— Все прошло хорошо, — ворвался в мое созерцание метели Виктор. — Все подсаженные нанчики встали на место. Будем смотреть за сращением, возможно через неделю-другую уже сможем снять часть фиксирующей конструкции. Сегодня еще полежи, а завтра снова начнем вставать.

Через три недели конструкцию на руке частично разобрали. Носить ее стало легче.

Через несколько дней после этого, накрутив нескольких кругов по больничному коридору, Виктор остановил меня напротив зеркала.

— Ну что, будем приходить в форму, Лёх? Смотри, как жирка нарастил, — он потыкал в меня пальцем. — Пойдем-ка спустимся до беговой дорожки.

Про жирок, конечно, была ложь. За последнее время я наоборот похудел, и футболка болталась на мне, как на вешалке. Но я подыграл, и мы спустились в реабилитационный центр. Виктор выставил меня на дорожку, и откалибровал параметры бега. Сам сел рядом на высокий, похожий на барный, стул, чтобы иметь возможность одним движением руки поддержать меня, в случае если надумаю упасть.

Бег доставил мне удовольствие. Я зацепился за него как утопающий за соломинку и стал бегать два раза в сутки по полтора часа, наматывая хорошее количество километров. Приходилось быть аккуратным, рука все еще довольно сильно сковывала мою подвижность.

Пальцев на ней я по-прежнему не чувствовал. И опасался, что это уже навсегда, она так и останется бесполезной плетью. Но Виктор оптимистично заявил, что впереди нас ждет физиотерапия и лечебная физкультура.

Как же я орал на первом ЛФК, когда окончательно разобрали всю конструкцию, сковывающую руку, и доктор начал крутить ее в локтевом и плечевом суставах! Да ей богу, проще было уже реально сдохнуть, чем пережить вот это все.

Вечером того же дня Виктор притащил ко мне в палату две бутылки чешской бехеровки и огромный пакет с пивом.

— Проводим прошлое, встретим будущее, — весело сообщил он, запирая дверь палаты изнутри.

Алкоголь подарил мне странную легкость. Сковывающие меня тоска и боль немного отступили, и через час я поймал себя на том, что весело — действительно весело! — ржу над шутками Виктора, который сидя напротив моей кровати в кресле, по-свойски снял обувь и закинул ноги на одеяло.

С непривычки мы напились до натуральных полосатых чертей. Я, кажется, вообще еще ни разу в жизни не позволял себе дойти до такого состояния.

— У тебя, Лёха, все будет ха-ра-шо, — говорил мне Виктор, пытаясь собрать в пакет пустые банки и бутылки.

— Оставь, — я толкнул его в плечо, и он упал точнехонько в кресло, в котором провел вечер.

Я подошел к окну и распахнул его настежь. Улица бросила в лицо снегом. По щекам и губам хлестнул ледяной ветер, он же прокрался за ворот одежды и словно проник глубоко внутрь меня.

У меня все будет хорошо. Да.

Я собрал снег с подоконника и вытер им лицо.

Утром пожилая медсестра костерила нас обоих таким отборным матом, какого я в жизни не слышал.

Через неделю пришло покалывание в пальцы. Я плакал в туалете, пытаясь сжать, а потом разогнуть кулак. Мне казалось — эта боль никогда уже не уйдет.

А в обед внезапно запищал браслет, предупреждая о начале распада. С чего вдруг, было непонятно. Виктор влетел как сумасшедший со шприцем, и вырубил меня максимальной дозой даже не разбираясь, что происходит.

И мы жили дальше.

Когда мое состояние перешло в фазу «стандартно-паршивое», Виктор начал позволять себе на день-два отлучаться из больницы, оставляя меня на больничный персонал.

В один из таких дней, после тяжелых занятий ЛФК, я без сил лежал на кровати, и забывшись, потянулся к бутылке с водой не рукой, а пространственным способом. Больная рука отозвалась мгновенно. Пока я собирался в себя, все приборы, которые до сих пор меня контролировали, сорвались на истеричный писк. Из коридора вбежала медсестра, а за ней сразу несколько врачей. На тумбочке зазвонил телефон, я мельком отметил, что звонит Виктор. Но мне было не до них, я снова не мог дышать, и пока я пытался ухватить ртом хоть каплю воздуха, пришел распад.

Он начинался где-то глубоко внутри, и расходился по организму, как большой взрыв. Первой завизжала медсестра. Навязчиво трезвонил телефон, я его ощущал сейчас по-другому, не слышал, а ЧУВСТВОВАЛ его звонок. Сознание практически покинуло меня, буквально какими-то жалкими его остатками я уцепился за мысль, что мне никто не поможет. Виктор еще мог сориентироваться, а эти люди, даже проинструктированные, даже старательные и умные, не сделают ни-че-го.

Я закрыл глаза.

Во всех случаях до этого, найти себя, собраться, мне помогал вдох. Это действовало и при остановке начала распада, и когда нужно было сделать пространственный переход. Но сейчас я не мог дышать! Огромным усилием сконцентрировался на границах своего тела. Заставил себя почувствовать их. Не такими, какими они становились, а такими, какими должны были быть. Очертив их, с огромным усилием, я собрал себя. Частичку к частичке.

Открыл глаза. Увидел ужас на лицах стоящих вокруг медиков. Понял, что все еще не дышу. И тут в помещение ворвался Виктор, распихал всех локтями, открыл шкафчик, достал целую связку шприцев. Первые два вогнал мне в грудную клетку, еще один — в плечо.

Через пару секунд я смог сделать первый вдох. Мониторы начали успокаиваться. Медики все еще стояли в шоке, не понимая, что им делать. Я сфокусировался на Викторе и с удивлением заметил, как сильно у него трясутся руки.

— Какого черта тут произошло? — увидев мой взгляд, он спрятал их за спину и обернулся к персоналу.

— Не знаю, — ответил за всех один из докторов, видимо, оставленный за старшего. — Мы ничего не успели сделать.

— Я заметил, что вы ничего не сделали, — резко отозвался Виктор.

Я переборол свою слабость, и привстав ухватил его за руку.

— Вить, они не виноваты. Это я сам.

Я чувствовал, как доктора до сих пор трясло.

— Все в порядке, слышишь? — я дернул его за руку еще раз.

— Нет, не в порядке! — истерично выкрикнул тот. — Вот это все, — он обвел рукой комнату, — совершенно не в порядке!

Я кивнул медикам на выход, с трудом встал и, схватив Виктора за плечи, хорошенько тряхнул.

— Прекрати истерику, — дотянувшись до тумбочки я сунул ему в руки несчастную бутылку воды, до которой так и не добрался. — Я же сказал, что сам виноват. Забылся и пытался взять воду нетрадиционным способом.

Виктор выругался, упал в кресло и приложил бутылку себе ко лбу.

— Извини, — я смотрел, как к нему постепенно возвращается цвет лица. — Когда придешь в себя, пошли руку просветим. Я не очень уверен, что она уцелела после всего этого.

Оказалось, я прав, мы потеряли все наноагенты.

Виктор матерился, просматривая данные на компьютере.

— Лёх, ты думать-то начнешь когда-нибудь? — спросил он в конце концов.

— Извини, что так сильно тебя напугал, — я примирительно улыбнулся.

— Может и извиню. Дня через два, — проворчал Виктор, — но растить свои кости тебе придется теперь без нанчиков. Второй раз в такой короткий период времени эту процедуру делать нельзя.

Откуда-то издалека к нам кралась весна. Впереди ожидались березовые сережки, слезами падающие на землю. Клейкие листочки, появляющиеся из тугих почек. Романтичная сирень и ароматная черемуха. Пока же только сходил снег, озорным ручьем покидая крышу через водосток.

Как и зиму, первые шаги весны я продолжал наблюдать из больничного окна.

Сообщения от участников экспедиции приходили все реже. Я не отвечал, мне было нечего ответить. Они все собрались в Лондоне. Бились над разгадкой природы нашего феномена. А что было у меня? Четыре больничных стены. Постоянная изматывающая боль. И эта робкая весна.

Календарь переворачивал листы. Пропасть, разделяющая меня и ребят, росла с каждым днем все сильнее и сильнее. И я понял, что пришло время строить собственные планы. Пути назад уже нет и не будет, а что ждать впереди — зависит только от меня.