Яшка, точно читая его мысли, с облучка проворчал:

— Наш-то "Петрович" как мышь какая — юрк и пропал! Только в такой каше и мышь заблудится! Как думаете, Вашбродь?

— Работа у него такая, поди, не заблудится… — нехотя ответил Росляков.

Помолчав, Яшка проканючил:

— Надо бы лошадку попоной накрыть, Алексей Алексеевич… Валит-то как! Вскорости отрывать придется лошадку-то…

Росляков промолчал.

— Ну, так как, Алексей Алексеевич? — вновь пробубнил ефрейтор. — Накроем? По всему видать, "Петрович" в такую темень не скоро явится…

— А если явится, нужда вдруг будет? Быстро ли управишься с попоной? — не выдержал Алексей.

— Что ж не управиться-то — минутное дело… Так я накрою лошадку, Ваше Благородие?

— Да накрывай уж, дьявол тебя возьми! — выругался Росляков.

Яшка долго водил рукой по спине Сивухи, сбрасывая с нее уже навалившийся снег, потом вытащил из-под облучка попону, прошел к лошадке и с любовью покрыл ею животное, тщательно расправляя концы. Покончив с этим, взобрался на двуколку и, прикрывая ладонями цигарку, прикурил.

Закурил под опущенным верхом и Росляков. Несколько раз затянувшись, Яшка неторопливо рассудил:

— Однако, Алексей Алексеевич, трудно будет ходить за "Петровичем"… Лошадка не собака, по следам не пойдет… Как разумеете, Ваше Благородие?

— Забодал ты уже, Яков Липнин! — вновь раздражаясь, ответил Росляков, Яшка словно специально раздраконивал и без того мучавшие его опасения. — Лучше смотри на госпиталь — вдруг кто появится, а ты разглагольствуешь почем зря!

— Смотрю, Вашбродь, как не смотреть… Только не видать же ни черта!

Ефрейтор несколько раз глубоко, с удовольствием затянулся дымом.

— А все ж собачья, Алексей Алексеевич, у "Петровича" работенка, правда ведь?

Росляков чуть не поперхнулся дымом.

— А у тебя, значит, лучше?

— Мне нравится, — простодушно ответил возница. — Хлопотно при вас, да все ж весело! И не "мо-синку" ношу, а револьвер офицерский! Да и дело в "конторе" стоящее — шпиенов ловить…

— Ты бы помалкивал об этом, ефрейтор Лип-нин, а то вмиг на передовой окажешься со своими сотоварищами. Это тебе еще повезло — у нас ведь ефрейторов не бывает, самое меньшее — унтер-офицер!

— Так я ведь вестовой лишь у Алексея Николаевича, да вот еще возница при "конторе"! — обиделся Яшка. — А передовая что — не страшна она — дело геройское! Я ведь только и говорю, что здесь веселее…

— Вот и молчи, балда! — откидывая окурок, отрезал Росляков и подумал: "Веселее… Вот упустим филера — весел ее-то Листок и покажет! Однако упускать нельзя. Если что — проедем на Армянскую, как договаривались, а уж там "Петрович" нас найдет… В конце концов, квартиру Натальи Ивановны знаю, слава богу! Если что — найду".

И вдруг он с неприятным изумлением подумал, что теперь вынужден следить за той, которую еще вчера считал самой прекрасной и благородной дамой гарнизона. В глубине души он не мог справиться с мыслью, что это милое, нёжное существо, от которого потерял голову даже такой сердцеед, как Оржанский, вдруг в одночасье попало в навязчивое подозрение ротмистра. Конечно, Листок не все раскрывает и зря бы не послал его сюда, но сама мысль, что Наталья Берт как-то связана с коварным агентом, посягающим не на кого-нибудь, а на самого Государя Императора, — эта мысль казалась для Алексея совершенно отвратительной, и, несмотря на это, он обязан был выполнить приказ. Хотя бы для того, чтобы доказать всю беспочвенность идиотских подозрений "шефа"! Но для этого требовалось одно — не упустить филера…

К счастью, через час снегопад стал стихать. Вместе с тем стало совсем темно. И если бы не тусклые огоньки, замерцавшие внизу, по склону горы, по которому разметался военный городок Сарыкамыш, да не светящиеся слева окна госпиталя, то можно было бы подумать, что весь мир опустился в преисподнюю. И хотя снег все еще падал, свет, исходящий от госпиталя, позволял различать силуэты самого здания, распахнутые ворота, изредка мелькавшие во дворе тени людей…

Несколько раз к воротам подъезжали подводы. Росляков и Яшка слышали тогда неясные голоса, скрип колес, размашистые шаги по глубокому снегу. Потом подводы уезжали, все стихало, и вновь воцарялась таинственная тишина, в которой, казалось, слышалось падение снежинок. И лишь редкий треск в морозном лесу нарушал ее разбойничьим выстрелом, заставляя от неожиданности вздрагивать.

И тут Алексей различил две странные тени, мелькнувшие в проеме госпитальных ворот. Тени явно приближались, ибо росли в размерах. А вскоре послышались голоса — еще неразборчивые, едва долетающие до слуха, но вскоре стало ясно, что голоса мужской и женский… Сердце Рослякова бешено заколотилось, а в мозгу точно поселился дятел: "Она… Она… Но почему мужской голос? С кем-то уже встретилась? Где же чертов "Петрович"? Почему не подает знаков? Значит, не она?"

А тени тем временем все приближались. Говор по-прежнему невнятный, но отдельные фразы уже различимы. И неожиданно Алексея бросило в жар — до слуха долетело:

— Не беспокойтесь, Наталья Ивановна, я не тороплюсь. Провожу до самой квартиры!

Значит, она, Наталья Берт! И кто-то провожает ее! Агент или очередной ухажер?

Ответ ее он не расслышал, но она явно отговаривала своего спутника от рыцарских побуждений, поскольку мужской голос решительно возразил:

— Даже не спорьте! В такой темени я вас не оставлю! Да и снегу намело по колено. Идите след в след.

"Пожалуй, не агент… — подумал Росляков облегченно. — Разговаривает, скорее, как коллега…"

Но не успел он так подумать, как отчетливо, почти рядом, послышалось:

— А вот, кажется, двуколка стоит…

Хруст шагов стал приближаться; Росляков невольно откинулся в тень крыши и вдруг с ужасом подумал: "Попона!" Но следующая мысль успокоила: "Хотя это и к лучшему — все выглядит естественно!"

Однако произошло неожиданное: из темноты выплыла фигура высокого мужчины в шинели военного врача, и громкий голос спросил:

— Не подбросишь, братец, на Складскую улицу? На две водки получишь!

Яшка, восседавший на облучке и, вероятно, также не ожидавший подобного оборота, не раздумывая, брякнул, похоже, первое, что пришло на ум:

— Не имею права, велено здесь стоять!

Наступила тишина — доктор, не замечая отчего-то Рослякова, вглядывался в лицо ефрейтора.

— Ба! — вдруг вскричал он. — Так я тебя знаю! Ты же человек ротмистра Листка. Что ж, братец, тогда все понятно! Извини…

И уже отходя от двуколки, бросил Яшке из темноты:

— Почтение передавай ротмистру! От доктора Поплавского!

Две тени воссоединились и, о чем-то переговариваясь, стали удаляться вниз по дороге, ведущей к хлебопекарне.

Не прошло и минуты — Росляков даже не успел прийти в себя, — как прямо перед ним просунулась физиономия "Петровича". В следующий миг до ушей донесся шепот:

— За мной теперь нельзя! Спускайтесь на Торговую, через нее на Армянскую — как уславливались. Только не сразу! Там ждите! Найду сам!

И физиономия исчезла. Росляков вновь осторожно высунулся из двуколки, но, как и в прошлый раз, филера уже нигде не было — одна тьма…

— Слышал? — прошептал он Яшке, все еще всматривающемуся в темноту, и тот, с тем же благоговейным трепетом зашептал:

— Слышал, Вашбродь… Точно призрак какой, язви его в душу… Напужал даже, анчихрист!

— Снимай тогда свою чертову попону, едем!

Минут через пять они тронулись, до слез в глазах всматриваясь в темноту. Медленно спустились к церковной площади, с нее свернули в проулок, выехали на Торговую улицу — пустынную, вымершую. Лишь редкие огни в одиноких окнах напоминали, что Сарыкамыш все еще обитаем. Они повернули направо, доехали до перекрестка, где начиналась узкая "Армянская" улица, как ее прозывали военные, и со скрипом стали подниматься по ней вверх: Сивуха, утопая в глубоком снегу, с трудом тащила в гору повозку, больше напоминавшую теперь инвалидную коляску.