– Тем более есть вещи и пострашнее… – добавил он.

– Ты шутишь? – хмыкнул Женька. – Что может быть страшнее Царенко?

– Например, чудовище в подвале, – прошептал Рыжик.

Мы с Женькой засмеялись. Решили, что наш новый друг хочет разрядить обстановку, но Рыжик почему-то притих. А взглянув на него, в груди моей защемило. Невозможно передать словами ту боль, что я увидел в его раскрасневшихся глазах. Боль ребенка, еженочно сражающегося с монстром в шкафу. Когда гаснет свет и он закрывает глаза, то слышит, как с противным скрипом отворяется постылая дверь – очень медленно, словно притаившаяся среди одежды тварь растягивает удовольствие перед тем, как выскочить из мира кошмаров. В темноте сверкают огоньки демонических глаз, гипнотизируют, а малыш и не пытается кричать: он сотню раз проходил через это и знает, что, как только послышатся шаги мамы или папы, монстр исчезнет. Растворится без следа, оставив после себя лишь приоткрытую дверцу шкафа.

Все это я прочел в глазах Рыжика. И от осознания, что он действительно верит в свои слова, вздрогнул. А Женька продолжал заливаться.

– Нам надо держаться вместе. Так у нас больше шансов остаться в живых, – сказал я.

– А ваши друзья не будут против меня? – поинтересовался Рыжик.

– Отныне ты тоже наш друг, – я приобнял его за плечо. Рыжик расчувствовался, захлопал ресницами, и по щекам его покатились слезы. Он плакал от счастья, не стесняясь своих эмоций.

– Меня никогда не называли другом, – мальчишка всхлипывал и улыбался. А я смотрел на него, такого хрупкого, но безумно смелого, и чувствовал, что сам вот-вот расплачусь.

Физкультурники сделали еще один круг. Один из них помахал нам рукой и широко улыбнулся. Я не знал этого парня, да и на лице Женьки прочел непонимание, отчего внутри меня что-то екнуло и, как оказалось, не зря.

Новость об инциденте с Царенко и его приятелем быстро разлетелась по школе, и нас уже кто-то сдал. Быть может, тот самый парень, что помахал рукой. И пока мы обсуждали, чей это знакомый, на стадионе возникла пара неразлучников – Царенко с Гавриловым.

– Смотрите, – Женька заметил их первым.

Наше счастье, что трибуны располагались с солнечной стороны, и какое-то время старшаки не могли нас видеть. Царенко хищно озирался по сторонам, высматривая добычу, а Гаврилов стучал кулаком об ладонь и время от времени подтягивал сползающие штаны.

– Что нам делать? – Рыжик посмотрел на меня умоляюще. Видимо, каждая его клетка в тот момент агонизировала, испытывая фантомную боль от предстоящей взбучки.

– Они нас увидят, – Женька всполошился не на шутку, заерзал, вцепился в портфель, как в спасательный круг. – Надо бежать.

– Мы не сможем от них убежать, – я покачал головой, – надо спрятаться.

– Куда?

– Не знаю.

– Это моя вина, мне и отвечать, – Рыжик поднялся, но мы с Женькой усадили его на место.

– Даже не думай. Мы все виноваты. Вместе и получим, – я старался говорить уверенно, но голос дрожал. В голову не шло ничего дельного. Страх перед Царенко туманил мозг. Но Женька, мой головастый друг, как всегда, нашел выход.

– «Птичье гнездо», – он подскочил от радости, схватил портфель и волоком потащил его за собой. – Быстро, за мной.

Не раздумывая я бросился следом, пригибаясь, желая слиться с сиденьями трибун. Как я сам не подумал о «птичьем гнезде»! На гостевом секторе трибун, возле прохода, была выломана доска. Взрослому туда не протиснуться, но ребенку вполне по силам. Это место нам показала Витькина двоюродная сестра, она иногда курила там тайком от всех. И сейчас ее тайное логово пригодилось как нельзя кстати.

Мы пробирались к нужному сектору, молясь остаться незамеченными. Рыжик шел последним. Ежесекундно оглядывался то на рыскающих старшаков, то на бегунов, завершающих очередной круг.

Женька слез первым, принял портфели и помог спуститься нам с Рыжиком. Под трибунами стоял полумрак. Солнце едва пробивалось вниз сквозь щели в досках, но мы видели друг друга, и этого было достаточно. Под ногами хрустели пластиковые бутылки и шелестели пакеты: уборщики туда наведывались крайне редко. А еще мы заметили несколько старых птичьих гнезд, именно по их наличию сестра Женьки назвала свое тайное место соответствующим образом.

Я рассказал Рыжику, как мы оказались здесь впервые, затем мы уселись на портфели и некоторое время молчали. Слушали, как снаружи гуляет ветер.

– Я есть хочу, – прошептал Женька, и мы с Рыжиком улыбнулись.

Он посмотрел на нас как на сумасшедших и уже громче сказал:

– Че вы лыбитесь, я не завтракал. Слышите, как живот урчит?

Мы отрицательно покачали головами.

– У тебя, правда, никогда не было друзей? – не унимался Женька.

– Нет, – ответил Рыжик. – Странно, да?

– Немного. А чем ты занимаешься после школы?

– Учу уроки, помогаю по дому.

– А потом?

– Ищу еду для… – Рыжик звонко шлепнул себя по губам. Я понял, что он расслабился и сболтнул лишнее. То, о чем не хотел говорить. Или не мог. Но Женька уже прицепился к словам, и глаза его заблестели.

– Еду? – переспросил он, подавшись вперед. – Для кого ты ищешь еду?

– Ни для кого, – попытался увильнуть от расспросов Рыжик, но Женька наседал.

– Не гони мне. Рассказывай, для кого.

– Для отца. Отца. Мне нужно кормить отца, – язык Рыжика заплетался, а суетливый взгляд нарезал круги по всему подтрибунному помещению.

– Пиздит, – резюмировал Женька, обращаясь ко мне. – Мы его другом называем, а он нам пиздит.

– Нет, я говорю правду! Я кормлю отца. Он болен. Кого же еще? Вы должны мне поверить, – он смотрел на наши с Женькой каменные лица и понимал, что ложь раскрыта. – Для отца. Сколько времени? Скажите! – Рыжик тараторил без умолку.

– Тише, тише, – я попытался его успокоить. Посмотрел на часы. – Два.

– Ужас, как поздно. Мне надо идти. Искать еду. На вечер ничего нет, – Рыжик рванул к лазу, но Женька перехватил его на полпути.

– Что с тобой? – он держал обезумевшего мальчишку, не зная, как его успокоить. – Тебя же заметят.

– Пусть заметят, – вырывался Рыжик. – Отпусти меня, или будет хуже.

– Кому будет хуже? Да что с тобой такое?

– Моим родителям будет хуже. Потом и мне. А может, всем. Я не знаю, докуда он может дотянуться.

– Макс, звони в дурку, у него крыша поехала, – Женька пытался усадить Рыжика на место, но тот сопротивлялся.

– Вы не понимаете. Я забыл, совсем забыл про него. Отпусти, прошу тебя.

Но Женька был неумолим. Ни слезы, ни уговоры – ничто на него не действовало. А я сидел, наблюдая за всем этим, и молился, чтобы старшаки нас не услышали.

Через некоторое время Рыжик выбился из сил и затих. Сел на портфель, скрестил руки на груди и уставился в одну точку. Казалось, он выплеснул из себя всю энергию и теперь казался еще меньше и беспомощнее. Мне стало жаль его; отличник – надежда школы – и с подобными причудами. «Умники все такие, – подумал в тот момент я, – ненормальные для этого мира, как море в Сахаре или верблюд в Антарктиде».

Мы просидели в «птичьем гнезде» около часа. Царенко с дружком к тому времени ретировались. Исчезли и бегуны. Рыжик, едва оказавшись на свободе, рванул домой, не попрощавшись. У него это вошло в привычку. Сначала он плакал, когда мы называли его другом, а после убегал, не пожав руки.

Последующие две недели в школу нас провожала моя мама, она же встречала после уроков. А на переменах мы ходили хвостом за учителями. Витька фыркал и смеялся нам в спину, Илюха с Сапогом вообще перешли на сторону врага. Женька рассказал, что видел их мило беседующими с Царенко. Видимо, Серега убеждал ребят привести нас с Женькой в какое-нибудь укромное место. Поэтому на все приглашения погулять и поиграть в мяч мы отвечали отказом.

Рыжик снова пропал. Я наделся, что с ним все в порядке; что он не повстречался с Царенко по пути домой в тот злополучный день. И чем чаще я размышлял на эту тему, тем больше странностей всплывало в памяти. Я поделился соображениями с Женькой. Тот поначалу пожимал плечами, но как-то утром прибежал ко мне и заявил, что я прав.