Оказалось, что в ночь исчезновения Мэри Роберт не заметил в темноте маленький съезд с указателем «Плейс-Саут», закрытым деревьями. Съезд вел в тупик, где на большом удалении друг от друга стояло несколько жилых домов. По дороге отец Мэри, Джеймс и Роберт проверяли в первую очередь парковки в поисках того самого темного пикапа с пятном грунтовки на двери. И нашли! Пикап стоял перед одноэтажным домиком, обитателей которого во дворе не было видно. Они тут же позвонили в участок Демойна.

Боб Фокс с напарником выехали на проверку. Под пристальными взглядами Хосе, Джеймса и Роберта, сидевших в машине, Боб постучался в двери домика. Ему открыли. На пороге стоял человек с рыжими волосами, усами щеточкой и скуластым лицом. Гэри Леон Риджуэй.

18 февраля 1949 года у Тома, владельца бензоколонки в пригороде Солт-Лейк-Сити в штате Юта, и его жены Мэри родился второй сын. Десять поколений их предков жили в Соединенных Штатах, и более коренных американцев было трудно себе представить. В 1960 году семья перебралась из пустынной и жаркой Юты в лесистый Вашингтон. К тому времени детей у Тома и Мэри было уже трое, все мальчики.

Средний сын оказался болезненным и слабым. Он вечно мучился от аллергии и ходил с мокрым носом. Сколько он себя помнил, все и всегда были им недовольны. Медлительный тугодум, он ничего не мог запомнить и плохо учился, в отличие от братьев, которые росли подвижными и бойкими и не лезли за словом в карман. Кроме детей, по дому вечно болталась целая стая питомцев, кошек и собак. Они путались у мальчика под ногами и сильно злили. Зачем нужны эти бессмысленные твари?

Мать мальчика была требовательной и настойчивой. Она всегда добивалась своего. Отец предпочитал молчать и просиживать свободные часы перед телевизором. Кажется, Мэри полностью подчинила мужа себе; ни разу он не выходил победителем из их споров.

А спорили они часто. По разным поводам – дети, деньги, работа… В Вашингтоне Том устроился водителем автобуса и зарабатывал относительно неплохо. Мэри могла позволить себе оставаться дома. Дети ходили у матери по струнке, муж подчинялся ей беспрекословно.

Когда среднего брата вслед за старшим отдали в школу, то и там на него глядели косо – почему он так медленно соображает? Почему не может прочитать даже самые простые слова? Почему сидит и таращится на учителя пустыми глазами со своей последней парты? Его пересадили на первую, но лучше учиться мальчик не стал. Буквы разбегались у него перед глазами, слова переворачивались задом наперед.

Мать решила взять дело в свои руки. Каждый вечер она усаживалась с ребенком за стол и заставляла делать уроки.

– Как это читается? Ну же? А по буквам можешь произнести?

Он пытался сложить несколько букв в слог. Ничего не выходило.

На дворе был 1956 год, о дислексии тогда знали разве что ученые, специалисты по неврологии. И уж точно не его учителя и не мать. Лечить ее – точнее, корректировать – стали гораздо позже. А пока ему оставалось только терпеливо талдычить «это лягушка», «это ковер». «Лягушка сидит на ковре».

Мать, рассерженная, отшвыривала в сторону учебник – похоже, ее средний сын безнадежен! Чтобы успокоиться, она брала на руки толстого белого кота, поглаживала и чесала ему подбородок. Кот мурлыкал, поглядывая на мальчика с презрением. Точно так же, как и все вокруг.

Мэри тем временем думала о том, что все это могло быть последствием того случая на речке, когда средний сын едва не утонул. Они тогда все перепугались, бегали по берегу и искали его. Он нашелся в кустах, дрожащий и жалкий. Что, если его мозг пострадал от недостатка кислорода или от страха? Хотя вряд ли. Если бы он наглотался воды и не мог выплыть, то не добрался бы до берега.

Так или иначе, он явно отставал в развитии. С двумя другими сыновьями хлопот было куда меньше. Те успешно учились, а если что-то не получалось, выкручивались сами, и ей не приходилось краснеть на встречах с учителем. Только этот… паршивая овца… Или несчастный малыш?

Он ведь до сих пор писает в постель! Другие родители говорят, что у их детей ночной энурез закончился – если вообще был – годам к пяти. Этот же продолжает, отводя глаза, по утрам показывать ей мокрые простыни.

Борьба с ним начала надоедать Мэри. Она перестала даже кричать – просто замолкала, тем самым наказывая его. Лицо ее при этом выражало крайнюю степень недовольства. Тем не менее в их ссорах с отцом мальчик всегда вставал на ее сторону. Он любил мать и искренне хотел соответствовать ее требованиям. Но у него не получалось.

В отчаянии он убегал из дома. Это вошло у мальчика в привычку – уходить куда глаза глядят, бродить бесцельно, уставившись себе под ноги. По крайней мере, в этих отлучках его никто не ругал, не читал нотации. И в душе не нарастало душное чувство, что вот-вот он не сдержится и сделает что-то плохое. Очень, очень плохое.

Никто, казалось, не замечал его отсутствия. Есть он, нет его – какая разница! Однажды он ушел за несколько километров и внезапно почувствовал себя плохо – разболелся живот. Не в силах дальше идти, мальчик забился в кусты. Он сам не знал, сколько пролежал там, корчась от острой боли в боку. Потихоньку боль отпустила, и он смог встать. В сумерках побрел назад, в сторону дома. Никто не спросил, где он был так долго. Мальчика просто отругали за то, что он не вернулся до темноты.

Лежа в постели, он воображал, что в больнице его родителям отдали не того ребенка. Его перепутали, и он попал в чужую семью. Иначе как объяснить, что он настолько отличается от остальных? Возможно, где-то у него есть настоящие мама и папа, такие же, как он. Они бы его понимали и не сердились. Не отчитывали бы. И любили. Мальчик хотел любви.

Другие дети играли с ним неохотно. В основном его сторонились, предпочитая общаться с Грегом, старшим братом. Тот часто улыбался, запросто болтал, и мальчик пытался повторять за ним. Может, если он тоже станет улыбчивым и дружелюбным, то найдет друзей? Перестанет чувствовать себя одиночкой?

Пока из этого ничего не выходило. Даже наоборот – в школе завелся мальчишка, который подкарауливал его по дороге домой и набрасывался с кулаками. Так повторялось изо дня в день; средний сын приходил домой в порванной одежде, с синяками, а то и в крови. Родители сердились, но не на обидчика, а на собственного сына.

Он тоже сердился на себя. Почему он такой неповоротливый? Почему не может дать сдачи? Ему становилось грустно, а потом внутри закипала злость. Подождите, он еще докажет, чего стоит!

Отец, разозленный его унынием и побитым видом, заставил мальчика научиться драться. Показал пару ударов из бокса, чтобы сын больше не пасовал перед тем мальчишкой – его звали Ларри (имя изменено).

Однажды по дороге из школы, когда Ларри подбежал сзади и сильно его толкнул, мальчик ответил – повалил обидчика лицом на землю и завернул руки за спину. Тот не мог пошевелиться и лежал ничком, неподвижно. Ощущение мальчику понравилось. Контролировать другого было здорово.

Теперь по ночам он фантазировал о том, как мстит всем, кто отталкивал его. Даже матери. Сидя напротив нее за столом, заваленным учебниками, он хотел одного – заставить ее замолчать. Пусть прекратит! Пусть остановится!

Он представлял себе, как схватит ее за горло и задушит. Или нет, разрежет на клочки ножом. Эти фантазии доставляли мальчику особенное удовольствие.

Несмотря на ее усилия, его оставили на второй год. Он продолжал мочиться в постель и получать за это выговоры. Внезапно заинтересовался огнем – здорово смотреть, как он поглощает дерево и ткань, как заставляет металл гнуться, как сыплются во все стороны искры. Впервые он ощутил его силу, бросив горящую спичку в высохшую траву. Пламя стремительно разбежалось во все стороны; он пытался затоптать его ногой, но оно не подчинялось. Очень скоро он начал искать заброшенные гаражи и сараи, которых в лесистом пригороде было более чем достаточно.