Я шокировано округляю глаза, всматриваясь в её несомненно большие карие, рассматривая там колкое злорадство. Что она мелит? Что вообще устроила? Зрителей ей что ли захотелось? Так я сейчас вымочу это раскрашенное личико в снегу и не побрезгую плюнуть в её лисью морду! Пусть все смотрят. Правда на моей стороне!

И вдруг меня грубо хватают за шкирку откинув в сторону. Я заваливаюсь в ближайший мягкий сугроб, потеряв ориентир. Я едва понимаю, что произошло, непонимающе оглядываясь.

Замираю, словно вижу его впервые, а сердце топит в ярости и обиде. Кирилл поддает руку этой лживой суке, устроившей целое шоу, и бережно помогает подняться на ноги. Поддает её слетевший шарф с сумкой и рассматривает расчесанный подбородок. Мне помогает встать Тимофей, взволнованно заглядывая в глаза.

Меня всю колотит, сердце бешено бьется до боли в грудине, а ярость затапливает с новой силой. Это он. Он отшвырнул меня, как шавку! Он сейчас смотрит на эту стерву с сожалением и аккуратно касается едва заметной царапины. В это же время я стираю рукавом своего пальто разбитую губу, из которой хлынула кровь.

— Что она тебе сделала? — этот мягкий и волнительный вопрос адресован жалко всхлипывающей лгунье, которая трется об его грудь страдающей кошкой.

— Я не понимаю… Я просто шла, а она налетела на меня со спины. Кирюш, я так испугалась… Пожалуйста, поговори с ней. Мне страшно!

Бессонов отправляет взбешенный взгляд в мою сторону, а я недовольно поджимаю губы от созерцания подобной комедии, которые покалывают от боли.

Серьезно? Ты веришь этой курице? Веришь и жалеешь её, даже не понимая, что она вытворяет?!

— Научись держать язык за зубами, иначе я его с удовольствием вырву, — не сдержалась я от замечания, понимая, что моя тактика единственно правильная — наступать.

Бессонов что-то шепчет шатенке, и она отходит к подружкам, которые её жалеют и утешают, зыркая в меня ликующими глазенками. Сам парень делает несколько шагов мне навстречу, а Тим хочет загородить меня спиной.

— Оставь, — тихо говорю я, одернув друга за руку. — Порядок.

— Я разве что-то неясно объяснил, чтобы ты держалась от всех нас подальше? — холодно поинтересовался Бессонов, вперив в меня свой убийственный взгляд.

— Шлюх это не касается, — выплёвываю с ядом.

— Неужели? — едко ухмыляется. — Арина — моя девушка, Авдеева. И я не позволю ей навредить, особенно тебе, неадекватной и психованной идиотке! — срывается он, указывая на меня пальцем.

— Не думала, что ты можешь упасть в моих глаза ещё ниже, Бессонов.

— Как и я не думал, что ты станешь таскаться с кем попало и кидаться на людей!

Мы стоим друг напротив друга, как заклятые враги. Меня топит в неизлечимой обиде и несправедливости, а его в необоснованной ярости.

— Скажи своей… Девушке, чтобы держалась от меня подальше. А оскорбит меня ещё раз — останется без своих ресничек и глазёнок!

— Ты забываешься, Авдеева, — он угрожающе подошёл ближе, но Тимофей дернулся вперед. Я его снова одергиваю, на этот раз грубее. Это моя война. — Кто ты такая, чтобы угрожать мне и моим близким?

— Совесть, которой у тебя не было, — насмешливо дергаю бровью. Эта идиотская привычка, доставшаяся от Беса, раздражает в этот момент как-никогда прежде!

— Извинись перед Ариной, — заявляет он мне в глаза, выжидающе не спуская с меня взгляда.

— Я лучше подавлюсь и сдохну, чем извинюсь перед твоей актрисой, — не отступаю я.

— Извинись, Авдеева, — он едва только не сплёвывает мою фамилию, которая ему стала отвратительная.

— Сначала ты. Передо мной, — не сдаю позицию, чем бешу Беса и его бесят в сверкающих от ярости глазах.

— И за что же я должен извиниться? За то, что трахал тебя, такую наивную девственницу, которая решила мне наставить рога?

Я задыхаюсь от его заявления, которое было во всеуслышание.

— Кстати, если уже пошла по этой косой дорожке… Попроси своих хахалей подучить тебя правильно раздвигать ноги и шире открывать рот. Трахать бревно, знаешь ли, редко бывает приятно.

Отупело моргаю. Губы дрогнули не то от сдерживаемого мата, не то от желания поддаться грязному оскорблению и расплакаться.

— Что ты…

— Что я? Что? — он саркастично улыбается, почувствовав, что наступил на больное. — Ты спрашивала, почему мы спали ещё две недели, не так ли? Так вот тебе мой ответ — я всего лишь пытался научить тебя раздвигать ноги хотя бы не так отвратительно!

Смотрю на него. Внутри буря эмоций и невысказанных слов, но губы отказываются шевелиться. Я ошалело смотрю на Бессонова, который добился чего хотел — растоптал меня в очередной раз, доказывая, что я ему не ровня.

Не ровня…

— Язык проглотила?

Не выдерживаю и отвожу взгляд. На глаза начали поступать бессильные слезы, которые я не хочу показывать, как и свою слабость.

— Извинись и я забуду об этом инциденте. А если нет…

— Пошёл ты, Бессонов! — выпаливаю я с комом в горле, из-за чего голос дрогнул.

— Ты сама выбрала этот путь, Василиса. Не жалуйся потом на последствия, — согласно кивает и отворачивается от меня.

Я ненавидящим взглядом смотрю, как он подходит к этой своей Арине и перехватывая её за талию, прижимает к своей груди. Они уходят, а я смотрю им в спины, осознавая, что он размазал меня, как дерьмо.

— Василиса… — шепчет Тимофей и обнимает меня за плечи. — Забудь. Ничего он не сделает, а за свои слова обязательно ответит, — мой друг сжимает меня в объятиях, а я не отрываю своего взгляда от его затылка, мечтая его расшибить чем-то тяжелым.

— Ответит, — едва шевелю губами. — И пожалеет.

Отстраняюсь от Тимофея, который обеспокоенно заглядывает в мои глаза и достаю телефон. В глазах стоят слезы, из-за чего контакты с именами смазываются, но я безошибочно звоню Стасу Ковалёву.

Последний бой и проигрыш будет в этой войне не за мной.

Равнодушно смотрю на полицейского, который меня уже в течении двух часов расспрашивает о мотивах моего поступка. В допросной до одури душно, а голые белые стены раздражают, как и мужчина в форме, нервно постукивающий ручкой по столу.

— Госпожа Авдеева, вы не можете отрицать своего участия в этом дебоше. На видео ясно зафиксировано ваше лицо и действия, — очередной раз повторяет полицейский… Или кто он там.

Даже имя его не запомнила… Да и зачем? Говорить я с ним не собираюсь.

Юрий Алексеевич, папин юрист, ясно дал понять по телефонному звонку, чтобы держала рот на замке.

Молчаливо отвожу взгляд на ноутбук, на котором очередной раз проигрывает видео с университетского двора. Смотрю на себя со стороны и внутренне не верю, что это действительно я. Но это я, ведь больше некому устраивать подобное фаершоу посреди учебного дня возле крыльца престижного университета.

Эмоционально отпустило, как только меня привели в участок. Причем нам сорвали лекцию посреди пары, а заявившиеся полицейские назвали мою фамилию и попросили пройти с ними. В шоке были все студенты ещё не отойдя от инцидента, произошедшего часом ранее, как уже стало понятно, кто именно стал виновником торжества.

Да уж, репутация у меня теперь весьма впечатляющая. Всем сердцем и душой надеюсь, что его это всё задело и подкосило. Хотя, учитывая, что заявление на меня он настрочил моментально, красноречиво говорит о его ярости. Что же, меня устроят любые его эмоции. Пусть думает обо мне как можно больше и чаще.

Интересно, теперь он понял, что оскорблять меня — равно вредить самому себе?

— Госпожа Авдеева, я понимаю, что вы ждете юриста, но поверьте мне, в такой ситуации — он бессилен. Вы не подозреваемая, а обвиняемая. Вы понимаете меня? Чем быстрее вы заговорите, тем быстрее закончим.

Обвиняемая… Да. Всем нравится меня в чём-то обвинять, хотя я и не отрицаю, что поступила импульсивно.

Когда пришёл Стас я засомневалась, особенно сильно меня сбивал Тимофей, заговоривший о последствиях. Ковалёву хватило пары фраз, чтобы я не отрекалась от своей безумной идеи и довела дело до конца. Собственноручно — это было принципиально.