— После ранения по тыловой линии определили. — Рот есаула дернулся в скептической усмешке. — По связям с торговыми людьми.

— Бог ты мой! — обрадованно прогортанил Филигонов. — Так это же, дядя, нам удача в руки! По такому случаю не грех еще пропустить. За удачу!

Филигонов опрокинул рюмку в рот. Кормилов только пригубил.

— Я теперь много не употребляю, — объяснил он свою воздержанность, сделав косой жест головы к плечу. Выждав, когда племянник перестанет жевать закуску, есаул продолжал: — Говоря честно, Авдюша, тыл, торговля меня сейчас совсем не интересуют. Они и в прежние времена мне не очень по душе были. Раньше я занимался скупкой овчин, стремился где только можно куш урвать лишь оттого, что настоящей, горячей, работы не находилось… — В глазах Кормилова замелькали тени переболевшей, но не до конца заглушенной душевной тоски. — Я многие годы ждал такой работы и дождался! — Брови есаула подпрыгнули вверх, тени в глазах пропали, зрачки заблестели. — Мне в бою гулять — вот моя жизнь!.. Спасибо Семенову, что дал нам волю! Погулял я со своим эскадроном нынче… — И опять в глазах тени. — А теперь, как видишь, по тыловой линии. Под началом штабной крысы Редкозубова…

Филигонов пододвинул Кормилову рюмку:

— Выпейте все ж, дядюшка.

— Нельзя мне.

— Ну, половинку хотя бы.

— Нет, нет, Авдюша.

— Да, совсем запамятовал, — вдруг хлопнул себя по лбу Филигонов. — У меня ж тут находится дочь Шукшеева. Елизара Лукьяновича! Она мальца родила, меня крестным отцом быть ему просит. Я за ней вестового посылал, хотел, чтобы сейчас пришла, но она сегодня не может, дитем занята. Завтра придет. Увидите, ничего краля…

Кормилов перебил племянника:

— Про эту пленницу, Шукшееву, я уже знаю. Из твоей депеши Андриевскому. Благодаря ей и нашел тебя, кстати. Так вот, насчет пленницы. Сомнения у меня закрались, что она Шукшеева. У купца никогда не было дочери.

— Я тоже вначале сомневался. Все гадал: откуда у Елизара Лукьяновича дочь? А потом, как выяснилось, все очень просто: она ему не родная, а приемная дочь-то.

— Насколько мне помнится, и приемной у него не было.

Филигонов заметно хмелел.

— Помнится… Что вам может помниться, дядя?! — Он опять удальским приемом опрокинул в рот очередную рюмку, поднялся из-за стола, нетвердо обошел его вокруг, подсел к Кормилову с другой стороны. — Прикиньте, сколько времени прошло, как вы бывали у Шукшеева. То-то и оно. Считайте, шесть лет. За это время не только приемную, шесть родных дочерей приобрести можно.

— Можно. Ты прав, — засмеялся есаул.

— Нет, тут сомневаться нечего. Шукшеева она, это точно.

Филигонов потянулся до новой рюмки:

— Я хочу просить вас, дядюшка, взять ее с собой в Читу. А там Елизар Лукьянович по первому знаку прискачет из Могзона за дочерью и внуком. За такую услугу он озолотит нас. — Отхлебнув из рюмки водки, Филигонов мечтательно поднял кверху глаза. — Чего доброго, глядишь, и породнимся… Краля ничего!.. Только бы слово купца, без раздумья взял бы ее в жены.

Кормилов насмешливо скривился:

— С чужим приплодом?

— Зато с богатым приданым.

— А как быть с ее мужем?

— И-эх! В том-то и загвоздка. — Филигонов взял рюмку. — Быть бы ему убитым — вот о чем молю. — Он жадным глотком отправил в рот недопитую водку.

— Много пьешь, — заметил племяннику есаул.

— А что? По случаю нашей встречи не грех. В честь вас, дядюшка, в стельку надерусь. Чего не надраться?.. В гарнизоне у меня пор-р-рядок. Никто ни-ни!.. Путин! Ты где, подлец, запропал…

— На месте я, ваше благородие, — вошел в горницу вестовой.

— Скажи моему дядюшке, господину есаулу, пор-р-рядок у нас в гарнизоне или нет?

— Порядок. Можно сказать, самолучший, ваше благородие.

— Слышали? Я тут всех во как держу!.. Хотите, Шукшеева сейчас перед вами предстанет? Хотите?..

— Поздно уже. Двенадцать скоро, — взглянул на часы Кормилов.

— Ну и что?! Подумаешь, двенадцать. Для нас никогда не поздно, — входил в раж Филигонов. — Мое слово — закон… Путин, одна нога тут, другая чтоб там — через пять минут Любовь Матвеевна здесь должна быть. Ясно? Ну мигом!

Вестовой пробкой вылетел из горницы.

Филигонова все больше и больше заносило:

— У меня в гарнизоне, дядюшка, муха не прожужжит. Всех в страхе держу. И своих и чужих. Красные?.. Они, что огня, меня боятся. Недавно партизаны в нашей округе объявились. Из бывших лазовцев. Сунулись к нам, так мы им всыпали. У ручья близ околицы четырех положили. Теперь десятой дорогой обходит Ургуй их сотник Тулагин…

— Сотник Тулагин? — вдруг нервно дернулся рот есаула.

Филигонов ответить не успел. Дверь прихожей о шумом распахнулась, а на пороге появился запыханный казак.

— Разрешите доложить…

— Как посмел врываться без стука? — гаркнул хорунжий. — Не видишь, стервец, что перед тобой начальник гар-рр-низона и старший офицер штаба.

— Я со срочным докладом.

— Молчать, скотина!.. Выйди и зайди как полагается.

— Отставить!.. — осек племянника Кормилов. И казаку: — Что за срочный доклад?

— Арестованных гнали мы по наряду для приисков. На двенадцатой версте нас атаковали партизаны. Из конвойных я один уцелел. Старший урядник убит. Арестантов отбили…

До Филигонова не сразу дошел смысл сообщения казака.

— На двенадцатой версте?.. Партизаны?.. Арестантов отбили?..

Есаул в первый момент словно окаменел. Затем будто ужаленный с визгом соскочил со стула. Одичало выпучив глаза, он вцепился в мундир Филигонова побелевшими пальцами, вытянул племянника из-за стола, зашипел:

— Хвастливый болтун… «У меня в гарнизоне ни-ни, красные Ургуй десятой дорогой обходят». — И уже не сдерживая голоса, заорал на всю горницу: — Слюнтяй!.. Пьяная тряпка!..

Стоявший на пороге казак в страхе попятился в коридор. Есаул остановил его срывающимся выкриком:

— Поднять всю полусотню!

Казака как ветром сдуло с порога.

Кормилов весь клокотал от негодования. Казалось, его ярости не будет конца. Но он вскоре все же справился с нервным приступом. Крепко тряхнув племянника, есаул отпустил его. Вмиг отрезвевший Филигонов забыл, что перед ним родной дядя; он поправил скомканный спереди мундир, принял подобающую перед старшим чином стойку:

— Жду ваших указаний.

— Немедленно выступаем! — Косо дернул головой Кормилов. — Во что бы то ни стало нужно взять сотника.

В это время в горнице появился вестовой Путин:

— Все вами веденное исполнено, господин хорунжий. Дамочка Любовь Матвеевна с младенцем и узкоглазая находятся тут.

Филигонов виновато взглянул на Кормилова, затем со злостью процедил:

— Бабья тут еще не хватало. — И непонятно, к кому обращаясь, к себе или есаулу, закончил с досадной вопросительностью: — Может, в Махтолу их отправить?

Кормилов ответил молчанием.

Хорунжий тихо приказал Путину:

— Раздобудь подводу у поселкового и к утру доставь пленниц в Махтолу. — Украдкой еще раз кинул взгляд на есаула, тише прежнего добавил: — Доложишь войсковому старшине Редкозубову, что их благородие Роман Игнатьевич просил принять женщин, чтобы до Читы довести их.

Сначала войсковой старшина Редкозубов встретил Любушку с сыном и Анастасию Церенову без особого энтузиазма. Он распорядился суетливо-услужливому вахмистру разместить их в батрацкой избе, на задворках дома зажиточного махтолинца Ерохова. Но когда Путин после официального доклада замолвил, что хорунжий Филигонов и особенно есаул Кормилов наказали доверительно передать их благородию, что дамочка с дитем — дочь знатного купца, Любовь Матвеевна Шукшеева, лицо войскового старшины расцвело улыбкой. Он подошел к Любушке, представился:

— Редкозубов Ипатий Евстафьевич. — Подозвал вахмистра. — Я думаю, Василий Фомич… э-э-э, пожалуй, Любовь Матвеевну с ребенком надо определить в дом. И непременно, чтобы хозяин выделил отдельную комнату.

Настя-сестрица, заметив тревогу в глазах Любушки, подбежала к ней, взяла с ее рук Тимку, повернулась к Редкозубову: