— Не надо, сам пойду, — процедил сквозь зубы Оржанский. Он был бледен как полотно.
— Сумеете? — спросил доктор.
— Сумею… Только помогите…
— Хорошо… Ведите его в дом!
Втроем с Авиловым они помогли сотнику подняться; осторожно двинулись к крыльцу.
— Кто ж в тебя мог стрелять, казак? Неужто Волчанов? — негромко посетовал Листок, словно спрашивая самого себя.
— Надо срочно вызвать Пестрюкова, — точно отвечая ему, произнес Авилов слева. — Все-таки офицер резерва, жандармский штабс-ротмистр, как-никак расследование вести умеет…
Листок не сразу догадался, о ком толковал начальник — о приехавшем с Астафьевым жандарме, что на совещании не проронил ни слова. А, догадавшись, кивнул в сторону крыльца:
— Аппарат в "конторе"! Звоните, Виктор Николаевич, сотника мы и сами дотащим!
Штабс-капитан, хрустя сапогами, оббежал их и тут же исчез в дверях.
— Допрыгался, казак? — сердито проскрипел зубами Листок. — Пошли уж, поднимайся на ступень… Сейчас перевяжут. Только бы кровь остановить…
Они шагнули на крыльцо.
— Кому сказать — так засмеют! — вновь, не удержавшись, в ухо проворчал Листок. — Контрразведчика чуть из-за бабы не убили! И солдатика почем зря из-за твоей дурости жизни лишили…
— Не в меня стреляли, Алексей Николаевич, — кривясь от боли, процедил Оржанский. — В этого беднягу, ополченца… А в меня, видать, так, для отвода глаз — мол, Волчанов, из-за бабы… Ох, и жжет-то как!
— Откуда знаешь?
— Знаю наверняка… Стрелок, похоже, знатный, если мужика, вон, одним выстрелом в лоб… Если бы в меня целил, то и убил бы…
Листок мельком взглянул на пыхтящего рядом лекаря и тихо произнес:
— Ладно, после… Перевяжут — исповедуешься!
* * *
Штровман осмотрел Оржанского в кабинете Алексея Николаевича. К облегчению всех, пуля прошла навылет, не задев кости, кровь, на удивление, уже запеклась, и раны с обеих сторон только едва сочились.
— Да вы, голубчик, в рубашке родились, — прогнусавил эскулап. — Пустячок, да и только… Я-то, грешным делом, думал, эпифис плечевой кости раздробило, коль такой детина на снегу валяется. Видать, от шока…
Из-за двери высунулась голова Яшки:
— Алексей Николаевич, жандармы прибыли…
— Ладно, — кивнул Листок. — Согрей лучше воду, омыть рану надо!
Доктор одобрительно чмокнул:
— Да-с, вода понадобится…
Голова Яшки исчезла.
Листок обернулся к стоящему у окна Рослякову.
— Поди, скажи: скоро выйдем. И будь с ними, делай, что велят!
И уже в сторону добавил:
— Сейчас бы понять, кто стрелял!
— Пожалуй, я к ним, — набрасывая на голову папаху, заторопился Авилов. — Справитесь здесь и без меня, но хотел бы поговорить с сотником. Так что — вернусь!
— Ну-с, батенька, сейчас перевяжем да в госпиталь! — потирая руки, протянул Штровман, когда за Авиловым закрылась дверь.
И, не оборачиваясь, глядя на Оржанского, обратился к рядовому с чемоданчиком:
— Плесни-ка, Иван Саватеевич, "аш два о" на докторские ручки… И сам обтереться не забудь. Да шинельку, болван, сними!
— Уф… К черту госпиталь! — заартачился вдруг сотник. — Перевязывайте скорее, да к дьяволу вас!
Младший доктор с удивлением посмотрел на Оржанского.
— А обработать? А ежедневная перевязка? А укольчики сами себе делать станете? Нет уж, господин сотник, иначе нельзя — только стационар! Иначе заражение, в лучшем случае — ампутация славной конечности! Вы этого хотите?
Сотник взревел — не то от боли, не то от возмущения:
— Старая ты клизма! Ты мне не указ, понял? Делай свое дело и мотай!
— Попрошу мне не тыкать, господин сотник! — не на шутку возмутился Штровман. — Хотите раньше времени в лучший мир — пожалуйста! Сейчас обработаю, чем придется, да оставлю гнить. Ваше право, в конце концов!
— Не горячитесь, Владимир Генрихович! — вмешался в перебранку Листок. — Сотник Оржанский поедет с вами куда вам будет угодно. И это приказ! — прикрикнул он в ответ на вопль казака. — На кой черт мне однорукий помощник? Так что спокойно вяжите его по всем правилам, любезный, и только одна просьба: как покончите, дайте нам пару минут побеседовать с этим героем…
— Как угодно! — сердито отрезал доктор. — Иван, черт бы тебя побрал, тащи спиртус!
* * *
Авилов вернулся, когда санитар Штровмана побежал звать с транспорта карету.
— Хорошо работают, черти, да только пока ничего вразумительного! — мрачно сообщил штабс-капитан, снимая шинель. — А вас, доктор, жандармы просят, для медицинского освидетельствования этого… убитого.
Штровман, ничего не говоря, закурил, дымнул в сторону и, не вынимая изо рта папироску, прошел к вешалке. Накинув шинель поверх халата, повернулся и укоризненно произнес:
— Господину казаку нужен покой, а вы его на табурете держите! Когда доконаете — позовите…
Сказал и, еще раз демонстративно дымнув, вышел.
— Шел бы и ты отсюда! — не приказал, а скорее попросил Листок Яшку, прибиравшего медицинский мусор, оставшийся после перевязки Оржанского.
Ефрейтор молча поднялся и, захватив с собой ведро, также исчез за дверью.
Оставшиеся в комнате некоторое время молчали. Затем Листок прошел за стол, откинулся и молча уставился на укрытого буркой Оржанского. Авилов, подтащив табурет, сел напротив раненого казака и с любопытством оглядел его с ног до головы. Оржанский, все еще мучающийся от боли, проныл:
— Вам-то чего надо, штабс-капитан?
— Так кто в вас стрелял, сотник, как думаете? — вместо ответа мягко спросил Авилов. — Этим человеком может оказаться капитан Волчанов?
— А вы-то кто еще такой?
Виктор Николаевич, по своему обыкновению, с легкой улыбкой представился:
— Начальник контрразведывательного отделения штаба Кавказской отдельной армии штабс-капитан Авилов.
Листок, желая, вероятно, предупредить очередную выходку подчиненного, добавил:
— Наш начальник…
Но сотник от этих слов только взвился:
— А мне плевать, Алексей Николаевич! Не знаю, кто стрелял и по какой надобности. Только пуля не мне предназначалась, а этому дураку из санитаров-ополченцев…
Авилов помолчал, раздумывая над словами сотника, и спросил вновь:
— Значит, его знали раньше, коль вам известно, что он из санитаров?
Оржанский вновь поморщился от занывшей под бинтами раны:
— Уф-ф… Да не знал я его. Раз только и видел возле госпиталя, перебросились любезностями…
— Когда видел? — насторожился Листок. — Уж не вчера ли?
— Ну, вчера… Так ведь все успел!
Листок насупился:
— Виделся все-таки?
— Говорю же, нет! М-м-м… Господи, замучили вы меня… Не было ее в госпитале. Этот самый солдатик искал, да не нашел, сказал, ушла после дежурства, черт бы его побрал!
— Оттого он тебя и нашел, что ты назвал себя?
— Да… а… А как бы мне было передать, кто ее ждет?
Авилов, с удивлением посматривавший то на одного, то на другого, не выдержал:
— Господа офицеры, не могли бы вы пояснить, о ком идет речь?
— После, Виктор Николаевич! — отмахнулся Листок. — Ну и как же он тебя нашел?
— Бог его знает, как! Сегодня утром позвонил неожиданно в "контору", сказал, что встречались вчера — видно, чтоб я его вспомнил, — и что у него разговор по моей части… М-м… черт! Росляков свидетель — он меня к аппарату позвал! Я и назначил встречу на улице — не вести же его сюда…
— Он, что же, знал, что вы из контрразведывательного пункта? — недовольно спросил Авилов.
— Бросьте, господин штабс-капитан! Кто в Сарыкамыше не знает, что у нас за "контора"? Это мы только думаем, что секретнее всех секретов. Только, похоже, дело действительно серьезное было, поскольку голос его дрожал точно от страха… Дьявол, рука ноет, спасу нет!
— Ну, допустим… — не обращая внимания на стенания сотника, протянул контрразведчик. — А дело-то какое было?
Ответить Оржанский не успел — за дверью послышалась возня, тревожный топот сапог, громкий говор незнакомых голосов… Внезапно в дверь просунулась голова — на этот раз Рослякова:
