Тру шею. Затем встаю и кладу документы в портфель.

− Я пойду, − говорю Стэнтону.

− Не хочешь с нами поужинать?

− Не сегодня, приятель. Чем раньше лягу спать, тем быстрее закончится этот поганый день.

Но еду не домой. Вместо этого направляюсь в кабак, самую настоящую дешевую дыру, с вечно недовольным персоналом, практически отсутствующей клиентурой и шикарным шотландским виски. Здесь не придется иметь дело с дружелюбными, голодными до чаевых барменами и дамочками, постоянно выискивающими, кого бы подцепить. Здесь тебя точно оставят в покое.

Что мне сейчас жизненно необходимо.

Сажусь на потертый стул, и мускулистый бармен с густой черной бородкой наливает двойную порцию виски. Чистого. Бросаю несколько банкнот на обветшалую деревянную барную стойку — больше, чем требуется.

− Оставь всю чертову бутылку.

Через несколько часов вдруг обнаруживаю себя на пороге дома Челси. Спотыкаюсь и едва не падаю. Абсолютно не помню, как здесь оказался. Оглядываюсь на свою машину — припаркована абы как.

Причем на газоне.

Хорошо, что с подработкой парковщиком не сложилось, с такими — то отстойными навыками в этом деле.

Свет в резиденции Мак-Куэйдов не горит, вокруг мертвая тишина. Внезапно соображаю, что, видимо, немного поздновато для визита и, уж конечно, чересчур поздно, чтобы стучать в дверь.

Вспоминаю про запасной ключ. Ведь я гребаный гений!

Приподнимаю коврик − вот он, блестящий серебристый кусочек металла. Отпираю замок и крадусь на цыпочках, по крайней мере, насколько позволяет мое почти стокилограммовое тело. Клацая крошечными коготками по деревянному полу, приближается меховой шарик. Обнюхивает ноги.

− Здорово, Шэгги. А где Скуби? — Хихикаю, хотя это совсем не смешно.

Прохожу на кухню и вынимаю из холодильника бутылку воды. Только осушаю до половины, как на кухню с бейсбольной битой в руках врывается Челси.

При виде меня испуг на лице сменяется раздражением. Ну хотя бы биту опустила.

− Джейк? Ты напугал меня до чертиков!

Делаю глоток воды и невнятно мычу:

− Ск — о–о — олько раз говорил тебе убрать этот ч — ч–ч — ертов ключ из — под коврика? Воры там проверяют! Всегда. В смысле… эй блин, посмотри на меня. Я проник в дом, и теперь тебе от меня не спрятаться.

Наклоняет голову и хмурит брови. Так мило. Хочется расцеловать эту морщинку. И вообще все лицо. Хочется облизывать и ласкать ее языком, тереться о нее всем телом, пока Челси не пропитается моим запахом. Чтобы каждый, приближаясь, сразу понимал − она уже занята.

Мда, звучит не очень.

− Ты что, пьян? — шепчет.

Обязательно надо спрашивать? Я же использовал выражение «эй блин». Разумеется, я напился до бесчувствия.

− О да, пьян в стельку.

«Спасибо, капитан Очевидность».

− Ты… все в порядке?

− Тяжелый день на работе, сладкая. Я заслужил попойку.

− Что случилось?

Не отвечая, тихо говорю:

− Мне нужно было тебя увидеть. Благодаря тебе все… все становится лучше.

Несколько секунд Челси смотрит на меня не отрываясь. Затем ставит биту в угол и протягивает руку.

− Говори потише, хорошо? Не разбуди детей.

Это было бы ужасно. Изображаю, как замыкаю рот невидимым ключом.

Но когда она хочет повести меня за собой, хватаю ее за руку и с такой силой тяну, что Челси в меня аж врезается. Потому что мне надо кое — что ей сказать.

− Челси… я не имел в виду то, что сказал. На самом деле я на твоей стороне.

Нежно улыбаясь, всматривается мне в лицо. Проводит рукой по моим волосам.

− Знаю.

Нам удается добраться до ее спальни никем не замеченными. Она закрывает дверь, я плюхаюсь на кровать и дергаю галстук. Челси приходит на помощь и снимает его с меня через голову. Затем принимается за рубашку и брюки и раздевает до трусов и футболки.

Смотрю на нее из — под отекших век, наслаждаясь блуждающей по ее лицу укоризненной улыбкой и тем, как грациозно она двигается.

− Ты такая красивая, − не могу сдержать восхищения.

Сидя на полу и перекидывая мои носки через плечо, поднимает глаза.

− Ты и сам ничего. — Кивает на кровать. — Давай, залезай.

Подчиняюсь приказу, и Челси ложится рядом. Опустившись на подушку, закидываю руку за голову. Челси придвигается ко мне и прижимается щекой к сердцу.

− Что с тобой, Джейк?

Где-то глубоко внутри лежит правда. Она свернулась в тугой черный клубок под тяжелыми слоями разочарования. Страха. И стыда. Но правда хочет, чтобы ее увидели, как раненое животное открывает уязвимый живот, когда понимает, что потерпело поражение. Просто чтобы ускорить то, что будет дальше.

− Я плохой человек.

Шепотом высказанное признание эхом отдается в тишине комнаты. Челси приподнимает голову. Чувствую, как ее подбородок упирается мне в ребра.

− Ты один из самых лучших людей, которых я когда — либо встречала. Во всех смыслах. — В голосе слышится недоверие, игривость, будто думает, что я ее дразню.

Не спорю. Она сама скоро все поймет. «Правда освободит тебя». Смех да и только. Если правда уродлива, становишься ее пленником, а когда она выплывает наружу, в клочья разносит весь твой мир.

− Я когда-нибудь рассказывал тебе об отце?

− Ты сказал, что он бросил вас, когда тебе было восемь.

Фыркаю.

− Ага, свалил, и слава богу. — Качаю головой, погружаясь в черный омут воспоминаний, которые лучше бы забыть навсегда. — Он был больным ублюдком, даже в хорошие дни. Но когда выпьет, становился на самом деле опасным. Мама… обычно мама сидела так тихо, что я не отрывал глаз от ее груди — хотел убедиться, что она все еще дышит. Казалось, будто она пытается слиться с обоями, лишь бы у него не возникло причины… Но таким, как мой папаша, не нужны причины. Они выдумывают свои.

Мой голос звучит бесстрастно и будто издалека.

− В последний раз это случилось из-за того, что она чихнула. — Эта картина до сих пор у меня перед глазами. Как он перевернул поднос, забрызгав своим ужином телевизор и стены, как картофельное пюре стекало по обоям, оставляя за собой жирный след. Как он схватил маму. — Можешь поверить? Она, черт побери, всего лишь чихнула.

С тех пор, как начал рассказ, в первый раз бросаю взгляд на Челси. Она смотрит на меня с состраданием и грустью. Брови нахмурены, уголки губ опущены с сочувствием, которое не воспринимается как жалость.

− А она ведь такая миниатюрная, Челси. Даже в детстве я понимал, что она намного меньше него. — Облизываю губы, чтобы суметь произнести следующие слова. — Он столкнул ее с лестницы. Помню, я подумал, что на этот раз он не остановится. Он уже говорил маме, что однажды убьет ее. Что, когда это произойдет, просто зароет ее где — нибудь, где никто и никогда не найдет. Сказал, никто не будет по ней скучать… − Глаза жжет от воспоминаний, горло сжимается. — Только я.

Смаргиваю слезы и откашливаюсь.

− Так что я пошел к его кровати. Под ней был ящик, и тупой осел хранил там заряженное ружье. Я вернулся в гостиную и направил ружье на него. Оно не было тяжелым, руки совсем не дрожали. Но когда я взвел курок, звук показался таким громким. Отец тут же остановился, замер. Все понял. Он медленно повернулся, и я нацелил ружье ему прямо в грудь. Сказал убираться, оставить нас… иначе пристрелю. И я бы пристрелил.

Внезапно понимаю, что уже какое-то время Челси гладит меня по груди и животу успокаивающими круговыми движениями. Благодаря этому нахожу силы закончить.

− Видимо, правду говорят про трусов. Они выбирают своей целью только слабых, кто не может дать отпор. Потому что он ушел и больше не возвращался.

Секунду слышится только наше общее дыхание. Потом Челси с восхищением говорит:

− Поэтому ты занимаешься тем, чем занимаешься.

− О чем ты?

− Ты защитник. Защищаешь людей. Как защитил свою маму… и Рори. Ты дал им шанс начать все сначала.

Зажмуриваюсь.

− Большинство видят это несколько в ином свете, Челси.