– Так что же он сидел в своей раковине, сам бы и отправился путешествовать, если так уж этого хотел, – заявил непоседливый мальчик, присоединившийся к Стеше, которой я рассказывала сказку, с намерением скормить ей незаметно тарелку супа.

– Он не мог, – стала объяснять малышу Стеша, едва проглотив очередную ложку супа, – он же моллюск, и ножек у него нет.

– Ножек нет?! – удивился мальчик. – А что же есть?

– Ничего нет, – опять ответила Стеша, уворачиваясь от следующей ложки, считая, должно быть, что просветительская деятельность много важнее насыщения собственного желудка.

– Тогда зачем о нём рассказывать сказку? – опять удивился малыш. – Лучше уж о корабле расскажите, это интересней.

О корабле, конечно, было бы интересней, кто же спорит. Но о моллюске достоверней. Разве, например, я не тот же самый моллюск, сидящий в своём домике и сквозь небольшую щёлку наблюдающий за миром. Эта щёлка раскрыта ровно настолько, чтобы мир со всеми его тревогами и опасностями не смог ворваться внутрь, а, подобно морской воде на отмели, лишь омывал домик, создавая иллюзию сопричастности с ним. А мечты, чудесные разноцветные мечты, они вполне заменяют опасный и непредсказуемый мир, и, что особенно приятно, они совершенно ручные: не оставляют тебя, как могут оставить друзья, и не предают, ходят за тобой подобно собаке, всё время готовой доверительно лизнуть руку. А мечтать можно и о корабле, плывущем в далёкие страны, главное, что в мечтах он обязательно вернётся.

– Моллюска жалко, – неожиданно заявляет Стеша вместе с последней ложкой супа, которую мне всё-таки удалось в неё влить, и на её глазах появляются слёзы, – он такой беспомощный.

– Его съедят, – уверенным голосом заявляет мальчик и добавляет со знанием дела: – Вот мои родители очень любят готовить моллюсков в соусе и говорят, что это вкусно.

– Я не хочу, чтобы его ели, – уже почти рыдает Стеша, – он хороший, он мечтать умеет.

Надо признаться, я растерялась: ну кто бы мог подумать, что моя незатейливая сказка о маленьком кусочке материи, научившемся мечтать из-за того, что был лишён какой-либо другой активной жизни, вызовет такие переживания. Надо было как-то выходить из сложившегося положения, и я мужественно встала на защиту моллюска, почти как на свою собственную. Для начала я отмела идею со съедением и заявила, обращаясь к мальчику:

– Твои родители едят моллюсков, купленных в магазине, – это совсем другие моллюски, они, может быть, никогда даже в море не были и уж точно никогда не мечтали. А наш моллюск жил на необитаемом острове, который омывали воды тёплого моря, и где 360 дней в году светило солнце. На отмели, где он обосновался, не было хищных птиц, и туда не заплывали океанские корабли, потому что остров был маленький, необитаемый, и вокруг него высились неприступные острые рифы.

Я воздвигала один ряд защиты за другим, и придуманный мной остров вот-вот мог превратиться в бастион Второй мировой войны или стать настоящей тюрьмой для несчастного моллюска. Осознав это, я остановилась и переключила свою фантазию на другое.

– На острове наш моллюск был не один, – заявила я голосом, не допускающим возражений, – там было много разных моллюсков. И однажды тёплой весенней ночью наш мечтатель встретил другого моллюска – девочку, которой очень понравились его фантазии, и она согласилась слушать их каждый день.

– А что потом? – с некоторым сомнением, но уже без слёз спросила Стеша.

– Потом у них родилось много-много маленьких моллюсков, и у каждого из них была своя крохотная цветная раковина, а чтобы они не потерялись в морском приливе, то все как один прилепились к длинной мохнатой водоросли, растущей на выступе скалы. Теперь целое семейство маленьких и больших моллюсков вечерами, когда песок из жёлтого становился голубым и в нём, подобно звёздам, поблёскивали при свете луны осколки кварца, папа-моллюск рассказывал свои удивительные истории, и всем казалось, что он вовсе их и не придумал, а узнал и пережил в далёких сказочных путешествиях.

– Значит, у них всё было хорошо? – на всякий случай уточнила Стеша. – Их не съели?

– Нет, – уверенно ответила я, – их не съели.

Сама же про себя подумала: «Кто же сможет пробраться сквозь все те преграды, которые я воздвигла вокруг нас? Разве что люди, которые гуляют по берегу в надежде найти красивую мёртвую раковину, распластавшуюся на песке. Но им привычней зайти в магазин и купить замороженных мидий, чем искать меня и вас в море, а значит, я пока могу наслаждаться чудесными мечтами о своей безопасности в маленькой хрупкой раковине, лежащей на отмели и чуть погружённой в песок, чтобы её не смыло случайной приливной волной».

– Ребята, знакомьтесь, это Тамара, она будет учиться в вашем классе.

Девушка стояла рядом с учительницей и без тени смущения, а скорее даже с любопытством разглядывала класс, не испытывая при этом ни малейшей неловкости от того, что её то же рассматривают, причём рассматривают весьма придирчиво, особенно девочки.

– Смотри-ка, стриженая, – толкнула Генку в бок его соседка Лёлька Гусева. Он с интересом посмотрел на новенькую, в его классе все девчонки носили косы, но этой стрижка шла – каштановые, с небольшой рыжин-кой волосы облегали голову плотной пушистой шапочкой.

– Что, всем, что ли, хвосты носить?! – он дёрнул соседку за косу, за что тут же получил по голове учебником.

Учительница глянула на них укоризненно, новенькая снисходительно улыбнулась, точно это была смешная театральная сценка и разыгрывалась она исключительно, чтобы её повеселить.

– Тамара, садись пока сюда, за первую парту, – сказала учительница и постучала ручкой по столу, призывая класс к порядку.

– Ну как тебе новенькая? – Сашка нагнал Генку уже во дворе школы – высокий, широкоплечий, с пробивающимся над верхней губой пушком, он казался старше своего одноклассника. Генка был щуплым, но вёртким и задиристым. Они были приятелями.

– А тебе? – ответил тот вопросом на вопрос.

– Классная девчонка, мне нравится.

Говоря это, Сашка приосанился – всем своим видом показывая, что и он сам имеет все основания понравиться новенькой. Последние два года он занимался академической греблей. Генка ревниво глянул на перекатывающиеся под рубашкой мышцы приятеля, таких ему никогда не накачать. Нет, Генка в обиде не был, в свои неполные пятнадцать он – кандидат в мастера по настольному теннису, но в глазах девчонок, конечно же, проигрывал рядом с таким вот атлетом. Правда, у Генки были другие преимущества, и, как он уже понял, немаленькие – он писал стихи, писал вдохновенно, как и должен писать поэт, девочки это ценили.

Новенькая Генке сразу понравилась, а тут ещё Сашка масла в огонь подлил, поэтому уже на следующее утро он подсунул под её учебник сложенный в четыре раза тетрадный листок с только что написанными стихами. Наградой ему была улыбка.

Сашка, заметив, что приятель его опережает, тут же предложил Тамаре книгу, которую просил у него Генка.

Соревнование между ними набирало обороты.

После уроков Генка первым подскочил к Тамаре:

– Я тебя провожу, мне в ту же сторону, – торопливо проговорил он, видя, что Сашка направляется к ним.

– Я уже провожаю Тамару, – на Сашкиной физиономии большими буквами было написано «На, получи!», и Генке захотелось врезать по этой физиономии.

– Мальчики, не ссорьтесь, вы оба можете меня проводить, – произнесла Тамара и, демонстративно оставив на парте портфель, двинулась из класса.

– Напросился – вот и тащи, – зло бросил Сашка, торопясь за девушкой.

Генка подхватил портфель: «Тяжёлый, зараза, что только девчонки в них носят?!» Свой тощий он нёс под мышкой, но всё равно было неудобно, и он с досадой поглядывал на приятеля, налегке вышагивающего рядом с Тамарой. Догнав их, Генка прислушался: говорили, как ни странно, о Достоевском.

«Надо же, – разозлился он, – ладно бы о гребле, но Достоевского-то этот верзила не читал, а туда же, философствует».