— Я, я… Потерпи, сейчас больно будет.
— Не думала, что ты моё имя знаешь…
— Уж лучше бы не знал, — но даже это шавер сказал без всякой злобы.
Сначала предупреждение ушастого не оправдалось. Руки упали вдоль тела, как плети. Когда кисти хлестнули по бёдрам, стало неприятно. Но вот ниже плеч словно и не было ничего. Ирраш вдруг встал перед ведуньей на колени и начал массировать изувеченные конечности. Арха тупо следила за тем, что он делает. И так же тупо удивлялась тому, что вот эти тёмные сардельки — её пальцы.
А потом оказалась, что и на этот раз ушастый сказал правду. Стало больно, очень больно. Лекарка рванулась, пытаясь выдернуть свои руки из пальцев шавера, превратившиеся в настоящие пыточные клещи. Но ведунью он, конечно, никуда не отпустил. Только что-то сквозь зубы раздражённо прошипел. Кажется, Арха даже умоляла демона прекратить, но ушастый оказался непреклонен и всё уговаривал её потерпеть. Как будто от уговоров боль могла стать меньше!
Но все когда-нибудь заканчивается, прошло и это. Не сразу ведунья и поняла, что, оказывается, она сидит у Ирраша на коленях, а шавер нежно так пальцем вытирает у неё слезы с лица.
Кисти всё ещё ломило, но, по крайней мере, Арха их чувствовала и даже пальцами пошевелить смогла.
— Ирраш, поехали домой, а? Ну, пожалуйста… — проскулила лекарка.
Он как-то странно, судорожно вздохнул.
— Нет, маленькая. Домой пока нельзя. Тебя переводят в Сырую башню. Я действительно ничего пока сделать не могу. Это дело не в юрисдикции городской стражи.
— Какое дело? — ведунья ни слова из сказанного не поняла.
— Твоё дело, — с неведомым доселе терпением ответил шавер, — Тебя обвиняют в посягательстве на существование баронессы Нардаш.
— Каком посягательстве? — ощущение, что всё происходящее — это бред, вернулось и стало даже сильнее. — Кто такая баронесса… Как там?
— Не думай пока об этом. Завтра к тебе придёт адвокат. И я обязательно навещу. Тогда всё и обсудим.
Он, преодолев сопротивление ведуньи, заставил девушку положить голову ему на плечо. Думать, действительно, ни о чем не хотелось. От самого названия «Сырая башня» несло каким-то первобытным ужасом. В Грязных кварталах все были убеждены — оттуда выходят не для суда, а чтобы помереть на плахе. По мнению простых жителей столицы, судьи знали только один вид приговоров — смертную казнь. Зато видов этих казней в империи имелось превеликое множество.
Нет, думать об этом определённо не стоило. Поэтому мысли о сказанном шавером Арха попыталась спрятать за ворохом других, суетных, ненужных. Вот если бы…
— А Дан? Дан придёт? — встрепенулась лекарка.
— Нет, девочка, Дану к тебе пока нельзя. Но ты одна не останешься, слышишь? И всё будет хорошо. Ты запомни только, что всё будет хорошо. Как бы страшно не было, постоянно повторяй, что всё будет хорошо. Ты поняла?
Арха послушно кивнула, хотя ничего она не поняла. Только обидно стало, что её к Дану не пустят. Шавер заставил девушку встать и поднялся сам, кивнув кому-то за спиной ведуньи. Лекарка оглянулась. По бокам от неё стояли два солдата в зеленовато-болотной форме тюремщиков. И какой-то амбал в кожаном фартуке. В руках у него были кандалы.
Ведунья шарахнулась в сторону, но её твёрдо, хоть и не грубо, взяли с обеих сторон за локти. Сама не понимая, откуда накатил такой одуряющий ужас, Арха завизжала. Так громко, кажется, она не орала никогда. Но ни на кого этого особого эффекта не произвело. Жуткий бес, от которого невыносимо воняло потом и железом, шагнул к девушке, без особого труда застегнув кандалы. Они оказались не слишком тяжёлыми и изнутри подбитыми тканью. Но лекарке показалось, что они её к полу тянут.
Стражники настойчиво подталкивали упирающуюся из всех сил Арху к двери. Но силёнок, конечно, не хватало и на то, чтобы затормозить. Девушка всё пыталась обернуться к Иррашу, но даже толком его лица разглядеть не могла.
— Не отдавай меня им, пожалуйста! — уже у самых дверей завопила лекарка. — Я все сделаю! Не отдавай! Ну, пожалуйста!..
— Все будет хорошо. Ты думай о том, что все будет хорошо, — настойчиво, повысив голос и очень чётко выговаривая слова, отозвался шавер, но даже шагу в её сторону не сделал.
Архе казалось, что каменные стены вокруг неё качаются.
* * *
Дороги ведунья совсем не помнила. Да там, наверное, и запоминать нечего было. Арху опять впихнули в чёрную, ничем не украшенную, со сплошными, без окон, дверцами карету. Но в этом экипаже хоть сидения имелись. Правда неудобные и жёсткие. Впрочем, комфорт девушку интересовал меньше всего.
Оба тюремщика сели вместе с арестанткой, сжав с боков так, как будто задушить хотели. Но ведунью не столько теснота мучила, сколько оковы. Они постоянно позвякивали, сползали с запястий на кисти, царапая грубо обработанной кромкой кожу. Больше всего донимало именно унылое позвякивание. Архе казалось, что она от этого звука с ума сойдёт. Впрочем, и без кандалов сомнения в здравости её рассудка имелись.
Сколько они ехали, ведунья тоже не поняла. Недолго, наверное. Потому что тюрьма городской стражи от Сырой башни находилась совсем недалеко. Девушку почти силком выгрузили из экипажа и куда-то повели каменными коридорами, скудно освещёнными самыми натуральными, а не магическими, факелами. Перед Архой открывались бесчисленные двери, захлопываясь за спиной с тяжёлым глухим стуком. По стенам метались гротескные, словно вырвавшиеся из Тьмы, тени.
Наконец, ведунью оставили в покое, и даже кандалы сняли. То, что она осталась одна, лекарке удалось сообразить не сразу. Хотя соображала девушка вообще с запозданием.
«Ой, да соберись ты, в конце концов, размазня! — презрительно фыркнул голос разума. — Немедленно на дыбу тебя волочь никто не собирается. Во что превратилась… Смотреть противно. Тьфу на тебя!».
Лекарке показалось, что в этом рявке имеется своё рациональное зерно. Впрочем, наверное, на то он и голос разума, чтобы говорить разумные вещи? Способность соображать не помешает в любом случае. Правда, рявкать на саму себя обычно гораздо проще, чем начать действовать согласно собственным советам.
Чувствуя, что ещё немножко, и она просто грохнется в обморок от ужаса, невольно вжимая голову в плечи, Арха огляделась.
Сырая башня славилась на всю столицу своими казематами, которые во время приливов едва ли не на половину затапливала Черноводная. Поговаривали и о камерах, наполняющихся водой до потолка. Туда якобы сажали приговорённых к смертной казни, но нищих преступников. А поскольку бедняков всегда хватало, с помощью такого способа императорская казна наверняка существенно экономила на палачах.
Но ничего похожего на «стакан» Арха не увидела. Помещение оказалось таким же небольшим, как и то, в котором она предыдущую ночь провела. Зато тут имелась кровать с тюфяком и даже тоненькое, но, все-таки, одеяло. Ещё был стол, на котором стояли светильник и кувшин с водой, грубо сколоченный табурет и ощутимо воняющая бадья с крышкой. Но ни следа влаги на стенах или полу.
Ведунья не то села, не то рухнула на кровать. Очень хотелось заплакать, но слез не было. Ничего не было, кроме одуряющего, воняющего её собственным потом, страха. Отупение прошло и вместо него теперь в голове навязчиво, как прилипчивая песенка, крутилось одно и то же: «Ересь, ведовство и предумышленное убийство. Ересь, ведовство и предумышленное убийство…». И снова, и опять, и по новой. От этого припева деваться было некуда. Арха и сама не помнила, где она подцепила эту фразу. Ирраш же говорил только о покушении на жизнь. Но и отделаться от навязчивого припева не получалось.
Девушка всю ночь так и просидела, гоняя в голове эту песенку.
Архитекторы, проектирующие тюрьму, окон в камерах не предусмотрели. Поэтому о наступлении утра лекарку оповестило появление тюремщицы — бесы просто невероятных размеров. Казалось, что она вся состоит из шаров: живот, на нем необъятная грудь, потом несколько подбородков и голова в грязном, заношенном чепце.
