– Что это за значок такой у тебя на лацкане – конгресс по элитоведению?

Теперь появилась странная тенденция называть наукой любой околонаучный вопрос: занимался кто-то изучением элит в рамках, допустим, политологии, захотелось ему обратить на себя внимание – и вот вам пожалуйста элитология, а вслед за тем уже и форум, и конгресс по элитологии. А другой партологию в молодые умы внедряет, его не беспокоит, что звучит чудовищно и уже существует теория элит или социология партий. Так можно и клюквоведение или бутербродоведение в науку возвести.

Разговор тянется сам собой, никто им не управляет, мысль перепрыгивает с темы на тему, иногда направляемая тостом или не до конца расслышанной фразой.

– Бабочка, – обращается ко мне Стеша, она называет так меня ещё с тех пор, когда не знала разницы между бабушкой и бабочкой, а теперь это создаёт некую атмосферу доверия и даже нашей с ней тайны, – давай порисуем на компьютере.

Я не большой мастер рисовать на компьютере, но соглашаюсь, поскольку многого от меня и не требуется, справлюсь.

– Что рисовать будем? – интересуюсь я, хотя примерно уже представляю, Стеша не любит мрачных красок, на каждой картине должно быть солнце, как же иначе, ведь солнышко её любит, и оттого и волосы у Стеши такие яркие и солнечные.

– Давай травку рисовать, – руководит ребёнок, удобно устраиваясь у меня на коленях и кладя свою миниатюрную ладошку на мою руку, управляющую компьютерной мышью, так что получается, что мы рисуем вместе. Иногда наши руки меняются местами, и Стеша водит непослушной и ныряющей из стороны в сторону мышкой, старясь усмирить её и нарисовать ровную линию. Это получается с трудом, мышка велика для её маленькой ладошки, и трава похожа на неровные зубы улыбающегося дракона.

– Надо мягкую траву, о такую уколоться можно, – критически высказывается она, и мы сглаживаем особо непослушные и острые выступы, а потом заливаем всё изумрудно-зелёным цветом, чем и хорош компьютер – любой, даже самый примитивный рисунок делает сказочно ярким.

– Теперь посадим цветочки, – руководит Стеша, – розовые, жёлтые и… – задумывается она над цветовой палитрой, – фиолетовые.

Это её любимый цвет – фиолетовый, цвет её фантазии. «А у меня какой цвет фантазии? – задаюсь я вопросом, хотя никогда прежде не предполагала, что фантазия имеет цвет. – Золотисто-жёлтый, наверное».

– Давай же рисовать, Бабочка, – возвращает меня к реальности ребёнок, ёрзающий у меня на коленях от нетерпения, и удовлетворённо хмыкает при появлении каждого нового цветочка, от которых уже пестрит наша картина.

– Теперь солнышко, – командует она, – и пусть улыбается.

Я рисую круг, от него идут лучи во все стороны, заполняя оставшееся пространство рисунка. Потом две маленькие запятые – глазки, ещё две запятые – приподнятые в удивлении брови и улыбку до ушей, ещё веснушки. Для меня солнце всегда ассоциируется с веснушками, я же рыжая, вот пусть и солнце будет таким же.

– Бантики нарисуй, – просит Стеша, – как у меня.

Мы рисуем смешные розовые бантики. Не удержавшись, я пририсовываю солнцу длинные ножки в башмачках и смешные ручки, так, что оно становится похожим на Пеппи Длинныйчулок.

– А ножки зачем? – удивляется ребёнок.

– Чтобы по травке ходить, – отвечаю я первое, что приходит в голову, дети очень логичны в своих рассуждениях, хотя нам часто кажется, что это не так. Немного подумав, Стеша соглашается, хотя это и не входило в её планы.

– Надо ещё сердечки нарисовать, – неожиданно сообщает она.

– Какие сердечки? – не понимаю я.

– Такие, как бабочки, пусть летают над цветочками, – получаю я немедленное пояснение и сама уже удивляюсь абсурдности своего вопроса: действительно, какие же ещё могут быть сердечки.

Рисунок готов, но Стеше уходить не хочется, и она предлагает:

– Давай посмотрим наши рисунки.

Я открываю электронную папку с рисунками, и мы смотрим: вот солнышко спит в гамаке, вот весенняя открытка, а это солнышко и луна одновременно, точно на изображениях индейцев майя. Стеша критически разглядывает рисунки один за другим и остаётся довольной. Можно идти пить чай с конфетами, от которых вырастают крылышки.

За столом уже говорят о детском саде, и каждый старается вспомнить название того, в который когда-то ходил сам. Как ни странно, но почти все вспоминают: «Колобок», «Ёлочка», «Грибок»… А мне на память неожиданно приходит рассказ моей мамы о том, как её в возрасте Стеши отдали в детский сад, а она, свободолюбивая по натуре, при первой возможности сбежала, добралась до дома никем не замеченной и спряталась под родительскую кровать. Мамин характер унаследовала моя дочь – тоже стрелец и борец за справедливость, а вот Стеша – скорее мой, а может быть, и нет, это не так важно. Жизнь никогда не создаёт копий.

За столом уже рассказывают, как в детском саду устроили праздник пап и начали с того, что позвали их в гости, а когда те пришли, вовлекли в игры с детьми. Одна из таких игр называлась «Папавоз», кто-то заснял её на видео и выставил в YouTube. На экране большей частью солидные папы в недоумении и некоторой растерянности изображают паровоз, идущий на всех парах, двигаясь за симпатичной воспитательницей невероятно путанным маршрутом, пыхтя и отдуваясь. Дети делают то же самое, но гораздо проворнее и веселее, для них это игра, для их пап – испытание. Но все, смотрящие видео, смеются, а Стеша – громче всех, ей нравится, когда её фотографируют. Фотографии она тоже любит рассматривать, но исключительно свои: должно быть, младенческий кокон эгоцентризма ещё не прорвался, и она смотрит на мир через щёлочку своего маленького, но собственного «Я».

– Стеша, а у тебя есть кавалер? – задаю я не вполне корректный вопрос, но ребёнку это кажется нормальным.

В сущности, все детские вопросы некорректны, поэтому взрослый человек от неожиданности не успевает что-либо придумать и говорит правду.

– Темирхан, – сообщает Стеша, – и Исмаил.

Я с сомнением гляжу на её родителей, не зная, что на это сказать. Те, чтобы меня успокоить, показывают фотографию садовской группы, где присутствуют и оба названных мальчика: светловолосые и застенчивые, Стеша, пожалуй, побоевей их будет. Впрочем, у меня в детском саду тоже ухажёр был – Вовка Сухов, милый лопоухий мальчик, несколько рассеянный и мечтательный, может, поэтому я его и выбрала. Вся группа с воспитателем во главе, когда мы появлялись, взявшись за руки, где-то на тропинке, пели: «Тили-тили-тесто: жених и невеста». Даже тогда я понимала, что это непедагогично. В пять лет на день рождения Вовка подарил мне голубую чашку – может быть, его родители любили Аркадия Гайдара, не знаю. Но чашка, которая мне очень нравилась (ещё бы, первый подарок от кавалера!), скоро разбилась. Как, впрочем, сошла на нет и наша детская любовь, и осталось только тёплое воспоминание о милом рассеянном Вовке, сквозь лопоухие уши которого, вылезавшие наружу из-под любой панамки, нежно-розовым просвечивало летнее солнце.

Странное ощущение вневременья овладело мной и, кажется, всеми сидящими за праздничным столом, точно наше детство никуда не делось, а вот здесь, с нами, и оно того же возраста, что и Стеша, и я не то чтобы его помню, а просто живу в нём.

Картины из гальки меняются одна за другой, и нет им числа, и невозможно все их запомнить и зафиксировать в своём сознании, как не фиксируем мы и прожитые нами дни, лишь к Рождеству замечая, что год прошел, а то и десятилетие. И время, которое идёт так незаметно, уносит с собой мгновение за мгновением нашу жизнь, а мы постепенно и незаметно для себя забываем название тех конфет, от которых растут крылышки. Хорошо, когда есть кому об этом напомнить.

Моллюск лежал на тёплой отмели, и прозрачная морская зыбь, пробегающая над ним, чуть-чуть покачивала его разноцветную раковину, убаюкивая. Там, поверх морской зыби, эмаль голубого неба казалась неизменной и вечной, но он её не видел. Зато видел золотистый песок, в который немного закопалась его раковина, чтобы её не сносило прибоем, и который казался ему сейчас особенно мягким и комфортным. Моллюск приоткрыл створки своей пёстрой раковины и с любопытством рассматривал мир вокруг себя. Вот маленькая серебристая рыбка толкается носом в песок совсем рядом с ним, поднимая фонтанчики песчинок, которые тут же оседают, не замутняя прозрачной воды. Маленький краб-отшельник, волоча за собой крошечную раковину, пробирается поближе к пятнистой гальке, где безопасней для его хрупкого домика, но лежащая на песке галька вдруг сдвигается с места и оказывается сонной пятнистой рыбой. Морская вода, проходя в щёлку между створками раковины, приятно волновала его нежное тельце и навевала неизвестно откуда берущиеся мечтания. В такие минуты мечтать было легко и даже весело. Маленький моллюск воображал себя большой сильной рыбой или даже китом, плавающим на морских глубинах и извергающим из себя фонтаны брызг, тут же обращающихся радугой. Когда довольно неповоротливый кит ему надоедал, моллюск представлял себя русалкой, собирающей букет из разноцветных морских водорослей. Но чаще всего маленький моллюск воображал себя кораблём, большим морским кораблём, идущим из одного порта в другой, пересекающим моря и океаны, с тем чтобы обойти вокруг всей Земли.