3

Ещё со времён Алексея Михалыча вырубать лес вокруг Москвы было запрещено. Стройматериалы и дрова везли, понятное дело, издалека, это влетало жителям столицы в копеечку. Потому, чтобы не складировать строительный мусор внутри крепости, Пётр велел объявить, что старое рассохшееся дерево сложат на краю Красной площади, у стены, меж собором и мостом, откуда всякий желающий сможет оное забрать на свои нужды. Единственное условие — самовывоз. Срок — до рассвета 25 декабря по здешнему календарю, то есть до начала празднества. Государь был уверен, что ещё задолго до восхода солнца москвичи разметут всё до последней щепки, очистив территорию, а он избавится от головной боли по поводу пожароопасного материала в канун грядущих новогодних торжеств. Ведь в полночь 1 января планировалось устроить праздничный фейерверк по примеру прошлогоднего[2].

«Немезида», кстати, тоже разжилась дармовыми дровишками, причём, почти «по блату», сразу после сноса какого-то склада, миновав стадию вывоза за ворота. Парни носили брёвнышки, которые потом пилили и рубили под нужный размер. Пилы, кстати, были голландские, из тех, что Пётр велел завозить «для образца» после Великого посольства. И они мало чем отличались от двуручных пил, которые продавались в строительных магазинах их родного времени. Арендовали две штуки, топорики использовали свои, так как местные аналоги ничего, кроме слёз, не вызывали. И закипела работа.

Катя попыталась присоединиться к ним, но братец усадил её за канцелярскую работу: нужно было составить подробные ведомости по текущему и желаемому составу полуроты, а также расписать всё необходимое, что требовалось для доукомплектации. Стемнело рано, пришлось зажечь свечу: товар не дефицитный, но на полковые нужды их отпускали в аптекарских дозах и только писарям. «Немезидовцы» покупали их на свои деньги. Перья, кстати, гости из будущего научились правильно очинять далеко не сразу, так же, как и пользоваться ими. Часто сажали кляксы, приходилось, ругаясь, переписывать бумаги заново. Аккуратная, педантичная Катя раньше товарищей освоила это непростое искусство — письмо гусиным пёрышком — и сейчас выводила своим идеально ровным почерком не менее идеальные строчки.

После прибытия обоза в Москву четверо из пяти немолодых поварих разбрелись по городу, нанявшись в прислуги. Их никто не держал: люди в своём праве. Даже денег немного выделили в качестве выходного пособия. Часть девчонок из числа сирот, как это ни удивительно, забрали к себе здешние дальние родственники, хотя, откуда здесь у них отыскалась родня — где Ингрия, а где Москва. Но оказалось, что многие ижоры на протяжении девяноста лет постепенно уходили из-под власти шведов-лютеран и оседали в России. Большей частью, конечно, под Новгородом, но многие, особенно в последние годы, добрались до столицы.

Сейчас у печки возились с котлом баба Маша и две её мелкие помощницы, у которых здесь родни не нашлось. Постукивание деревянных поварёшек и тихий треск дров в печи настраивали на мирный лад: скоро парни намашутся топорами, вернутся в тепло, а тут и каша готова. Вкусный запах, расплывавшийся по «располаге», тоже настраивал Катю на позитив. Ведомость получалась строгая, с чёткой росписью постатейно, что потребуется для новичков. Вроде ничего не забыла и лишнего не приписала. Хорошо.

Стук топоров за дверью внезапно сменился весёлым гомоном. Голос Петра она узнала безошибочно: наверняка самолично инспектировал снос деревянных строений, а сейчас явился зачем-то в гости к «немезидовцам». Завязался короткий, но вполне дружеский разговор. «…Все по дрова, и мы тоже. Лишними не будут», — Катя услышала голос брата. Что ответил Пётр, она не разобрала, так как опять донёсся грохот разрушаемой бревенчатой стены: стройбригада работала не покладая рук и невзирая на раннюю декабрьскую темноту. А какой-то десяток секунд спустя дверь «располаги» открылась, пропуская внутрь самого государя.

Судя по всему, явился он в прекрасном настроении. Бухнувшихся на колени при его появлении поварих проигнорировал, сразу направился к столу, за которым Катя занималась работой писаря. Та немедленно поднялась на ноги и встала по стойке смирно: армейская субординация никуда не делась.

— Вольно, сержант, — Пётр небрежно сбросил на ближайшую скамейку плащ и шляпу, а затем помахал какими-то листками. — Гляди, занятное чтение тебе принёс.

— Уже газеты доставили, — догадалась Катя. Другой причины для того, чтобы государь лично явился сюда ради какой-то корреспонденции, просто быть не могло.

— Читай, читай, — он шлёпнул на стол несколько европейских газеток и не очень-то вежливо плюхнулся на скамью. — Там про тебя писано.

Листки по формату сильно не дотягивали до газетных полос будущего, да и с иллюстрациями из всей пачки были только два новостных издания. Судя по качеству бумаги, эти были самыми респектабельными. Голландского языка Катя не знала, но по-немецки и по-французски читала более-менее свободно, даже в нынешней орфографии… Что ж, первый выстрел в информационной войне попал куда надо. Все эти газеты содержали не слишком длинную заметку, приоткрывавшую завесу тайны пленения Карла Двенадцатого. Явно имел место разного качества рерайт из первоисточника, но общий смысл всех статей был таков: мол, совершенно достоверно стало известно, что шведского короля взяла в плен некая русская девица, после чего отконвоировала к своему царю. Одна из иллюстраций типа «гравюра» была исполнена более-менее талантливо. Сказано про некую девицу? Вот вам усреднённая девица в простом европейском платье, которая в правой руке держит поднятую сковородку, а в левой, деликатно отставив мизинчик — конец верёвки. На другом конце этой же верёвки пририсовали связанного шведского короля, с поникшей головой бредущего по пустынной дороге. Автор второй иллюстрации явно знал, как одеваются русские девицы, потому главная героиня гравюры была облачена в традиционный сарафан и головной убор зажиточной подмосковной крестьянки. Придерживая подол, она весело мчалась за убегавшим от неё испуганным Карлом. С занесенной над головой сковородкой, будь она неладна.

— Могло быть и хуже, — Катя оценила образцы как зарубежной газетной словесности, так и мастерства оформителей. — Представляю, как смеялись в европейских столицах… кроме Версаля, конечно. Второму герою этих публикаций газеты показывали?

— Подождёт, — отмахнулся Пётр. — Он к праздничному столу назавтра приглашён. Подобные новости ему никто не покажет. Но раз я получил сии куранты, то и послы иноземные на картинки уже налюбовались. А мы предъявим им оригинал. Оденешься в своё, — добавил он тоном, не предполагавшим никаких возражений.

— Гости будут разочарованы, — заметила Катя. — Как бы не решили, что мы их дурим.

— Ты мундир свой подшей, чтоб мешком не висел, тогда и сомневаться в твоей женской натуре никто не будет.

— Сделаю, — аргумент был резонный, не хватало ещё подозрений в обмане, потому и возражений не возникло. — Думаю, кислая рожа Карла тоже должна их убедить. Держать себя он ещё не умеет, обязательно скривится… Куда и когда мне завтра приходить?

— Будь готова в три часа пополудни, я за тобой пошлю, — Пётр панибратски хлопнул её по плечу, но быстро убрал руку. — Что говорить, я тебе подсказывать не стану, сама знаешь.

— Будет сделано.

— А скажи, — государь заговорщически подмигнул, — сестрица твоя себя в строгости блюдёт?

«Приехали», — подумала Катя, мрачнея мыслями. Рядом с ней сидел один из самых известных бабников своего времени. Как бы не пришлось Дарью от него защищать.

— В строгости, — кивнула она, ничем не показывая своего истинного настроения. — Матушкино воспитание.

— Вот и хорошо. Ты погляди за ней, чтоб никто не обидел.

Он сгрёб со стола газеты, подхватил шляпу с плащом и ушёл. А госпожа сержант лейб-гвардии осталась в полной растерянности: чего именно она не знает и не учитывает в текущей ситуации? И какое место в планах Петра занимает старшая сестра? Он сумел сильно удивить её, а это было очень непросто.