– Почему? – спросила я у своего изумленного отражения, и мгновением позже догадалась.

Еще одно условие выполнено. Хотя я вовсе не думала о пророчестве, спускаясь в подземелье. Я ведь шла извиниться, не зная, что иду в ловушку. Впервые за долгие годы искренне хотела попросить прощения…

Перед Роем я все-таки извинилась. Подошла при свете дня к столу, за которым он завтракал вместе с Мериндой. Та позеленела под цвет мантии, вцепилась в чашку. Знаю, какие мыслишки теснились в ее крошечной черепушке. Подруженька не сомневалась, что я иду сдать ее с потрохами. Именно так я и поступила бы раньше, а сейчас… Наверное, меня до зубовного скрежета утомила эта эпопея. Опупея, если выражаться точнее.

– Прости меня, Рой, – сказала я.

Это оказалось совсем не сложно, не понимаю, почему я не сделала этого сразу.

– Я не должна была так с тобой поступать. Так ни с кем нельзя поступать, и я пойму, если ты будешь злиться на меня до конца жизни, но… Постараюсь это принять, вот. Изменить случившееся не в моей власти, но я прошу прощения. Да и еще: держись покрепче за свою девушку. Такой кладезь… хм… талантов еще поискать.

Я тонко улыбнулась бледной Меринде, кивнула Рою и повернулась, чтобы уйти.

– Погоди, Пеппи, – вздохнул он.

Неторопливо встал на ноги и протянул ладонь.

– Нам еще в спектакле вместе играть. Между принцем Эдуардом и его верным помощником не должно быть разногласий.

Не знаю, о чем Рой больше пекся в этот момент – о спектакле, где играл главную роль, или все-таки решил, что худой мир лучше доброй ссоры, но он предлагал мировую. Мы скрепили соглашение рукопожатием. Вот так… Вместо желанного поцелуя. Спасибо, хоть не вытер руку о брюки, как в прошлый раз.

А вот с Мериндой мы иначе потолкуем, когда представится случай.

***

Иногда мне снилось, что я снова маленькая рыжеволосая девочка и играю на ковре у папиных ног. Его рабочий кабинет был для меня целым миром.

Здесь цвел волшебный сад – цветы на подставках у окна. Я часто сидела на подоконнике, глядя на улицу. В морозную погоду я рисовала на заиндевевшем стекле узоры, пока пальцы не немели от холода. В летнюю я раскладывала на подоконнике полосатый плед и принимала солнечные ванны.

В кабинете плескалось озеро – бежевый ковер с мягким ворсом. Я переплывала его на лодке – диванной подушке, отталкиваясь руками.

Между шкафом из темного дерева, массивным, упирающимся в потолок, и стеной находился вход в пещеру, где хранились настоящие сокровища: оторвавшийся от туфли бантик, крошечная серебряная ложечка, которую я стащила на кухне, чтобы кормить куклу, бусина, найденная под столом… Однажды, когда папа находился в благодушном настроении, я показала ему сокровища. Он даже почти согласился принять участие в кормлении Жозефины, но увидел стеклянную бусину, и улыбка сошла с его лица. Он сжал мою маленькую руку, пряча в ней находку, и хрипло сказал: «А вот это настоящая драгоценность, не потеряй…»

Но я все равно ее потеряла, потому что не понимала ее значимости. Намного позже догадалась, что это было украшение от маминого платья, давным-давно закатившееся под стол и пролежавшее там много лет. Как это случилось? Мама пришла в кабинет, наряженная для бала, чтобы позвать отца, наклонилась поцеловать и зацепилась рукавом за угол стола? Никогда не узнать.

В кабинете таились и опасности – узкая щель под тахтой между изогнутых ножек. Я любила опасности! Время от времени я забивалась в щель, перекатывалась к стене, дыша ртом, потому что, несмотря на усилия горничных, здесь было полно вездесущей пыли, щекотавшей нос. Я затаивалась и ждала, пока папа начнет меня разыскивать. Лежала так и полчаса, и час, пока он наконец не поднимал голову от бумаг и не замечал, что дочь пропала. В первый раз он испугался, а потом просто подыгрывал, изображая страх. «Где же моя Алисия, где моя птичка?» – спрашивал он у штор, поднимал крошечный пуфик, под которым мог спрятаться разве что котенок, и в конце концов «обнаруживал» меня в убежище, хватал за ногу и выволакивал наружу. Я хохотала, отбрыкивалась и была бесконечно счастлива. Короткие несколько минут…

Таким был мир маленькой девочки. И что бы я ни делала, чем бы себя ни занимала, в любое время дня, в любое время года, отец будто не двигался с места – все сидел и сидел над документами, словно врос в кабинет, стал его частью. А я росла, и этот мир становился мне тесен.

Во сне, где мне только сравнялось пять лет, я смело забиралась отцу на колени, не опасаясь, что по его зову явится няня, чтобы увести расшалившуюся дочь. Во сне мы были только вдвоем, я могла попросить о чем угодно и знала, что папа не откажет.

– Расскажи о маме. Какая она была? Как вы познакомились? Ты сильно ее любил?

И папа обнимает меня, прижимает к груди и начинает говорить.

Я смутно помнила, что подобный разговор случился в реальности. Я поднялась на цыпочки у стола и потянулась к портрету красивой рыжеволосой женщины. Маленькие и неловкие пальцы уронили изящную рамку.

– Не трогай! – воскликнул отец. – Какая ты неаккуратная, Лиска!

Он забрал у меня портрет, отодвинул подальше. А мне так хотелось подержать его в руках, полюбоваться на красавицу. Уже тогда я знала, что это моя мама.

– Мама? – спросила я.

Сколько мне тогда было лет? Два? Слова никак не хотели складываться в предложения, но я точно помнила, что пыталась произнести: «Дай мне маму. Расскажи мне про маму…»

Отец позвонил в колокольчик, вызывая нянюшку.

Не понимаю, почему эти сны являлись ко мне теперь, когда я больше не Алисия. Я Пеппи. И останусь такой надолго. На год, на два? На всю жизнь? Пророчество Кассандры может сбыться, а может не исполниться вовсе. Рой на меня и не взглянет после всего, а поиск и завоевание новых «достойных» – пустая трата времени. Так можно до бесконечности строить планы, ловить красавчиков в расставленные сети и снова остаться у разбитого корыта.

Я просыпалась в темноте после очередного сна, вернувшего меня в детство, и какое-то время мне казалось, что я графиня Уэст. Легкая, изящная и нежная. А потом я подносила к лицу пухлую руку с пальцами-колбасками и со вздохом опускала ее себе на глаза: век бы не видеть.

Но что делать? Теперь она – это я. Остается только жить час за часом, день за днем и надеяться, что однажды мой путь приведет к тому, что все прыщи исчезнут с моего лба. А когда последний испарится, меня окутает волшебное сияние… Или жабья шкурка Пеппилотты сползет с меня, точно старая шуба… Или… Нет, я понятия не имела, как это произойдет, но так или иначе я верну себе свой облик.

Однажды. Пусть даже через несколько лет.

– Пеппи, одевайся теплее! – скомандовала Клара.

– Тебя кто-то назначил моей няней? – огрызнулась я. – Сама решу, одеваться теплее или нет!

Бабье лето, продержавшееся в этом году очень долго, резко сменилось осенью. Полил ледяной дождь, и деревья в одночасье облетели, обнажив черные ветви. Небо сделалось серым, река набухла и залила наш крошечный тайный пляж, скрыв камень по самую макушку.

Кастелянша выдала нам теплую форму: мантии, подбитые мехом, высокие ботинки, шерстяные юбки и жилетки. И капоры, похожие на уродливые младенческие чепчики в оборках. Его-то самоназначенная нянюшка Клара и пыталась мне навязать. В этом чепце со своими толстыми круглыми щеками я стану похожа на младенца-переростка. Спасибо, но нет! Обойдусь капюшоном.

– Ты скоро? – деликатно стукнула в дверь уборной Маль. – Я тоже хотела привести себя в порядок.

– Угу… – невнятно отозвалась я, занятая разглядыванием трех оставшихся пупырей на лбу.

С некоторых пор это вошло в привычку: с утра перед занятиями я запиралась в ванной комнате – единственное место, где я могла остаться наедине с собой, – и снова и снова прокручивала в голове оставшиеся условия пророчества. «Когда черное обернется белым, когда перышко покажется тяжелее камня, и когда самый далекий станет самым близким…»