Когда наша гувернантка смеётся, наблюдая за нашими играми, из её клюва вырывается орлиный клёкот; она любит наблюдать, как девочки смотрятся в зеркало, и в воображении своём создавать их двойников, с которыми можно играть, словно с куклами. По ночам она приходит в наши спальни и хватает своими ледяными пальцами наши ноги, высунувшиеся из-под одеяла.

Нарисуй портрет её, отрази на холсте бледно-зелёные мудрые кошачьи глаза. Она будет сидеть смирно и, положив изящные руки на хрустальный шар, смотреть в необозримость. Вибриссы её станут подрагивать в так биению сердец мотыльков.

К острову на середине озера Зоя путешествовала на красной лодочке. Лягушонок в чёрной жилетке сидел на вёслах и весело насвистывал патефонную песенку. Когда же сестрица наша возлюбленная сошла на травянистый мягкий бережок, её встретили важные фламинго и чинные осётры в сюртуках. Суетливые мышата в канотье расстелили перед ней алую ковровую дорожку. Проводив старую скрюченную Зою к белому склепу в центре островка, они заботливо уложили её в гроб и затянули песню на языке, которого нет.

В телескоп, стоящий у окна, я вижу все. Сердитый, отправляюсь в комнату к Зое и спрашиваю: зачем? Зоя, чьи локоны рассыпаны по подушке, спит, а на покрывале её устроился и грустно смотрит на меня паук. В лапе его чёрный камешек. На, на, молча просит он меня, возьми.

Мы любим играть в прятки, в нашем громадном доме и в саду вокруг него множество мест, где ты можешь укрыться и перестать быть собой или даже просто быть. Спрятавшись в дупле старого бука, я вижу девочек, которые ищут меня, а когда находят, то вытаскивают наружу за шею и трогают мой пеликаний клюв. Белка, наблюдавшая за нами, играет на губной гармошке, и этот мотивчик хочется мурлыкать в беззаботные дни.

В сумерках среди печальных холмов бродит женщина в чёрном, и, если подойти близко, укрываясь в траве, можно услышать её печальную песню без слов. Ищет она руины своей юности, а кинжал в её руке похож на лёд. В послании, которое я оставил ей, сказано: «На север, за мостом, где на ветвях акации сидят черные вороны».

Почему человеку нельзя иметь голову какого-нибудь животного? У нас это получается легко. У меня голова норки, у моих сестёр головы лис, кошек, собак и разных птиц, но мы можем и меняться, быть теми, кем захотим. На фото мы все изображены сидящими за длинным столом на фоне прекрасной природы и тревожных небес; тени замерли в нашем уютном саду, глядя нам в спины. Зоя в тот миг моргнула, отчего кажется, что она, девочка с головой совы, сидит мёртвая. Возможно, по этой причине мне хочется любить её ещё сильнее.

Дверь в дальнем конце нашего сада невозможно открыть, есть лишь один способ: сказать заветное слово. Мы перерыли всю библиотеку в доме, но не приблизились к разгадке. Плачьте, о сёстры мои, плачьте и посыпайте головы пеплом, божественные создания. Злой лик луны висит над стеной и сулит смерть всем, кто осмелится нарушить запрет, смерть разума и мечтаний, смерть невинности.

После яблочного сидра у Матильды закружилась голова. Став лёгкой, словно пёрышко, моя сестрица взлетела к потолку и закружилась там. Звонко смеясь, выпорхнула в открытое окно, и ветер без труда подхватил её. Хотя у Розы снова пошла горлом кровь, она все равно хотела видеть, как Матильда кружит над садом.

Его большие крысиные зубы идеальны, а черные глазки честны. Назвавшись волшебным дядей нашей Миленочки, он увёл её гулять по травянистым холмам, накрытым темно-бежевой тенью. Тайны и смыслы, нам недоступные, постигали они вдвоём, так трепещите, о любимые. Тело Миленочки лежит в тёмном овраге за ручьём, где мы пускали кораблики.

У старшей сестры в руке топорик для разделки мяса, и она прелестно смотрится с ним в этом старомодном темно-розовом платье в потоке света, что льётся из окна. И мех на её кошачьей мордашке искрится. Мы в восторге от цвета её шерсти, такой густой, темно-рыжей. С лезвия топорика капала не менее густая темно-рыжая любовь.

Дрозд в белой жилетке целит ножом в торт на мой день рождения, а я, пытаясь спасти его, уворачиваюсь и убегаю. Наконец дрозд настигает меня и – он же случайно! – всаживает лезвие в мой левый глаз.

На лужайке стоит столик, за которым мы пьём чай, и мир вокруг кажется довольно плоским с непривычки. Дрозд уверяет меня, что лучшего торта не пробовал в жизни. Жилетку испачкал сливочным кремом.

Иногда, гуляя в саду, я встречаю саму себя, такую же девочку в белом платье и панталонах, у неё даже туфельки те же. Очень мне не нравится это, и я беру молоток. После, вооружившись лопатой, закапываю саму себя другую на полянке. Пока хороню тринадцатую, соловьи поют вокруг меня, а мягко-плюшевое солнце щелкает зубами, ухмыляясь.

Съев свою порцию мороженого, а потом и Матильды, я решаю спрятаться в гувернантку. Оказывается, внутри неё не только орлиный клёкот и полфунта странных снов, завёрнутых в вощёную бумагу, но и уютное кресло возле столика с книгами. Матильда спрашивает, не знает ли гувернантка, куда я подевался, а та отвечает: глубокий сон и абсолютный покой. Хорошо сидеть в этом кресле и читать. Песня сверчка навевает на меня самые приятные мысли, и тяжелеют веки.

Сказав, что теперь она привидение, Оля набросила на себя белое лёгкое покрывало и ходит по дому; мы же делаем вид, что она жутко пугает нас, и прячемся, и плачем, и падаем в обморок. Наконец, сбежав в сад, мы играли в другие игры, а когда вернулись, нашли, что от Оли осталось только давно засохшее пятно крови в гостиной на паркете. Лежащий рядом нож распался от ржавчины.

У человека из темноты воробьиная голова, модный сюртук и галантные манеры. С особенным удовольствием он расшаркивался перед Матильдой, красневшей от каждого его сумрачного комплимента. Беря её ручку с розовыми пальчиками, человек из темноты делал вид, что целует, а Матильда – кто бы думал, что она такая кокотка! – звонко хихикала и опускала глаза. Очень хорошо у гостя получалось пить несуществующий чай за столиком у каменной стены. Пустые фарфоровые чашечки, пустой чайник с китайскими узорами, пустая тихая беседа в унисон с песнями цикад. Нам кажется, знаки, вырезанные на белой спине Матильды, говорят нам, что человек из темноты ещё посетит нас. Возможно, завтра в полдень возле мёртвого шмеля.

Утром я не нашла в зеркале своего отражения, и мы отправились искать его в лабиринтах комнат, залов и коридоров нашего дома. Мы бродили в тенях, заглядывали под кровати и в кладовки, всматривались в щели пола, но нигде не могли отыскать моё отражение, пока Роза не открыла свою прикроватную тумбочку. Оттуда мы вытащили за волосы упрямую меня. В обмен на бокал крови она согласилась вернуться обратно.

Нет большего чуда и большего счастья, чем иметь сестру, которая меняет лица. Черные её глаза-провалы оттеняют скромную фарфоровую улыбку, на волосах её лежит венок из цветов, над головой, обезумев от лунного сияния, порхают громадные мотыльки. Плавно танцуют лёгкие розовые занавески. Сестра прячет свои маски в ящик комода, аккуратно раскладывает на бархатных подушечках.