Так и живут.

Между прочим, ни на одну русскую организацию не жертвуют никогда ни сантима.

— Не такие нонеча времена.

В Россию возвращаться не собираются, даже если все «перевернется».

— Жди еще, пока все наладится. Жить и тут можно.

Так вот применительно к Карамзину: какова эта любовь наша, если вычеркнуть политическую? Физическая или, может быть, нравственная?

Мы многое знаем о людях подсознательно.

Самый полезный для нас человек иногда бывает почему-то неприятен, несимпатичен, не хочется иметь с ним никакого дела. Такие люди приносят несчастье. Вероятно, потому, что в их присутствии чувствуешь себя неуютно, пересиливаешь себя, чтобы не раздражаться, скрыть свою неприязнь. И на это усилие тратится некоторая энергия, отвлекается внимание, и, конечно, дело, на которое это внимание должно было быть направлено, от этого страдает.

Таких несимпатичных людей мы стараемся избегать.

Но кроме людей, каждый человек окружен вещами, о таинственном влиянии которых он ни на минуту не задумывается. А между тем, многие дамы замечают, что то или другое платье приносит несчастье. Платье иногда бывает очень красивое и к лицу, а наденешь его — и проскучаешь весь вечер. Тот, для кого наденешь, не придет. Либо придет, да не подойдет. А и подойдет, так не обрадуешься — скажет что-нибудь неприятное.

Но платье — это дело очень заметное. Между тем, человек вносит в свой дом бесконечное количество всяких предметов, проследить влияние которых иногда очень трудно, прямо даже невозможно. Вот, например, прислали вам из магазина лампу и чайник. И в тот же день вы поссорились с женой, продулись в карты и отдавили лапу собаке любимой женщины. Кто здесь виноват — лампа или чайник? Как установить?

Будьте осторожны!

У каждого предмета, как и у каждого человека, есть своя «личность». Нечто во внешности, что может нравиться и не нравиться, к чему инстинктивно влечет или отталкивает. На это необходимо обращать внимание.

Иногда самая с виду незамысловатая и незначительная вещица, которую вы внесли в свой дом, может причинить вам тысячи неприятностей и даже разбить вашу жизнь. Примеров много.

Гостей ждали в сочельник. Два дня готовились, убирались, чистились.

Когда мебель была расставлена по своим местам, куда что следует, Дусенька (мадам Покромова) сказала Пусеньке (мосье Покромову):

— Пойди сюда, детка, и посмотри на этот угол.

Детка — это был довольно плотный, лысый господин с круглыми рыжими бровями и крошечным ротиком — подошел и посмотрел на угол.

— Не находишь ли ты, — продолжала Дусенька, — что здесь пусто? Если бы сюда поставить кресло, образовалось бы преуютное местечко. С левой стороны радиатор, с правой швейная машинка, сзади граммофон. А? Как ты думаешь? Это будет изящно?

— Хорошо. Я поеду.

Пусенька был человек догадливый и в длинные диалоги не пускался. Длинный диалог был такой:

Он: Да, с креслом, конечно, было бы лучше.

Она: Так, чтобы не откладывать в долгий ящик, может быть, ты съездил бы на Марше-о-пюс и поискал бы недорогое, но хорошенькое кресло?[86]

Вот все это Пусенька мысленно прослушал и ответил на последнюю фразу:

— Хорошо, я поеду.

А в следующее же воскресенье он уже уныло бродил между деревянными бараками, цепляясь за вешалки и табуретки и с ужасом отшатываясь, когда неожиданно среди шкапов мелькала неприятно знакомая рожа с рыжими бровями. Это подшучивали шкапные зеркала.

Кресла подходящего не находилось. Были либо громоздкие, либо сломанные, либо слишком дорогие.

Один добродушный еврей предлагал купить вместо кресла этажерку.

— Вполне может заменить и стоит недорого.

Пусенька уже собирался бросить эту затею, как вдруг его внимание привлекло огромное чучело орла. Огромное, с раскинутыми крыльями, с бешено выкаченными глазами и раскрытым клювом; орел висел на крюке и, казалось, выбирал себе барана, в которого бы вонзить когти.

Баран нашелся.

— Это настоящий орел? — спросил Пусенька.

— Самый настоящий, — ответила торговка. — И я могу вам уступить его очень дешево, потому что нам надо очистить место для люстры.

— Да мне не нужно.

— Как не нужно? — даже удивилась торговка. — Каждому нужно орла, только не всегда можно найти. Это замечательная птица. Если вы ее повесите — ваша квартира больше ни в чем не будет нуждаться. Никаких диванов, ни кресел, ни рояля. Ничего не нужно. И дешево!

— А сколько же он стоит? — спросил Пусенька и сам удивился — зачем спрашивает.

— Шестьдесят франков.

— Дорого! — бросил Пусенька и повернулся, чтобы уходить.

— Ну, давайте пятьдесят.

— Дорого, — крикнул Пусенька и прибавил шагу.

Нужно было торопиться, чтобы успеть еще заглянуть в один-два мебельных магазина.

Кто-то схватил его за рукав:

— Идите же! Вам уступают орла за сорок.

— На кой черт мне этот орел, — подумал Пусенька, но моментально повернул к лавке.

Там уже отцепили чучело и смахивали с него пыль.

Поставленный на прилавок орел казался еще больше. И грязен он был до омерзения.

— Послушайте! — робко сказал Пусенька. — Да он какой-то облезлый.

— А почему вы думаете, что он при жизни не был облезлый? — сказала торговка. — Что вы, были с ним знакомы, или что? Орлы всегда такие. Это не канарейка. Приведите такси, а то вам до выхода не донести. Это товар тяжелый. Массивный товар.

Чтобы доказать массивность орла, она щелкала пальцами по крыльям. Из крыльев валила пыль.

Пусенька вздохнул и покорно пошел за такси.

— Что я делаю? — думал он, подъезжая к лавчонке. — Зачем я покупаю это чучело? Оно мне абсолютно не нужно. Мало того — оно мне противно.

Тем не менее он ввалил орла в автомобиль под громкую ругань шофера, который боялся за целость стекла.

— Вот вам! — сказал он, протягивая торговке 100 франков.

Торговка положила деньги в ящик и протянула Пусеньке 10 франков сдачи.

— Почему десять? — спросил Пусенька. — Я же вам дал сто, а орел стоил сорок.

— Сто-о? — с негодованием повторила торговка. — Сто? Пятьдесят вы мне дали, а не сто. Если бы дали сто, я бы дала вам шестьдесят сдачи. А раз я даю десять, значит, вы мне дали пятьдесят. Так все ясно — не о чем спорить.

— Извините, мадам, — разволновался Пусенька. — Извините, но я дал вам сто.

— Нет, уже это вы извините, — кричала торговка. — Вы дали пятьдесят.

Пусенька дрожащими от бешенства руками разворотил свой бумажник.

— Вот! Видите! Видите, здесь лежит бумажка в пятьдесят, значит, я дал вам сто.

— А почему я не могу думать, что у вас было две по пятьдесят? Я честная женщина, я здесь пятнадцать лет торгую, и никто никогда не обижался. А вас кто знает. Что вы за человек? Ходит и черт знает что покупает, да еще требует, чтобы ему верили!

Пусенька оторопел. Раз она сама признает, что покупает он черт знает что, то, пожалуй, она человек искренний. Но ведь он ясно помнил, что взял сто и пятьдесят.

— Ничего не попишешь! — вздохнул он.

Поехали.

Чтобы не разбить стекла, пришлось опустить окно. Пошел дождь. Стало мокро и холодно. Орел отсырел и запа́х чем-то удивительно скверным. Одной лапой он царапал Пусенькино колено, другую задрал вбок, как собака перед тумбой. Голову высунул в окно, и Пусенька видел, как прохожие оборачиваются.

Приехали.

12 франков да 1 пурбуар. Итого [87]13. И число-то какое неладное. Ухватил птицу в охапку. С нее текло что-то коричневое.