Первую историю я попытался рассказать в «Черной книге» — в своей манере. Прошу прощения у тех, кто читал этот роман, но такие истории всякий раз приобретают новое значение. Газзали[16] рассказал эту историю в своей книге «Возрождение религиозных наук»; Энвери[17] изложил ее в четырех бейтах[18]; Низами[19] включил ее в «Искандер-наме»; Ибн аль-Араби[20]рассказывал ее, и Мевляна[21] в «Месневи»…

Жил-был правитель — падишах, хан или шах, — и однажды решил он устроить состязание по живописи, в котором художники из Китая начали соревноваться с художниками из западных стран. Они спорили: «Мы нарисуем лучше вас». — «Нет, мы!» Падишах — да, давайте назовем его падишах — думал-думал и решил испытать и тех, и других. Он дал художникам большую комнату. Между противоположными стенами комнаты висел занавес, он был задернут, так что художники могли работать, не видя друг друга. Западные художники достали свои краски, кисти и начали рисовать. А китайцы сказали, что сначала необходимо счистить со стены пыль и грязь, и, вычистив ее, начали ее полировать. Их работа длилась многие месяцы. Одна стена комнаты теперь была разукрашена чудесными картинами. А другая стена терпеливо отполирована — так, что стала похожа на зеркало. Когда наступило время показывать работу падишаху, занавес раздвинули. Сначала падишах посмотрел на картину западных мастеров. Она была очень красивой, падишах был восхищен. А когда он посмотрел на стену китайских художников, то увидел зеркальное отражение картины напротив. Падишах наградил китайских художников, превративших стену в зеркало.

А вторая история такая же древняя, как первая. И, как у первой, у нее тоже очень много вариаций. В «Сказках тысяча и одной ночи», в «Тутти-наме» — сказках, которые рассказывает попугай, в «Хосрове и Ширин» из «Пятерицы» Низами… Я постараюсь кратко изложить эту историю так, как она записана у Низами.

Ширин, армянская царевна, была невероятно красивой. А Хосров был принцем и наследником персидского шаха. Шапур хочет, чтобы его хозяин, Хосров, влюбился в Ширин, а Ширин — в Хосрова. Для этого он едет к Ширин. Когда однажды Ширин со своими придворными дамами идет на луг, где развлекается, угощается разными яствами и напитками и веселится, он прячется за деревьями. Прямо там он рисует портрет Хосрова — своего красавца-хозяина. Он вешает его на дерево и исчезает. Ширин с подругами, обнаружив творение Шапура, влюбляется в Хосрова сразу, как только видит его портрет. Ширин не верит в свою любовь, ей хочется забыть о портрете и о своих чувствах. На следующий день, во время прогулки по лугу, все повторяется. Облик Хосрова запал в душу Ширин, она влюбилась и не знает, что делать. Увидев портрет Хосрова на лугу в третий раз, она окончательно убеждается, что безнадежно влюблена в юношу на картине. Она смиряется со своей любовью. И начинает искать человека, чье лицо, чей образ она увидела. Точно так же Шапур заставил и Хосрова влюбиться в Ширин — но не при помощи рисунка, а с помощью слов. Двое молодых влюбленных начинают искать друг друга. Каждый из них отправляется в страну другого. Они встречаются на берегу источника, но не узнают друг друга. Уставшая в пути Ширин, раздевшись, заходит в воду. Как только Хосров ее видит, он сразу влюбляется, теряет голову. Неужели эта та самая красавица, о которой он узнал из прекрасных историй? Когда Хосров на мгновение отворачивается, Ширин тоже замечает его. Она тоже поражена. Но на Хосрове — другая одежда вместо той, красной, что могла бы помочь ей узнать его. Она уверена в своих чувствах, но смущена и растеряна и поэтому спрашивает себя: «Я видела рисунок, висевший на дереве, а передо мной — живой человек. На ветке я видела образ, а это настоящий человек…»

Дальнейшая история Хосрова и Ширин в версии Низами развивается весьма изящно. Мне в этой истории понятнее всего изумление Ширин — ее растерянность перед образом и реальностью. То, что рисунок так подействовал на Ширин, пробудив в ней желания, я воспринимаю как проявление невинности, понятное даже сегодня. И возможно, я могу заметить проявление невинности в стремлении Низами повторять основной мотив повествования по три раза. Но неуверенность Ширин, когда она встречается с самим Хосровом, нередко проявляется и в наши дни. Как Ширин, мы тоже постоянно спрашиваем себя: какой из них настоящий? Что реальнее — сама реальность или рисунок? Что сильнее влияет на налу жизнь: портрет прекрасного Хосрова или он сам?

У каждого из нас свой ответ на этот вопрос. Нам нравится слушать, читать истории о подобном простодушии, и мы часто задумываемся над этими простыми вопросами. Они приходят нам в голову, когда мы ощущаем искренность, уязвимость, наивность — или когда мы читаем книгу, смотрим фильм.

Каждый из восточных сказителей, кто вновь и вновь передает историю о состязании художников, всегда находчиво объясняет, почему приз падишаха достался китайским художникам. Лично мне в этой истории нравится не мудрая мораль рассказчика, а нечто другое, что отражает жизнь самого повествования, нечто, что показывает то зеркало. Зеркало, которое увеличивается, зеркало, которое расширяется — из-за него нам тоже кажется, что в нас чего-то не хватает, как будто мы — не настоящие и не чисты душой. И тогда, если нам хватает смелости, мы тоже отправляемся в путь: он похож на путь, в который отправились Хосров и Ширин ради любви. Мы ищем того, «другого», который поможет нам ощутить нашу полноту. Этот путь ведет в глубины, в сердце, к центру. Кто-то сказал нам, где-то мы слышали, что где-то далеко живет истина, и, чтобы разыскать ее, мы пускаемся в путь.

Литература — журнал этого путешествия. Я верю в нее. Но не верю в то, что где-то далеко есть истина.

Это может огорчать, а может радовать… Может, именно этому и учит жизнь в таких далеких и маленьких странах, как наша. Если я поверю в дилемму состязания, устроенного падишахом, или если поддамся тому же изумлению, что и Ширин, то я скажу то, чего мне следует избегать: тогда придется сказать, что вся моя жизнь прошла, а я так и не дошел до той сути, до той подлинности, до той истины. Но таких историй, как моя, на земле слишком много.

Прежде чем прочитать Данте, я узнал о забавных историях об «Аде». До того, как я посмотрел «Великого диктатора» Чаплина, я видел его турецкую телеверсию под названием «Блестящий Ибрагим». Я узнал и полюбил импрессионистов по блеклым репродукциям их картин, вырванным из журналов, развешанным по стенкам в овощных магазинах и парикмахерских. Я узнал мир по комиксам «Приключения Тантана» — как обычно, в турецком переводе. Я приобрел чувство истории, изучая истории стран, совершенно непохожих на нас. В детстве я свыкся с мыслью о том, что дом, где я живу, и улицы, по которым я хожу, являются плохими копиями каких-то домов и улиц где-то на Западе. Кресла, стулья и столы, за которыми я сидел, были копиями мебели из американских фильмов — я понял это гораздо позднее, когда пересматривал их. Я сравнивал лица многих новых людей с лицами, которые я видел по телевизору и в кино, я попытался понять их и путал их. О чести, смелости, любви, сострадании, зле, честности и других подобных чувствах я узнавал не из жизни, а из зарубежных фильмов и книг, которые копируют жизнь, узнавая, читая об этих чувствах, а затем применяя полученные знания в жизни. Мне трудно сказать, в какое степени мой оптимизм или моя целеустремленность, мои жесты или мое поведение — мои собственные, а в какой степени невольно скопированы с какого-то образца. И мне неизвестно, с чего скопированы, в свою очередь, те образцы. То же самое касается и того, что я говорю. Наверное, поэтому лучше всего — повторять чужие слова.