В креслице, установленном внутри сетчатого детского манежа, сидит громкоголосый и несчастный пассажир.

— Вот, солнышко, — воркуя, Челси наклоняется, чтобы поднять соску, упавшую на живот ребенку, и засовывает в рот мальчику.

По крайней мере, я думаю, это мальчик: на нем темно — синие штанишки и рубашечка с корабликами; так что да, это мальчик. Челси гладит его светлые пушистые волосы, и плач сменяется довольным гуканьем.

На плите бурлит огромная серебристая кастрюля, и пахнет мясным бульоном.

— Привет!

Поворачиваюсь направо, где окруженный книжками и кубиками на полу сидит маленький ребенок — определенно девочка, с тонкими золотистыми волосами и в запачканной розовой футболке.

— Привет, — отвечаю я серьезно.

Она повторяет громче:

— Привет!

Киваю в ответ.

— Привет!

Ее личико морщится, голос опускается до шепота; малышка наклоняется вперед, будто хочет сказать мне что-то важное. Но все, что произносит, — «привет». Спрашиваю:

— С ней что-то не так?

— Нет, — отвечает Челси немного обиженно. — С Риган все в порядке. Ей два года.

Риган улыбается мне и снова выдает:

— Привет.

— Разве она не знает других слов?

— Нет. Ей всего два.

— Привет, привет, привет!

Сдаюсь и отхожу в сторону.

— Итак, как я могу связаться с родителями Рори? Мне необходимо с ними поговорить.

Лицо Челси застывает. На нем отражается боль.

— Это невозможно. Они… мой брат и его жена попали в аварию почти два месяца назад. И погибли.

Все кусочки мозаики встают на свои места. Комментарии Рори, его неприкрытая обида на весь мир. Но больше всего имя, имя и авария. Тактично обращаюсь к Челси:

— Роберт Мак-Куэйд — ваш брат? Борец за защиту окружающей среды?

Она грустно улыбается и кивает.

— Вы знали Робби? Вашингтон — огромный, бурлящий город, но при этом похож на большую деревню. Все друг друга знают.

Когда дело касается политических и юридических кругов, все обстоит именно так.

— Нет, мы не были знакомы. Но… Я слышал о нем много хорошего. Что Роберт был честным и порядочным. В наши дни это редкость.

Внезапно Челси становится как будто моложе. Миниатюрнее и… хрупче. Неужели она живет одна с детьми в этом громадном доме? Только она, Рори, Одно Слово и карапуз?

Челси поднимает взгляд со своих рук.

— Я опекун Рори, так что можете сказать мне все, что хотели обсудить с моим братом и его женой.

Киваю, собираясь с мыслями.

— Конечно. Я привез Рори домой, потому что…

Но предложение закончить не удается. Меня прерывает топот ног — словно у нас над головой проносится стадо носорогов. Смотрим с Челси на потолок — возникает ощущение, что он сейчас рухнет нам на головы. Топот приближается.

Раздается визг. Будто ядерный взрыв или вопль банши из ада.

— Я убью тебя!

— Я этого не делала!

— Вернись!

— Это не я!

Даже двухлетняя кроха выглядит обеспокоенной.

Грохот слетает по лестнице и врывается в столовую вместе с двумя верещащими детьми, которые принимаются нарезать круги вокруг острова, как герои «Голодных игр» по арене.

— Ведь говорила тебе не приближаться к моей комнате! — кричит высокая девочка. Хищница с кудрявыми каштановыми волосами, готовая к броску.

— Это не я! — пищит вторая, пониже ростом, и, раскинув руки, ищет укрытие.

«Господи боже, что за дурдом?»

Челси вклинивается между детьми и, схватив за руки, растаскивает в разные стороны.

— Прекратите!

Теперь девочки кричат, обращаясь к ней, и каждая гнет свою линию, пытаясь заглушить другую. Я абсолютно не могу разобрать, что они вопят — гомон больше похож на «шипение, бла — бла — бла, она, шипение, визг». Но тетушка, похоже, говорит с ними на одном языке.

— Я сказала, довольно! — поднимает руки, и наступает блаженная тишина.

Впечатляет. Даже федеральные судьи не могут добиться такого уважения в зале суда.

— Давайте по очереди. — Челси поворачивается к высокой девочке. — Райли, ты первая.

Палец Райли рассекает воздух как сабля.

— Она заходила в мою комнату, хотя я миллион раз говорила не делать этого! Она рылась в моей косметике и испортила мою любимую помаду!

Голова Челси поворачивается к младшей, которая, прекратив орать как бешеная, теперь напоминает мне Ширли Темпл. Только в образе блондинки.

— Розалин.

Мы с Одним Словом с нетерпением смотрим, ожидая опровержения обвинения… но все оправдание — «я этого не делала».

Что, по моему профессиональному мнению, было бы неплохой защитой… если бы ее рот и подбородок не были густо измазаны толстым слоем ярко-розовой помады, как у внебрачной дочери Рональда Мак-Дональда.

— Ты такая… — кричит Райли.

Но Челси прерывает ее, подняв руку.

— Ай-ай-ай!

Подхватывает младшую скандалистку, Розалин, под мышки и усаживает на столешницу.

— А я тебе почти поверила, — говорит Челси, вытянув две влажные салфетки из пачки рядом с раковиной, вытирает девочке подбородок и показывает розовые пятна: — Только вот доказательства у тебя по всему лицу.

Великие умы мыслят одинаково.

Малышка смотрит на салфетку округлившимися голубыми глазами. Потом, как и любой подсудимый, пойманный с поличным, делает единственно возможное — отдает себя на милость суда.

— Прости меня, Райли.

Райли непоколебима.

— Это не вернет мне мою помаду, маленькая негодяйка!

— Я ничего не могла с собой поделать! — умоляет Розалин.

Непроизвольно киваю. Так держать, малышка, дави на невменяемость. Это единственное, что остается.

— Эта помада, она звала меня…

Голоса. Голоса — это хорошо. Все на них покупаются.

Розалин запускает пальцы в свои светлые кудряшки, путая и теребя, отчего волосенки встают дыбом.

— Она сводила меня с ума, такая розовая и красивая… Я просто должна была дотронуться до нее!

Челси закрывает глаза и делает глубокие вдохи, отчего на ее груди так чудесно натягивается блузка. Наслаждаюсь представлением, мысленно умоляя пуговицу выскочить из петли или хотя бы раковину внезапно облить эту белую рубашку.

Мужчине ведь можно немного помечтать?

— Райли, какие у тебя домашние обязанности на этой неделе?

— Я должна накрывать стол к ужину.

Голос Челси звучит добро, но твердо:

— Хорошо. Розалин, ты будешь выполнять обязанности сестры всю оставшуюся неделю. А когда в воскресенье получишь деньги на карманные расходы, купишь Райли новую помаду взамен испорченной. Ясно?

— Ладно. Прости меня, Райли.

Челси нежно проводит рукой по спутанным кудряшкам Розалин.

— Теперь сходи наверх умыться, а потом возвращайся накрывать на стол.

Кивнув, девочка спрыгивает со стола и проскальзывает мимо меня к лестнице.

Ее сестра неистово возмущается:

— И это все? Все наказание?

Челси с легким раздражением вздыхает.

— Ей семь лет, Райли. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Побила палкой?

— Так нечестно! — вопит старшая. Намного, значительно громче, чем необходимо.

— Иногда жизнь не справедлива. Чем раньше это поймешь, тем легче тебе будет.

Райли хлопает рукой по столу.

— Ненавижу эту семью!

В вихре каштановых волос и ярости топает вверх по лестнице, по пути окинув меня свирепым взглядом. Будто это я испортил чертову помаду.

— Милая девочка, — сухо говорю Челси, которая задумчиво смотрит на лестничный пролет.

— Ей четырнадцать. Трудный возраст. Райли снова станет человеком… когда-нибудь.

— Прошу прощения, — извиняется Челси, подобрав кубик, который оказался под ногами во время потасовки, и отдав Одному слову. Затем возвращается к плите и высыпает в кастрюлю кучу рубленой зелени из дуршлага. Ее движения просты и изящны — задумываюсь, не танцовщица ли она.

— Вы что-то хотели рассказать о Рори?

— Да. Он…

Но, конечно же, не успеваю и слова вымолвить. Это было бы слишком просто.