— Наверное сказать не могу. Но платят, говорят, хорошо. А самое лучшее надо вам поехать на Клиши, за Порт, на улицу Жорес, пятый номер, там спросите русскую кухарку, которая на рестораны кулебяки печет, она вам все и расскажет, потому что все от нее и идет.

У Веры Сергеевны закружилась голова и защемило под ложечкой.

— Слушайте, — сказала она, — может быть, вы что-нибудь путаете? Мне говорили, за больной ухаживать, а тут вдруг… такой ужас. Я не могу.

— Ну чего там. Поезжайте, узнайте, может, они и живые, покойники-то. Спрос не беда. Я ведь в точности не знаю.

Вера Сергеевна поблагодарила, вдохнула на дорогу лукового аромата и поехала.

— Если бы я знала, что это на Клиши, так прямо бы из дому и поехала.

Ее уже определенно знобило, и начался насморк.

— Зайти бы в бистро. Но время терять опасно.

В покойников она не верила. Это какая-то ерунда. Не надо об этом думать.

Хотела было снова думать про старушку, да теперь эти ужасные покойники перебили весь уют.

— Ну что же. Откажусь, если так. Но ведь, может быть, и не так. Может быть, консьержка ошиблась и все-таки место окажется у старушки, чудесной и здоровенной.

Разыскала русскую кухарку. Пошла к ней скромно по черному ходу.

Кухарка оказалась важная, готовила за повара. Застала ее Вера Сергеевна за чашкой кофе и рюмочкой коньяку.

— Присядьте, мадам, ежели по делу, — сказала кухарка.

Вера Сергеевна села на табурет, покосилась на плиту, где, задрав лапу, покоился на раздрызганном блюде остов гуся. Бывают еще на свете такие вещи, как гусь… Даже не верится.

От холода, голода и гусиной лапы она сразу как-то устала и поникла.

«Нельзя! Нельзя! Нельзя! — подбадривала она себя мысленно. — Еще немного, и я у цели».

— Да, я по делу, — сказала она. — Вы, говорят, знаете про одно хорошее место. Кажется, ходить за больной. Меня к вам послала, которая кулебяки печет на рестораны.

— Это Егорова, что ли?

— Да, да, кажется, Егорова, — отвечала Вера Сергеевна и подумала: «Господи, я уже всех баб перепутала. Что-то будет».

Кухарка потянула из рюмочки и сказала назидательно:

— «Кажется». Надо бы помнить. Про место я слыхала от Марьи Назаровны. Знаете? Ну, которая в русском ресторане. Только там как будто не за больной ухаживать, а барышень танцам учить. Да вы поезжайте прямо к Марье Назаровне, она их лично знает, она вам все и расскажет.

— А где она живет? — спросила Вера Сергеевна упавшим голосом и закрыла глаза.

— За Пер-Лашезом, на бульваре Мортье, в шестом номере либо в шестнадцатом. Ну, да вы там разберетесь. Место, говорят, хорошее, работа чистая, ни тряпок, ни объедков, танцуй себе и горя мало.

Вера Сергеевна отправилась на Пер Лашез.

Ей уже не хотелось есть. Болела голова, знобило. В чудесную здоровенную старушку она уже не верила. Оставалось выбирать между покойниками и танцами. То есть не фактически выбирать, а выбирать, о чем мечтать. Но остановиться ни на чем не могла. Перед глазами мелькали бабьи лица, прихваливали, приговаривали:

— Чудесное место! С покойниками плясать. Торопитесь, не то из-под носа выхватят. Эдакое-то всякому лестно.

Метро потряхивало, укачивало. Лицо горело, по спине протекал противный холодок, и глухо билось сердце.

— Нельзя! Нельзя! То есть, наоборот, — надо, надо! Надо довести это дело до конца. Что за малодушие! Пропущу случай, потом никогда себе не прощу. Теперь уже недолго осталось. Марья Назаровна это и есть первоисточник — последний этап… Пер-Лашез… покойники…

Было уже темно, когда она вылезла из метро. Какой-то тихий автомобиль чуть не сбил ее с ног, вспыхнул огненными глазами и снова погас, словно подмигнул.

— Господи! Мигают. К добру ли это?

Марья Назаровна плыла в зеленом чаду маленькой кухни. Лампочка была обернута зеленой бумажкой. Плыла Марья Назаровна и была пьяна до заболдения.

— Ой, родная ты моя! Это, значит, ты место ищешь. Ох, доля наша непокрытая. Это, значит, к Баухкнопфам. Это у них место.

— А какое же место? За старухой ходить?

— Чиво-о?

— У них старуха?

— У них, у них, — радостно закивала Назаровна. — У них все. И старуха, и все, что хочешь. Отличные люди.

Вера Сергеевна собрала последние силы. Подбодрилась.

— Ради бога, адрес.

— Адрес? Вот дай Бог памяти. Как будто на Фирлян. В двадцатом номере на Фирлян.

— Вы наверное знаете?

— Ну как не знать. Чудные люди. И старуха, и все, что хочешь.

Назаровна закачалась и икнула.

— Мы сегодня корейку жарим. От плиты такое по всему заведению воспаление.

Как во сне добралась Вера Сергеевна до двадцатого номера на авеню Фридланд.

— Баухкнопф? — переспросила консьержка. — Они недели две тому назад переехали. Адрес Ла Вилетт, пятнадцать рю Урко. Мадам плохо себя чувствует? Мадам хочет воды?

Она все-таки доехала, живая или почти живая. Она нашла указанный дом, она позвонила, и ей отперли.

Отпер плотный веселый господин.

— К Сереже? — радостно спросил он. — Сережа на фронте, и мы гордимся, что наш отпрыск…

— Я от Марьи Назаровны, — прошептала Вера Сергеевна.

— А! От Марьи Назаровны? Значит, насчет нашего Кокошки?

«У них, значит, мальчик болен, а не старуха», — подумала Вера Сергеевна и, выдавив губами дрожащую улыбку, кивнула головой.

— К сожалению, вы опоздали! Ужасно жаль. Вчера наши соседи прислали специалиста, и он его отлично обстриг. Кокошка! Иси! Покажись! Иси, дурень, иси![114]

И на его зов выбежал из соседней комнаты развеселый пудель.

— Видите? По новой моде — корпус стрижен, но не брит, а ноги и морда в мохнах. Хорошо. Вы как специалистка должны оценить. Что? Что? Да ей, кажется, дурно… Жоржет! Де ло! Вит де ло! Сет дам того-с… ве мурир…[115]

Вася, семнадцатилетний волонтер французской армии, в первый раз приедет в отпуск. В последнем письме написал: «Приеду в субботу вечером, на сорок восемь часов, это уже наверное».

И «наверное» было подчеркнуто.

Потом пришла еще открытка.

«Приеду в субботу вечером. Только не вздумайте встречать на вокзале. Убедительно прошу — не надо».

— Почему он не хочет, чтобы его встретили на вокзале? — удивлялись домашние. — Верно, боится, что очень затолкают.

Ждали, волновались. Бегали в русскую лавочку за халвой, приготовили жареную колбасу с капустой — все по вкусу героя.

Сережа Синев прибегал каждые полчаса справляться — не приехал ли. Он так надоел, что пришлось ему наврать. Сказали, будто получена телеграмма, что Вася приедет в воскресенье утром.

Сережа Синев погас, как свечка на сквозняке, втянул голову в плечи и ушел понурый.

Лизочке, Васиной старшей сестре, жалко стало Сережу, и она закричала вслед:

— Хотите шоколаду? У меня есть плиточка.

Но он уже не слышал.

Он шел и думал: «Они, кажется, меня обманывают. Что же, завтра воскресенье, рано вставать не надо, и я отлично мог бы подежурить сегодня вечером на улице и проследить, не приедет ли Вася». Но тут же сообразил, что дома хватятся, пойдут его искать и потащат домой. Дома до сих пор относятся к нему как к ребенку, что довольно глупо, потому что ему двенадцать лет, а в этом возрасте у островитян человек считается уже совершеннолетним и может не только взойти на трон своих отцов, но даже жениться. Ну, женитьба, положим, черт с ней. Он женщин не любит. Трон? Он бы его с удовольствием променял на хороший аэроплан новейшей системы, четырехмоторный.

Из ночного дежурства ничего не вышло. Родители, не имевшие ни малейшего понятия о правах двенадцатилетних островитян, Сережу вечером уже из дому не выпустили.

Вася приехал довольно поздно. Дома уже потеряли надежду, решили, что начальство раздумало.