающихся перемен вовсе не к лучшему. Но где была скрыта причина таких перемен, Нэя не понимала, а поговорить о таких тонких материях было не с кем. Возникало зыбкое, неуловимое, а ощутимо холодящее чувство, что так уже было. В разваливающемся потихонечку, как бы исподтишка, старом и заброшенном доме Тон-Ата, из которого ей пришлось уйти. Да что там! Убежать. Загородный прежний дом Тон-Ата по сию пору снился лишь в тягостных снах, когда в огромные окна пытался влезть тёмный Чапос, и страшные призраки шаркали за стенами в гулких коридорах…
И вот теперь, прежде драгоценный кристалл «Мечта», ставший родным домом, перестал быть дорог. Что-то глубинное в её душе готовилось на выход отсюда, в некий путь неведомо куда.
У Рудольфа она больше чувствовала себя дома, чем тут. Но представить себе окончательное переселение в здание «ЗОНТа» и в секретный, соединённый с ним подземный город Нэя не могла. Да и не было ей такого предложения. Один раз был разговор, да и тот какой-то неконкретный. Вот почему и возникла тоска по Ифисе. Ифиса всё бы поняла. По возможности бы всё рассудила. Как могла, объяснила, ласково успокоила. И сведения о несчастьях и резком обеднении Ифисы вызвали тревогу, желание помочь ей, чем возможно, дать поддержку, как сделала в своё время и Ифиса, когда Нэя к ней прильнула, оставшись в беспомощности.
В «Мечте» же никто ничего не контролировал, и всё растаскивалось во все стороны. Витрины не оформлялись уже столько, что не только заросли пылью, но и выставленные образцы как-то подозрительно поредели, и опустошение выглядело уже до неприличия заметным. Уникальный макет «Зеркального Лабиринта» покрылся пылью, цветы, его обрамляющие наполовину усохли, наполовину неряшливо разрослись, а само его освещение погасло, поскольку сложному устройству требовался ремонт. Стеклянные птицы и хрустальные цветы пропали, словно у птиц ожили крылья, и они улетели, прихватив и цветы для своего неведомого мира. Часть цветов побилась, остались осколки. Видимо, воры спешили. Кто и когда их украл, вызнать не удалось, поскольку именно на момент их пропажи отключились камеры слежения, а ключ от витрины так и не был найден. Пришлось ради поливки уже живых цветов открыть витрину, сломав кодовые замки, и доступ туда был открыт всем, кто и входил в здание «Мечты». Сам макет не утащили по причине его неимоверной тяжести. Но кто-то пытался, поскольку его заметно повредили, поцарапали фасад и накренили часть башен, частично расколов при этом синее дорогущее стекло, изображающее озеро. Воры попросту были не в курсе, что макет прикручен к полу витрины.
Явилась Лата Хонг. Она кричала грубым повелительным голосом на весь персонал Нэи, собрав женщин и девушек в зале показа. Единственный раз за всё время Нэя была с нею солидарна. Она ни разу не одёрнула Лату, как делала прежде. Стояла, сжав губы и солидарно с Латой хмуря брови, искренне обиженная на свою свиту. Чудесный макет — волшебное светящееся диво «Зеркального Лабиринта» в миниатюре, — посягательство на него простить было невозможно. Если уж за тряпьё, тоже недешёвое, спроса, по сути, и не было, то тут уж Нэя очнулась от своего всепрощенческого безразличия.
Лата потребовала у Нэи оштрафовать всех служащих «Мечты» на половину заработанного за текущий сезон, раз уж они не уследили за всеобщим добром. Если сама Нэя не понимает распущенности негодников, жалея всех, то Лата отлично понимает, что воры имеют пособников, таящихся в недрах самой «Мечты».
