– А Принц её услышал? – прерывает мои размышления детский голос. – Он знал, что надо слушать не ушками?

– Да, – отвечаю я, рассеянно глядя на дорогу, – услышал, потому что слушал сердцем.

– И что тогда, когда услышал? – подбирается ребёнок к тому, что его интересует.

– Тогда полюбил, – отвечаю я и понимаю, что, если сейчас с меня потребуют пояснений того, что значит «полюбил», я просто утону. Но дети мудры, они не станут вас топить сразу, а шаг за шагом подведут к сути, к вашему собственному прозрению. Захотите ли вы прозреть или сломя голову бежать прочь – это уже ваш личный выбор.

– Почему Русалочка пошла к колдунье? – слышу я уже новый вопрос и автоматически отвечаю:

– Хотела стать человеком.

– Но это же больно! – протестует детский голосок.

«Да, – думаю я, – быть человеком больно, очень больно, но как иначе постичь эту любовь».

– Злая колдунья!

– У Русалочки был выбор, – говорю я совершенно по-взрослому, – она могла остаться русалкой.

– А как же Принц? – недоумевает ребёнок.

– Встретил бы другую девушку, женился, стал королём и мудро управлял бы королевством, – выстраиваю я логичную линию возможного сюжета в соответствии с датским законом о престолонаследии, но не сказки.

– А та тоже пела сердцем? – слышу следующий вопрос.

– Нет, но она умела изящно говорить и была, наверное, красивой и доброй девушкой.

– Не-е-т, – протестует ребенок, мотая для убедительности головой, – тогда она ненастоящая.

Ненастоящая?! А как быть этой настоящей, когда каждый сделанный шаг, каждый поступок, каждое движение навстречу пронзает непереносимой болью, точно долотом от твоей живой плоти кто-то откалывает куски ракушечника, наросшего на тебя и уже ставшего частью тебя. А этот кто-то твердит: «Нет, не верю, это не то, должно быть подлинное, я знаю, чувствую!» И потихоньку, исподволь, а другой раз – со страстным остервенением набрасывается он на твоё огрубевшее от долгого пребывания в морских глубинах тело. Терзает его рашпилем, скалывает наросты, и вот наконец из-под бесчисленных напластований проступает уже забытая всеми и даже самой тобой подлинная твоя сущность.

– Почему она молчала? – слышу я вопрос и не сразу понимаю, о ком, собственно, речь, а потому сама спрашиваю:

– Кто молчал?

– Кто-кто, Русалочка, конечно. А ты думала, ты, что ли? – в голосе Стеши слышится обида.

Думаю, что молчим мы по одной и той же причине, но ребёнку не надо всего знать, даже если он и чувствует так остро. И я отвечаю за себя, прикрываясь Русалочкой, а как иначе:

– Молчала, потому что любила.

– Тогда ей надо было всё рассказать Принцу, вот как я, я же тебе всё объяснила, и ты поняла.

Да, я поняла, только как это своё понимание донести до другого?

Но вновь стараюсь объяснить:

– Есть вещи, о которых легче говорить сердцем, а не словами, потому что сердце не лжёт, а в словах можно схитрить.

Смотрю в зеркальце заднего видения и вижу задумавшуюся Стешу. Наконец, переварив информацию, она спрашивает:

– Принц её не слышал?

– Почему-то не слышал. Или слышал, но не доверял себе, хотел слов. Все кругом говорили слова, и он привык всё выражать словами. А Русалочка не могла говорить, колдунья забрала у неё голос, но сохранила в её сердце любовь. Тогда Русалочка попросила колдунью вернуть ей слова в обмен на свою жизнь, – кратко излагаю я сюжет.

– Зачем она так сделала? – малышка расстроена, я вижу это в зеркале. А автомобиль, как это ни странно, всё ещё продолжает свой путь вопреки здравому смыслу. Должно быть, я веду его на автопилоте, занятая исключительно своими мыслями.

– Потому что любила Принца. Она была готова на всё, чтобы только объяснить ему, что это она – та, которую он любит. Что она настоящая, живая, подлинная.

– А потом превратилась в морскую пену? – с типично детским любопытством уточняет ребёнок, у детей любопытство превалирует над всем другим.

– Да, в морскую пену на гребне волны, – подтвердила я.

– А ты не боишься стать морской пеной?

Этот вопрос показался мне провокационным, хотя ребёнок всегда действует интуитивно, а потому я отвечаю скорее себе, чем ребёнку:

– Что ж, искрящаяся пена на гребне морской волны так красива. И это подлинно. Нет, не боюсь.

Мы подъехали к придорожному кафе, где я с облегчением остановила машину. Признание, которое заставил меня сделать ребёнок, забрало все силы, словно я сама прошла сквозь Русалочьи муки и страдания.

– А что Русалочка сказала Принцу? – догнал меня следующий вопрос.

– «Я вся в твоём сердце, потому что люблю тебя» – наверное, так, – предположила я, – по крайней мере примерно так сказала бы я.

– Я тоже так скажу, а потом стану морской пеной, – уверенно произносит девочка.

Ну что на это ответить, остаётся надеяться, что у неё всё сложится счастливо и не надо будет становиться морской пеной, чтобы доказать свою любовь, потому что любовь вовсе не надо доказывать. Малышка уже это знает.

– Бабушка, а почему собаки такие преданные – охраняют, ходят везде за тобой, а кошки ну совсем другие.

И видя, что я не тороплюсь отвечать, Стеша подсказывает:

– Папа говорит, что у них душа собачья, потому они такие.

– Не знаю, может быть, твой папа прав, – откликаюсь я, поняв, что от меня не отстанут, но не слишком задумываясь, Стеша вообще болтушка, как и все девчонки.

– А как ты думаешь, душа из собаки может куда-нибудь переселиться? Вот наш Альфик – он умер, а его душа, например, взяла и переселилась в Есика.

– Так он же морская свинка, это же… – я хотела сказать «самое глупое животное», но сдержалась, дети их любят, да и вообще эти меховые комочки снимают стресс, чем их существование в нашем доме уже полностью оправдано.

– Ну и что, что морская свинка, у неё же тоже душа есть?

Я пожала плечами, до души морских свинок мне дела не было.

– Ты про кого, про Есика? – встряла в разговор Варя, появляясь в дверях с морской свинкой, которую она таскает за собой везде, словно игрушку.

– У него знаешь какая душа, во! – Варя широко разводит руки, чтобы ни у кого не осталось сомнений в широте души её любимого питомца.

Я, собственно, не возражаю, почему бы и нет, у всего живого, вероятно, есть душа, пусть будет и у морской свинки.

– Нет, – уверенно произносит Стеша, вероятно, придя к какому-то выводу, – у Есика не собачья душа, он всё время убегает, команд никаких не знает и только и делает что ест.

– Ну и что, что не знает команд, – вступается за любимца младшая сестра, – зато он вот как умеет.

Девочка ставит морскую свинку на задние лапки и тянет к себе, Есик судорожно переступает короткими лапками, даже не пытаясь кусаться, вероятно, это с ним проделывают не впервые.

– А в кошку может? – теребит меня Стеша, и я откладываю книгу в сторону, читать уже не получится.

– Ну-у… – тяну я время, надеясь, что что-нибудь отвлечёт Стешу, и тут вдруг вспоминаю своего кота Казимира.

– Может!

Решительность, с которой я вдруг делаю такой вывод, удивляет детей, и они заинтересованно ждут продолжения. Значит, придётся рассказывать.

– Когда я училась в школе, мои родители всё время работали, дома я всегда была одна. Мне ужасно хотелось иметь собаку.

– У тебя что, даже собаки не было? – удивилась Варя.

Конечно, как ей такое понять, у неё и сестра-погодка, и две собаки, а теперь ещё и морская свинка.

– Нет, не было, – вздыхаю я, вспомнив вдруг, как порой одиноко я себя чувствовала в тринадцать лет: уже не ребёнок, ещё не взрослая.

– А почему родители тебе собаку не купили? – встревает Стеша. Для неё в восемь лет всё просто.

– Мне купили котёнка! – прерываю я дальнейшие расспросы.

– И что? – недоумевают девочки, кошек в нашем доме нет.

– Ничего, я же хотела собаку, а принесли крошечного сиамского котёнка с голубыми глазками, вот я и стала его дрессировать, как собаку.