Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Этими словами о роскошной выпечке под названием «рогалик» (прозвище бедняги, которое его настигло, когда он этого вовсе не ожидал) следствие по делу было приостановлено и отправлено в архив. Кошка оказалась в приюте для брошенных животных. Три месяца спустя, увидев на местном телевидении объявление приюта, кошку забрала одна известная особа, разведенная, в расцвете лет. Вот так, под настроение, захотелось ей иметь киску-мурыску. Этот зверек, по мнению специалистов из специализированных журналов о здоровом образе жизни и развлечениях, скрашивает одиночество. Нигде не пишут, но в высшем свете точно известно, что она, кошка, еще и признак особой изысканности, и никакие дамы или господа не откажутся от шика. Указанная благотворительница, владелица театрального абонемента и старательный читатель всех возможных отечественных и иностранных модных журналов (это так, к слову) страдала подагрой, страдала, но скрывала, и безуспешно посещала всевозможные курорты, врачей и целителей, санатории и святые места, чудотворные местности с усиленным магнитным полем и благодатные источники, разбирала старые записи и архивные документы, слушала гадалок, гомеопатов, травников и любого другого, кто стал бы известен снятием порчи и умением заговаривать страхи.

Но все без толку. Вплоть до того момента, пока от какого-то случайного собеседника, безымянного, какие время от времени, но неизбежно появляются в жизни каждого (тот, ее, припадал на левую ногу), ни услышала, что Тухельские воды хороши и при этой хворобе, и сразу же, без раздумий, решила и там попробовать.

Сначала поездом, а дальше, как получится — как только взойдет молодой месяц, а кошка нагуляется. Когда припрет, и сатане молятся. Говорят, что и ему иногда стоит поставить свечку.

На троих

@Перевод Жанны Перковской

Они сидели перед супермаркетом и потягивали какое-то дешевое винцо — дешевле некуда. Оцоколич по кличке Шельма, Божидар Прванович по прозвищу Волдырь и Митрашинович, или Кисляй (в молодости Митрашинович звался Гайдуком, поскольку болел за сплитскую команду «Гайдук», но затем страна пошла прахом, словно вода рябью, а Митрашинович принялся болеть за «Звезду», при этом он, как, собственно, и сам чемпионат по футболу, как-то сдулся и скис, за что и был прозван Кисляем, однако это уже совсем другая история, где нашлось бы место и четвертому другану, который за это время успел где-то затеряться: доходили слухи, что он промышляет карманными кражами на железнодорожной станции Стара Пазова и сутенерствует, подгоняя молдаванок клиентам. Но это — по непроверенным данным. Как только удастся узнать что-то поточнее, обязательно сообщу, а пока — нет нужды притворяться этаким всезнайкой). В этой истории, равно как и вне ее, они каждый божий день слегка поддаты и смертельно больны.

Скукой.

Я думаю, что все люди смертельно больны, только кто-то узнает об этом раньше, а кто-то — позже, одних смерть посетит уже завтра, других — когда им будет семьдесят, ну и что, в итоге мы все приходим к одному и тому же результату, конец — делу венец.

Был какой-то праздник, который, предположим, пришелся на пятницу, зима. Праздникам вроде бы принято радоваться, однако на самом деле в эти дни у нас просто образуется больше свободного времени, порой одолевает и скука, тот напьется, этот проблюется, и после мы все грустим, потому что в праздники, скажу я вам, мы размышляем о смерти, равно как и о дне рождения. К счастью, в тот день ни у кого из них не было дня рождения и никто не умер, но это еще не значит, что такого не случится. Хотя я и не совсем уверен в том, что говорю — я любитель посплетничать, хорошо осведомленный рассказчик. Без смерти не проходит ни секунды.

Вот, прямо сейчас, пока Божидар Прванович, или Волдырь, поднимает над головой зеленую бутыль и, держа ее против солнца, щурит глаз, прикидывая, сколько вина в ней осталось и скольких человек, кроме него, им еще можно напоить, где-то в другом месте безумный ублюдок, насмотревшийся телевизора, открывает стрельбу по детишкам, выходящим из школы. Но это далеко, на другом конце света, если слово «свет» тут уместно.

Впрочем, здесь, перед самым большим универсамом Нового Белграда, в этот предпраздничный вечер никакой смертельной опасности не наблюдается. Народ предается скуке, уплетает гамбургеры и делает покупки, а эти трое сидят на невысоком парапете, отделяющем парковку от входа в супермаркет, и разглядывают прохожих, или, вернее, входящих и выходящих: молодые мамаши, суетливые пенсионеры, неопрятные хип-хопперы, нервные типы среднего возраста с пролысью, которым вечно не хватает денег, девушки, жаждущие стать женщинами, цыгане, грузящие на тележку сложенные картонные коробки, и, черт побери, кого тут только нет, люди так и снуют. И как бы они ни отличались друг от друга, все одинаковы, я имею в виду этих покупателей, быдло, которое, покупая, готово и околеть ради своего шопинга. Встаешь, идешь на работу, горбатишься за деньги, получаешь их и идешь что-то купить. Потом приготовишь еды из того, что купил. На следующее утро спустишь в уборной воду, идешь на работу, впахиваешь, тебе опять выдают какие-то гроши, компенсируют расходы на транспорт или питание, и ты снова идешь что-нибудь купить. Никто тебя не принуждает к этому, однако подавляющее большинство людей решило умереть именно таким образом, от работы. А скуку можно позволить себе лишь по праздникам.

В отличие от всех остальных, Шельма, Волдырь и Кисляй живут наперекор общепринятому порядку: им скучно каждый день. Они шатаются по городу, времени у них — прорва, жизнь длинная. В хорошую погоду они обычно сидят перед супермаркетом, а в ненастье, когда Новый Белград затягивается облаками, забиваются в какую-нибудь каптерку и хлещут винцо: единственное, что их при этом интересует — чей черед платить. Регулярных доходов у них нет уже давно, слава о них разнеслась за многие километры, и все, что они умеют делать, так это «перебиваться». Ими была выработана целая стратегия выживания: где надо, подшустрить, спроворить, стырить что-нибудь по мелочам. Большой супермаркет, внешне похожий на просторный гроб, вместе с подземной парковкой — место, для этого вполне подходящее, здесь всегда есть чем поживиться. Получается у них это ловко — глазом моргнуть не успеешь, а дело сделано, да ведь и вся мировая история не что иное как беспрестанный передел собственности и постоянное угнетение ни в чем не повинных людей, — и потом они сидят, зырят, поплевывают на тротуар и, всасывая надыбаное бухло, заполняют ставочные купоны: «Банатски Двор» продул уже трижды, пора и вничью сыграть, а вот «Манчестер» — тот так и нижет одну ничью за другой; третья болгарская лига — сам дьявол ее не разберет, счета заказные, если вдруг забьют лишку, то тут же и прижухнут, видать, за это их по головке не погладят, и если кто разгадает этих болгар, то других секретов в этом мире для него не останется, да только их не разгадаешь. Никогда и ни за что. Махровый нигилизм.

Ничья, единица.

Шельма, Волдырь и Кисляй, никогда не бывающие трезвыми, уже за полчаса до полудня проспиртованы насквозь, и в прямом, и в переносном смысле: каждому из них лет двести, не меньше, но этого никто не замечает, равно как и они сами, и нет у них никакого имущества, кроме их дурацких прозвищ. Итак, праздник, да еще в пятницу, люди с ума посходили, закупаясь, решили растранжириться в пух и прах, сносят с полок все, что глаз углядел. Кисляй прошлой ночью увел с порога цветочного ларька целую сотню цветов, которые с утра разлетелись вмиг, по тридцать динаров за штуку: люди накинулись, как оголтелые, недовольны, что мало. Шла еще партия из Голландии да Израиля, цедит Кисляй сквозь гнилые зубы, да вот, поди ж ты, застряла на таможне…

Теперь они сидят, попивая дешевое винцо, разливают, харкают себе под ноги, рыгают — им принадлежит весь мир. Люди приходят и уходят, а они все сидят и сидят перед супермаркетом. Словно ждут чего-то. Да ничего они не ждут. В праздники скучно всем, а им — что в лоб, что по лбу — скучно и в будни, и в праздники. На противоположной стороне бульвара стоит новый храм — колокольня без колокола стремится ввысь, взмывая к небесам. Тротуар у паперти раздолблен, но людям все нипочем, пробираются по грязи да пыли, ставят свечки, врачуют свое отчаяние. Каждый считает, что отчаяние делает его особенным, и лелеет его, это свое отчаяние. О боли мы поговорим в другой раз, о ней можно говорить всегда. И каждый при этом полагает, что только отчаяние и боль делают его истинно просветленным существом. О, как же они заблуждаются, ведь радость пережить гораздо труднее, ибо ее невозможно долго выдерживать, да еще и потому, что тот, кто называет себя христианином, всегда считает ее незаслуженной.

36
{"b":"836466","o":1}