– Эмма… – прошептал он.

Сидящая на кровати женщина улыбнулась, кивнула и, вцепившись в волосы, которые она только что так ласково гладила, подняла голову лежащего тела. Это действительно была Эмма. Её глаза были закрыты, рот при поднятии слегка приоткрылся, лицо было очень бледное и осунувшееся. Женщина разжала пальцы, и голова девушки снова рухнула ей на колени. Послышался слабый стон. У Томаса кровь застыла в жилах. Он и представить себе не мог, что найдёт свою возлюбленную в таком ужасном состоянии, пленённую столь прекрасной, сколь и жестокой хозяйкой дома.

– Кто вы? – только и смог проговорить парень.

– Сядь, – приказала женщина.

Несмотря на то что Томас не собирался её слушаться, он, к своему удивлению, словно наблюдал со стороны, как его тело взяло стул и село.

– Меня зовут госпожа Осакабэ, – сказала женщина. – Я живу в этом месте с незапамятных времён. Когда-то давно здесь возвышался прекрасный белый замок, в котором я жила в самой высокой башне. Он принадлежал мне полностью, но в него каждый год пытался заселиться кто-то из людей. Я всегда любила уединение, поэтому спускалась осмотреть свои владения лишь раз в год, но всё время видела, что мой прекрасный замок кишит людьми, как тараканами. Однако я нашла им достойное применение. Я насылала на них морок и болезни, питалась их жизненными силами, что давало мне огромное могущество. Некоторые люди и сами приходили ко мне в башню, и тогда, в зависимости от моего настроения, я либо забавлялась с ними, превращаясь в прекрасную женщину, либо убивала, показав своё истинное лицо.

Прошло множество столетий, пока в мой прекрасный замок не пришла беда. Люди, заигравшись в свои войны, уничтожили его. Он сгорел в пожаре, а мне пришлось погостить у своей младшей сестрицы Камэ-химэ. Мы с ней очень похожи, поэтому у нас сложные отношения. Бедняжка так и не смогла адаптироваться к современному миру и живёт за пределами города.

Однажды я вернулась сюда, поскольку жизнь в лесу не для меня, и увидела, что на месте замка построили множество новых домов. Я выбрала этот. Он стоит именно на том месте, где когда-то стояла та самая башня, в которой я жила. С тех самых пор люди сами приходят в этот дом в поисках жилья. Я даю им то, что им нужно, но взамен питаюсь их жизненными силами. Они этого не чувствуют, пребывая в своих счастливых снах, заботливо построенных мной. Они даже и не догадываются, что больше не существуют в реальном мире. Для них жизнь продолжается. Я покажу тебе, если ты мне не веришь.

Госпожа Осакабэ взмахнула рукой, и Томас, словно на экране проектора, смотрел, как Эмма всё ещё ходит на работу и продолжает учиться. Затем он увидел себя, держащего её за руку во время неспешной прогулки, которые они так любили. Он бросил взгляд на то, во что превратилась его любимая жизнерадостная девушка, и на его глазах чуть было не выступили предательские слёзы. Он понял, что, если не сможет вырвать её из рук этого чудовищного ёкая[1], она попросту погибнет здесь.

– Почему Эмма? Что она вам сделала? – спросил Томас, пытаясь скрыть охватившее его волнение.

– Ничего, – просто ответила госпожа Осакабэ и вновь погладила девушку по голове. – Я не выбираю людей. Я встретила здесь Эмму ровно год назад, и пришла она по доброй воле. Ей нужно жильё, а мне – пища. Как говорится, ничего личного.

– Госпожа Осакабэ, – набираясь смелости, снова заговорил Томас, – отпустите её.

– Отпустить?! – вскрикнула женщина. – Ну уж нет!

– Возьмите меня вместо Эммы.

Глаза госпожи Осакабэ хищно блеснули, а губы растянулись в зловещей усмешке.

– Заманчивое предложение, – произнесла она и ещё раз взмахнула рукой. Немое «счастливое» кино пропало, а кандалы с металлическим лязгом открылись. – Что ж, она может идти.

Стены комнаты сотряслись от хохота госпожи Осакабэ, оглушив Томаса. Он понял, что это его шанс, и стремглав рванулся к Эмме, быстро взял её на руки и бросился прочь из этого проклятого места. Он уже пересёк порог дома и, думая, что опасность миновала, мысленно поздравил себя с победой.

– Томас! – окрикнула его госпожа Осакабэ, и он, не задумываясь о том, что делает, обернулся.

Вместо прекрасной женщины он увидел жуткое змееподобное чудовище. Оно скалило хищную пасть с огромными острыми клыками. От этого зрелища Томас рванул было вперёд, в панике пытаясь убежать подальше, но чуть было не рухнул, запутавшись в собственных ногах. В этот момент его взгляд упал на Эмму, которую он держал на руках. Её тело в мгновение ока превратилось в зловонный полуразложившийся труп, пожираемый опарышами. За долю секунды это был уже скелет девушки, который, в свою очередь, рассыпался в прах. Томас только и мог, что, оцепенев от шока, смотреть расширившимися от ужаса глазами на свои дрожащие, облепленные человеческими останками руки.

За его спиной раздался раскатистый злорадный смех. Он осмелился медленно повернуться, но больше не увидел ни чудовища, ни самого дома, из которого вылетел пулей всего несколько минут назад. На его месте стояли лишь руины, обожжённые пожаром.

Теперь он понял, почему полицейские так уклончиво ответили ему про опрос хозяйки дома и почему, когда он приходил сюда и бродил, прохожие смотрели на него как на сумасшедшего. Госпожа Осакабэ ловко повелевала человеческим сознанием и позволяла видеть лишь то, что она сама хотела показать. До него наконец дошло, как ловко она обвела его вокруг пальца. Парень чувствовал, как угасает его разум, а в его ушах по-прежнему стоял раскатистый смех Госпожи Осакабэ.

Горло сжалось так, что разжать не получается. А я уже успела понадеяться, что все обойдется.

Я уже давно знаю: взрослые – это угроза. Взрослые – это плохо. Если появился взрослый, быть очередной беде.

И вот она, беда.

– Знаете, вы уж простите, но ваша девочка какая-то бледненькая. Моя так выглядела, когда перестала гулять из-за болезни. И гимнастику мы тогда с ней забросили. Послушайте: а вы не думали отдать ее обратно в школу?

Я уже знаю, что сейчас будет сказано. Что я уже прохожу программу старших классов среднего звена, а кое-что берем и у совсем старших. Что временем веселиться и гулять я вполне располагаю и ничем не обделена.

Она отходит от словоохотливой женщины. Идет по направлению ко мне и бормочет что-то про то, что Словоохотливая Женщина плохая мать, раз у нее ребенок болеет. И что она больше близко к Женщине не подойдет, в приличных семьях потому что никто не болеет: ни взрослые, ни дети. Именно это она всегда говорит, если слышит, что кто-то болен.

А вот как пройдет мой сегодняшний вечер – я еще толком не знаю. Возможно, меня просто побьют за то, что я для кого-то выгляжу как больная и слабая. Возможно, будут подзатыльники и ругань. Жуткая боль в голове до утра обеспечена. Возможно, будут тяжелые и унизительные удары по тем местам, о которых не говорят, – именно для того, чтобы я уж точно никому не сказала. Она боится, что я скажу. «Она у меня истеричка, иногда опасаюсь, что она может наврать, будто ее дома ругают и бьют», – как-то сказала она в телефонном разговоре. «Будто»? Но как тогда называется то, что со мной делают? Иногда я считаю удары, чтоб не плакать, за слезы достанется дополнительно. Один. Два. Три. Если все-таки прорываются слезы, то потом она отпаивает меня какими-то таблетками и нежно говорит: «Дурочка, опять чем-то себя довела, ну такая впечатлительная, опять плачет». Может даже разулыбаться и поцеловать. Я держусь, чтоб не отшатнуться, за это – одним ударом отправляешься головой в стену. Лучше перетерпеть.

После экзекуции – да, я знаю такие слова и даже пишу их без ошибок под диктовку, это предмет ее гордости, – будут уроки. Я не знаю никого, кто бы в восемь лет, как я, решал такие уравнения. Впрочем, я мало кого знаю. Ошибаться нельзя. За ошибку будет что-то страшное. Лучше пусть просто бьет. Потому что, когда она держит меня за волосы, ударяет по лицу и говорит мне разные гадкие слова при каждом ударе (вот из этих слов я знаю не все, и оттого еще страшнее) – во мне вскипает что-то такое, чего быть не должно. Не должно, и всё. Я должна ее любить, хотя я не понимаю смысл этого «любить». Я должна всегда быть честной, и, если приходит плохая мысль, немедленно о ней рассказать и получить наказание. Тем более если что-то у меня не получилось. Я должна рассказать сама. Это касается и не только плохих мыслей: мне следует рассказывать вообще обо всем, а она мне говорит, какие мысли правильные, а за какие – она меня попозже накажет. Недавно, совсем недавно, я решила попробовать скрывать свои фантазии. Это было ни с чем не сравнимое наслаждение: представлять себе, будто я еду на пони где-то далеко-далеко, и вокруг цветы, и никого из людей. Я знаю, что была бы наказана за лень, глупые выдумки и, главное, за желание быть где-то далеко от нее, где некому меня, дуру, научить, что думать и что делать. И еще в моей фантазии не было уроков. Я промолчала. И она не догадалась. И не выследила: я мечтала ночью, когда она спала.