3

— Корнет, вы — женщина?[1]

— Не смешно.

Если парни без особого оптимизма встретили перспективу носить здешнюю униформу как минимум на парадных построениях, то Кате преображенский мундир почему-то понравится сразу и без оговорок. Только уши мёрзли — треуголка с узким золотым сержантским галуном их не накрывала, а волосы ещё не успели отрасти до местных стандартов, торчали вихрами. Оставалось кутаться в епанчу и поднимать ворот повыше. Зато в этом прикиде её стойко принимали за молодого офицера из местных. Меньше недоверия или опасения, тоже плюс. Но свои вовсю острили, постоянно вспоминая то гусар-девицу Надежду Дурову, то кинематографический образ молодой Ларисы Голубкиной. Катя только отмахивалась: не до того.

Униформа фузилера Преображенского полка. Сержантская отличалась от неё только тонким галуном на шляпе и по краям обшлагов.

— Хорош троллить, — сказала она, вытирая подошвы сапог о тряпку у порога. — Завтра в таких же прикидах на плацу строевым шагом будете ходить, тогда уже я с вас поугораю. Где командир?

— Да с его формой неувязочка получилась — мастер-ломастер с размерчиком прошиб, — сказал неугомонный Вадим. — Приходится перешивать.

На богатырские плечи брата и впрямь нужно было заказывать мундиры по особой мерке. Собственно, так и сделали, но то ли портной попался косорукий, то ли решил сэкономить пару копеек на сукне и нитках, однако стоило Женьке надеть новенький кафтан с золотым офицерским позументом, как он треснул по швам. Сейчас командир, тихо матерясь, вооружился иголкой с ниткой и занимался скоростным шитьём за занавеской в дальнем углу «располаги», поближе к печке. Там же собрались офицеры, которые устроили последний прогон предложенным проектам. Катя отстегнула медный крючок под горлом, сбросила епанчу на лавку и подошла к ним поближе.

— Что решили? — спросила она.

— Пришлось кое-что забраковать, — ответил Орешкин, перебирая листы с чертежами. — Про унитарный патрон пока лучше забыть, тут ни гремучей ртути, ни пироксилина нет и в ближайшие лет десять точно не предвидится. Понадобится целлюлоза, сырьё для производства азотной кислоты, соединения ртути или она сама в виде металла. В общем, много чего, что далеко и дорого.

— Шимоза[2] не пойдёт? — поинтересовалась Катя.

— Пикринка токсичная, требует очень осторожного обращения при производстве. Сейчас таких технологий нет, — сказал Стас. — Обойдёмся без неё. А вот пушки системы Грибоваля или даже Вале[3] — самое оно. И станок для сверления ствола в сплошной болванке, вместо проливания и рассверливания канала с риском получить скрытый дефект. Так, ещё ружьё Фергюсона[4] — казнозарядное, винторез, до семи выстрелов в минуту. Если его допилить под примитивный «патрон» из бумаги и проковывать ствол на шаблоне из твёрдой стали, то вообще будет супер. Ещё — к пушкам даже сейчас можно будет делать вот такие унитарные заряды[5], только стволы после выстрела тщательнее чистить надо. Но для грибовалевских пушек идеально… В общем, здесь то, что года через два-три может пойти в серию или производиться хоть сегодня.

— Если завод в Туле поставят раньше, — уточнил Артём. — Не помню, в каком году это было.

— В тысяча семьсот двенадцатом, — ответила Катя. — Завода ещё нет, зато Никита Демидов уже есть.

— К нему, Артём, ты и поедешь, как самый большой спец по ружьям, — сказал командир, закрепляя последний стежок и обрывая нитку.

— Всю жизнь мечтал, — криво усмехнулся снайпер. — Ладно, понял: приказы не обсуждаются, а выполняются.

— Всё, — командир натянул на себя кое-как подшитый кафтан и водрузил треуголку на голову. — Я готов.

— Надо будет ещё предложить чертёж полевой кухни, — сказала Катя. — Дёшево, сердито и солдатам не нужно самим кашу варить у каждого костра… Ну, да, ну, да — кто о чём, а баба о кастрюлях и поварёшках, — не без иронии добавила она, заметив улыбочки товарищей по оружию. — Сами взвоете, когда в поход пойдём.

То, что теперь им ходить в походы Северной войны, не вызывало ни малейших сомнений. Так лучше расстараться, чтобы эти самые походы хоть немного облегчить.

Интермедия.

— Гриш, а Гриш?

— Чего тебе?

— А ведь вы не такие, как иные люди. Странные, но хорошие. Приютили, грамоте нас учите, теперь вот на довольствие зачислили, хотя и не положено… Гриша, ну скажи честно, откуда вы?

— Побожись, что никому ни единого словечка!..

— Пред Господом Богом клянусь, что буду молчать об услышанном. На том крест целую! — белобрысая девчонка перекрестилась, достала из-за ворота потемневший, с лёгкой зеленцой, простой медный крестик на шнурке, и действительно поцеловала его.

— Ну, смотри мне, если скажешь кому… Словом, Ксюш, мы из будущего. Из двадцать первого века от Рождества Христова. Я, например, родился в две тысячи десятом году.

Несколько секунд девочка стояла, не шевелясь — пыталась осмыслить услышанное.

— Не знала б тебя, сказала бы, что врёшь… — прошептала она. — Так вот оно что. Вот почему вы — другие…

— И вы нам кажетесь другими, триста лет прошло… Может быть, ты моя прапрапрапрабабушка, кто знает. Странно, правда?

— Не странно, а здорово!.. А каково оно там, у вас? Расскажи! Ну, Гриша!

— Расскажу, конечно. Только не всё сразу, уговор?

— Уговор!..

4

Визит сразу четверых офицеров лейб-гвардии к государю — дело самое обычное. Но далеко не каждого гвардейца при этом в передней встречает царёв ближник. Алексашка сиял. В прямом смысле: дорогой камзол с широким золотым позументом, пуговицы и пряжки на башмаках с камушками, модный парик, перстни — словом, не человек, а ходячий прилавок ювелира и шелкоторговца. Впрочем, лучезарная улыбка тоже шла в комплекте: узнал сразу, несмотря на смену имиджа.

— Освоились, вижу, — сказал он. — Что пришли вовремя, то хорошо. Но обождать придётся: у государя князь-кесарь Фёдор Юрьевич.

— Ромодановский, — негромко пояснила товарищам Катя. — Это может быть и надолго.

— Да кто его знает, — Меньшиков понизил голос до полушёпота. — Государь князю благоволит, розыскное дело доверил, — и добавил совсем уже тихо, едва слышно: — Старого чёрта лучше не злить. Запомните сие крепко, ведь не раз ещё с ним столкнётесь.

— Лучше бы не сталкиваться, — так же тихо сказал Евгений. — Если, конечно, я правильно понял, что означают слова «розыскное дело».

— Так это смотря с какого конца того дела ты будешь, господин поручик. Хотя… я бы поостерёгся… Присядьте. И правда, Бог его знает, сколько ждать придётся, — Алексашка снова заулыбался и заговорил нормальным голосом.

Но едва гости заняли стулья, как послышались приглушённые голоса и шаги, а затем едва слышно скрипнула металлическая петля открывающейся двери. Князь-кесарь, имевший право заходить в кабинет царя в любое время суток без доклада, уже покидал помещение. Господа гвардии офицеры тут же поднялись на ноги и по въевшейся военной привычке встали по стойке смирно, или «во фрунт», как здесь говорят. По страшной роже, которую скорчил Меньшиков, и его жестикуляции догадались, что что-то сделали не так, и сняли шляпы. Все, кроме дамы.

Фёдор Юрьевич действительно пользовался особым расположением Петра: уж если царь лично ему дверь открывает и отступает с пути, то это многое о человеке говорит. Обладатель уникального титула «князь-кесарь» оказался грузным пожилым дядькой немалого роста, длинноволос и усат, без бороды, но в старорусском наряде. Красное лицо Ромодановского говорило либо о пристрастии к выпивке, либо о гипертонии, либо о совмещении этих двух факторов. Умный, цепкий и недобрый взгляд гостям из будущего не слишком понравился: князь-кесарь изучал их гораздо пристальнее, чем следовало бы.

Судя по тому, как Фёдор Юрьевич, проходя мимо них, счёл нужным остановиться и окинуть внимательным взором, кое-что ему было известно. Вопрос только, что именно.

— А, вот вы каковы, — прогудел он низким, чуть хрипловатым голосом. — Наслышан, и премного. Что ж, коли противу государя не умышляете, то служите во славу Отечества. Может, когда и вместе его царскому величеству послужить доведётся… Ну, государь мой, пойду я, дел много, — сказал Ромодановский, обернувшись к Петру и слегка склонив голову.