И здесь проявилось ещё одно отличие этой России от своего двойника из иной истории. Работа политической разведки, накрепко сплетенной с дипломатией, как правило происходила «под ковром», но тем не менее её результаты стали большим подспорьем для страны. И неприятным сюрпризом для тех, кто считал, что «ваньки» не умеют играть в серьёзную политику. У русских послов за рубежом, помимо обычного штата, появились молодые и ловкие секретари. А вскоре в европейских столицах некоторые местные граждане начали потихоньку подрабатывать, получая «пенсион» из рук этих молодых и ловких. Послы же, к своему крайнему неудовольствию, не имели права вмешиваться в тайную работу указанных лиц, и были предупреждены: любая попытка слить информацию об оных будет последним, что они сделают в этой жизни. Русские дипломаты видели, как создаётся нечто невиданное, вроде сетевой структуры образца двадцать первого столетия. Ничего даже отдалённо похожего они не видели ни в одной стране Европы. И, к своему ужасу, вельможи понятия не имели, кто стоит во главе сей организации. Этого вообще никто не знал. Кивали на государя, но тут явно поработал кто-то другой, более скрытный, терпеливый и опасный.
Если бы кто-то им сказал, что эту сеть в течение четырёх лет заботливо плела грозная, но прямолинейная, как клинок шпаги, солдат-девица Черкасова — не поверили бы.
Интермедия.
…Он прибежал к пожарищу первым, вместе с друзьями — Гришей и Ксенией. Пожар. Причём, горело не что-нибудь, а государев домик. И кто-то «заботливо» подпёр входную дверь, открывавшуюся опять же на немецкий манер наружу, брёвнышком. Притом, сделал это так ловко, что то брёвнышко не вдруг заметишь в ночной тьме… За дверью безрезультатно бились о створку, кричали и рыдали женщины, слышался детский плач. Раздался звон выбитого стекла: кто-то изнутри начал орудовать стулом в попытке высадить крепкую раму.
Отца здесь не было — он куда-то уехал, пообещав вернуться на следующий день. Но тётя Даша и маленькие братья точно здесь. Алёша одним ударом ноги, как учили, выбил брёвнышко из-под двери. Створка тут же отлетела к стене, наружу стали выбегать полуодетые перепуганные дамы. Гришка не сплоховал: тут же начал раздавать команды сбежавшимся строителям — кому тащить вёдра с водой, кому покрывала и тряпки. Сам Алексей, не думая о себе, прорвался внутрь: где тётя Даша и дети? Ох, вот они, слава Богу! Мачеха, кашляя от застившего глаза едкого дыма, прижимала к себе двухнедельного братца Павлушу, крепко держала за руку Петрушу и пыталась пробиться к двери сквозь толпу обезумевших от ужаса женщин. Подскочил, схватил её за плечо и потащил всех троих наружу.
— Воды! — крикнул Алёша, едва они выскочили за дверь.
— Все.. все выбрались? — закричала тётя Даша, как только к ней вернулся голос.
— Варвары нету! Сестрица наверху была! — послышался истеричный вопль одной из дам. Кажется, это была княгиня Меньшикова.
То, что произошло дальше, запомнилось Алексею на всю оставшуюся жизнь. Тётя Даша передала ему братца Петрушу, орущего благим матом младенца сунула в руки оказавшейся поблизости дамы. Оторвала длинную полосу ткани от юбки домашнего платья, намочила в ведре с водой. И не успел никто опомниться, как царица ринулась в горящий дом, по пути заматывая голову мокрой тряпкой.
— Куда?!! Стой!
Но юбка тёти Даши уже мелькнула на лестнице, ведшей на второй этаж, охваченный огнём. Алёша крепко выругался, сразу вспомнив все слова, коими при случае пользовались солдаты в егерской роте. Слава Всевышнему, не прошло и минуты, как мачеха снова появилась на лестнице, буквально таща на себе полубесчувственную женщину. Алексей видел, как она сорвала с головы начавшую исходить горячим паром тряпку: вместо подмоги та превратилась в опасность… Женщинам оставалось до выхода менее десяти шагов, когда на обеих загорелись платья. Статс-дама забилась в панике, а тётя Даша продолжала её тащить к спасительной двери. Не дотащила. Обе, корчась от удушья, упали на исходящий дымом пол.
— Мама! — срывая голос, закричал Алёша. — Мама!!!
Он не помнил, кому сунул в руки плачущего братишку. Кажется, какому-то офицеру. Выхватил у кого-то из рук ведро с ледяной водой, вылил себе на голову и ринулся в дом.
От этой женщины он видел только добро. Она никогда не учила его ненавидеть, как то делала родная мать.
«Не та мать, что родила, а та, что человеком сделала…»
Она должна жить…
…Государь, которому, конечно же, срочно сообщили о случившемся, примчался немедля, ещё даже не рассвело. Его трясло так, что все боялись нового припадка. Одним ударом ноги он вынес с петель дверь домика, где жил начальник каменщиков с женой и куда поместили тётю Дашу с детьми… Эти двое бросились друг к другу в объятия так, словно оба вернулись с порога смерти. Он почувствовал себя лишним и попытался выскользнуть за дверь, когда услышал, как мачеха сказала отцу: «Нас Алёша спас…»
Батюшка тогда словно в первый раз его увидел. Затем обнял и, кажется, даже заплакал.
— Сынок… Прости меня за всё…
— …Их убить хотели, батюшка, — когда всё немного улеглось, Алёша несмело отозвал отца в сторонку и поделился своими наблюдениями. — Дверь была бревном подпёрта. Сам видел, сам то бревно выбил.
Лютая, нечеловеческая ярость в глазах государя.
— Тот, кто сотворил сие, пожалеет, что на белый свет родился, — пообещал отец. — О бревне не болтай. Тётке Катерине скажешь, она розыск учинит…
3
Да. Это дело, если хорошо разобраться, ещё не закрыто.
Лихо было придумано. И развели тогда майора качественно. Сначала познакомили с опальной царицей, когда сын енисейского воеводы Степан Глебов посетил Суздаль ради рекрутского набора[4]. Между ними завязались близкие отношения. А затем, вдохновлённый инокиней Еленой, в миру Евдокией Лопухиной, влюблённый по уши майор принялся действовать, как указывали любезная Дуняша и её окружение. Ведь если на троне окажется Алексей, то царицей-матерью сделается Евдокия. А кто при ней окажется, тот и наверху станет… Глебов напросился на службу в Петербург, выследил, где, что и как, да и нанял каких-то прощелыг совершить поджог. Затем, как выяснилось, ещё и крутился среди тех, кто помогал спасать Дарью с детьми. Если бы не этот её рывок в дом, а затем если б не царевич Алексей, коего строжайше запрещено было трогать… Майор оторопел, когда наследник престола сам сунул ему в руки меньшего братца, отродье казачки, незаконной царицы Дарьи. Казалось бы — вот он, случай! Но — рука не поднялась на дитя. Не смог самолично удавить. Отдал какой-то женщине и ушёл… Нет, майор на дыбе не висел. И даже в пыточной не был. Катя применила к нему навыки психологической обработки, отточенные на куда более подготовленных к такому «диких гусях», которых ранее ловила «Немезида». Цепляясь к словам, оперируя фактами и предположениями, нанося точные удары по выявленным «болевым точкам» личности, она сумела убедительно доказать майору Глебову, что Евдокия ни разу не любила его, а использовала как одноразовое изделие, чтобы чужими руками устранить помеху… От лютой казни в петровском стиле[5] его спасло только признание, что не смог поднять руку на малолетнего царевича, невольно оказавшегося в его власти. Майора, коего ранее офицерский суд чести приговорил к лишению дворянского звания, повесили: извините, покушение на жизнь членов царствующего дома. Но, раздавленный и сломленный духом, он рассказал на дознании всё.
Пётр сгоряча собирался отправить за ним следом и свою бывшую, но та же Катя привела убедительные аргументы против. Лишать Евдокию жизни — значит подарить её сторонникам знамя в виде мученицы. Но государь жаждал крови и мести. Напомнил родственнице её же слова про безнаказанность, порождающую преступление. В итоге сошлись на строжайшей схиме и заточении в келье, лишив содержания, общения и пищи, кроме хлеба и воды. А вот окружение — её духовника, сыгравшего роль сводни, и парочку родичей Глебова, бывших участниками заговора — без малейших разногласий отправили на плаху… Да, Катя тоже считала, что способная «заказать» женщину и малолетних детей заслуживает возмездия. Однако геморроя от этого можно было получить намного больше, чем от сидящей под фактическим арестом схимницы.
