— За что? За что женщины любят таких как он?
— А какой он?
Франк молчал, подбирая определения: — Разве он не жесток? Не груб? Или тебе нравятся весьма специфические особенности его нрава?
— Он нежный со мной.
— Неужели? И никогда не обижал? Или это были насильники из столицы? Бандиты?
— Вы не любите его? — Нэя не ожидала его ответа.
— За что? За что я могу любить его? За то, что он стал тут феодалом? С правом первой ночи для местных девушек? С мордобитием для подчинённых? С диким стремлением к каким-то излишествам во всём? За что его можно любить? Только за то, что он самец? А душа, доброта, отзывчивость, где это?
— Для меня всё это есть. И о каких таких девушках вы говорите? У него была Гелия, а потом я. Больше никого. Все прочие — это эпизодические и проходные фигуры. Они ничего не значили для него, как и он для них. Лучше, конечно, когда в жизнь человека не входит никто случайный и посторонний для его души. Плохо, когда жизнь не устроена, а душа не праведна. Но любой человек способен изменить себя — свои мысли, а потом и свои поступки, — стать хорошим. Это трудно, что не означает — невозможно.
— Да полно, Нэя! Это не про него — твои рассуждения. Пока ты любишь, и он не нанёс повторный страшный урон твоей душе, тебе трудно его покинуть. Но лучше уйди первой, скройся от него. Он всё равно нанесёт тебе свой сокрушительный удар. Я знаю, о чём я говорю. У него это как болезнь. Только сейчас он в ремиссии, так сказать. Покинь его. Он скоро улетит, всё равно бросит тебя. А я найду тебя. Я останусь рядом, если ты не захочешь лететь со мной на Землю. Но прошу тебя, не выдавай тайну нашего разговора. У тебя будет ребёнок. Найди ему доброго отца, если считаешь меня стариком. А он таким не будет. Ты же так дивно хороша и светла душой, что найдёшь счастье. Ваш Надмирный Свет, как вы Его называете, Всевышний, Он даст тебе личное счастье. Ты заслужила. А Венд нет. Не даст ему Всевышний уже ничего, а сам он не даст ничего тебе!
— Но он даёт мне потрясающее счастье…
— Тебе это кажется. Он внушает тебе любовь. Он обладает способностью к суггестивному воздействию на тех, кто слабее, чем он. А так, он только берёт всё от тебя. Использует твою молодость, красоту и чистоту, пьёт всё это. Смотри, у него даже восстановился пигмент волос. Что он может дать, кроме своих мёртвых кристаллов? Неужели животное удовлетворение столь важно для такого одухотворённого создания как ты? Почему этого человека всегда любят столь прекрасные женщины? За какие его превосходные качества? Я не понимаю, — заключил он горестно.
— Вы думаете, любят за что-то? — спросила Нэя, — любят просто. Не понимая и даже страдая от понимания, если оно есть. Тянет как сила притяжения. Мы думаем о том, какая она, добрая, злая? Умная, безумная? Она тянет, и ты летишь с любой высоты, и чем выше, тем сильнее удар отрезвления.
— Ага! — радостно подхватил доктор её последнюю фразу, — так ты ничего не забыла о том, чего натерпелась?
— Ну да. Но хочу забыть, а то трудно уважать себя. Спасибо, что вы всё забыли. Как бы.
— Я не могу ничего ему простить. В отличие от тебя. Я знаю слишком много, чего и не хотел бы знать. Я всё наблюдал и прежде. Его бурную страсть с ужасающими последствиями для тех, кого он ею покрывал.
— Доктор! — Нэя возмутилась, — но он не животное, зачем вы так говорите!
— А кто? В этом смысле он и есть альфа — самец, как у животных. Доминировать и размножаться — это и есть жизненная программа ему подобных. Сама же говоришь, сила, которой ты не умеешь противостоять, хотя и ничего не забыла.
— Вы намекали о Гелии?
— Он сам рассказал тебе о Гелии? Или это был кто-то ещё?
— Гелия была моей подругой.
— Вон оно что! И что же, всё равно тебе? Всё знаешь, и всё равно любишь?
— Да. И умру, если разлюбит.
— Так вот, чтобы не умереть, беги от него прочь!
— Как это возможно? Вы сами-то любили?
— Да. Но совсем по-другому. Совсем.
— Ваша жена была счастливой. Что с нею случилось?
— Погибла. Все погибли. Сын, внуки. — Нэя обняла доктора. Он уткнулся, неожиданно доверчиво в её грудь, будто был маленьким и обиженным старичком. Да он таким и был.
— Скажите, доктор, кто был у него ещё, кроме Гелии? — спросила Нэя, страдая, — Вы так уверенно говорили это. О других девушках…
— Я сказал напраслину в своей запальчивости. Я, как и большинство людей, слишком далёк от праведности, а эмоции мои темны для моего же собственного сознания. Потому они и не управляемы, потому и сотрясают меня, выходя на поверхность из бессознательных глубин, что я не способен пока что к осмысленному диалогу своего сознания со своими бессознательными уровнями. А будь это иначе, я был бы уже и праведником, для которого нет тайн ни в других, ни в самом будущем. До твоего появления в подземном городе после гибели Гелии не было у него ни единой близкой души. Он, я признаю, любит тебя. Это отмечают все. Дай-то Бог, что он исправился. Разве я не хочу вам счастья? И тебе и ему? Я страдаю за него как отец. Я ведь любил его раньше, как сына. Когда он прибыл сюда, он так напомнил мне моего сына Генриха. Светло-пепельные волосы, энергичный, общительный, не умеющий, как мне казалось, лгать и приспосабливаться под то, что ему не по душе. В нём не было скрытности или тайной потребности в пороках. Не было! В чём-то он был, конечно, сумбурен, но это от избытка жизненной активности и молодости. Из таких получаются герои, а он… — Но Франк, видимо, уже сожалел о своей откровенности, вырвавшейся из него под воздействием ревности к Рудольфу. — Знаешь, тут такая жизнь. Ты никогда этого не поймёшь. Мало ли что у нас, у мужчин, бывает такого, о чём женщинам лучше и не знать. Это же военная база, ты понимаешь? А я человек, попавший сюда, хотя и по доброй воле, но вследствие искривления собственных путей. А потому и нет у меня права судить, да ещё и столь беспощадно, другого. Забудь о том, что я говорил. Меня занесло. Хреновый я врач. А главная заповедь врача «Исцелись сам»! Ты меня растревожила. Ты думаешь, что старые люди ничего не чувствуют? Душа не бывает старой, Нэя. Да ты думаешь, я один замечаю твою красоту? Ты сама-то не чувствуешь, в чём здесь купаешься? В каком мужском обожании?
— Чувствую, — призналась Нэя. — А Рудольф гордится тем, что я выбрала его? — спросила она наивно
— А то! — ответил доктор, испытывая вину перед ней за срыв и несдержанность. — На себя становится не похож от гордости, что любим такой женщиной.
— Когда мы тут, — призналась Нэя, — он любит меня сильнее, чем на поверхности.
— Ну вот, это же его подхлёстывает. Раз ты всем нравишься, он и сам начинает искать в тебе то, чего прежде не замечал. — Франку было жаль её. Зачем было нужно омрачать её душу? Что толку. Пусть всё решится, как оно и должно решиться. А вдруг всё будет и прекрасно? И любовь спасёт Венда от дальнейшего скатывания в то недолжное состояние, в каком он временами пребывал. И, похоже, что спасёт. Ведь он изменился. И будто прежняя земная утончённость стала возвращаться к нему.
Неожиданно тот, о ком они и вели разговор, вошёл в отсек к доктору. Ни слова не говоря, он взял Нэю за руку и поднёс к её запястью, где бился пульс, свой браслет. Он замерцал розоватыми искрами. Последующий разговор между Франком и Рудольфом был на том самом языке, на котором они и общались между собой в подземном городе. Нэя понимала его пока что плохо. — Боишься того, что я вставил ей чип? — резким голосом спросил Франк, взгляд его сразу остыл и стал колючим.
— Уж если ты и Гелии его впихнул, почему я должен тебе доверять?
— Гелия жила в очень неблагополучной в смысле криминала среде. То было ради её безопасности.
— Зря старался. Я всё равно его удалил из неё, и её безопасность была моей заботой, а уж никак не твоей. Как и безопасность Нэи. — Рудольф с любопытством наблюдал, как задыхается доктор.
Сам голос Франка стал каким-то полузадушенным. — Кудесник, что и говорить! А если бы она попала в руки охраны Коллегии Управителей? Ничего? Нэя под присмотром и всегда здесь, а Гелия жила там, где невозможно было отследить ни её контакты, ни её маршруты. До сих пор не уверен, что ты был прав. Ты ведь так и не узнал, как она погибла.
