— Мне жаль, — шепчет он, откатываясь от меня. — Мне так жаль.

Я смотрю, как он прижимается к краю кровати, зарывается головой в руки, его плечи напряжены. Мое сердце болит за него, но я знаю, что не могу убрать то, что причиняет ему боль.

Пользуясь случаем, я переползаю через кровать, сажусь на колени позади него и обхватываю руками его талию. Я кладу подбородок ему на плечо, прижимая его голову к своей.

— Все в порядке. Это был просто сон, — успокаиваю я его, зная, что в последний раз, когда мы разговаривали об этом, он был категоричен в том, что у него их нет.

— Это мои воспоминания.

— Что?

— Мои кошмары. Это мои детские воспоминания, — признается он, его грудь двигается, когда он вздыхает. — Я думаю, я подавил их, и единственный способ вспомнить их — это когда я спал. Вот почему я не хотел идти к Генри. Я знал, что вспомню его.

Я слушаю, как он рассказывает о посещении своего отца. Как он вспоминал всех этих женщин и все способы, которыми его заставляли убирать за ними. Моя грудь горит, когда он говорит о том, как видел смерть своей матери, как ему пришлось помогать Генри хоронить ее после этого.

Я слушаю все ужасные, ужасные вещи, через которые ему пришлось пройти, и мне становится жаль его. Маленький мальчик, который никогда не заслуживал того ужаса, свидетелем которого он стал. Никто не должен быть вынужден становиться монстром, чтобы выжить.

— Я убила Коннера, не так ли?

Это единственный вариант, который имеет смысл. Тэтчер был в тюрьме, и я знаю, что Годфри появлялся в хижине. Я не создала это в своем воображении. Неужели я тоже стала монстром, чтобы выжить?

— Да, маленькая мисс Смерть. Это так, — он снова наклоняется ко мне, поворачивая голову так, что переносица трется о мою щеку. — Ты помнишь это?

Я качаю головой.

— Нет. Все в тумане. Я не знаю, как я оказалась в своей кровати и как долго я спала. Все померкло после того, как я нашла его в гостиной.

— Иногда, я думаю, мы проходим через такие ужасные вещи, что наш мозг делает все возможное, чтобы защитить нас от повторного переживания, — его губы касаются моей кожи. — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, что я видел?

— Да, — Я опускаю голову в ложбинку на его шее. — Но не сегодня.

Я целую его плечо, крепко прижимаюсь к нему и вдыхаю его запах. Сегодня вечером я просто хочу быть с ним. Я не хочу думать или беспокоиться о том, что произойдет, когда мы покинем эту комнату.

Здесь он мой, а я его.

Конец.

Здесь мы будем жить долго и счастливо.

— Могу я задать тебе вопрос, Лира?

Я киваю, отстраняясь, чтобы он мог повернуть свое тело лицом ко мне. Мои брови хмурятся, я обеспокоена. Тэтчер всегда уверен в себе; он не задает вопросов. Он просто делает.

Но я могу сказать, что все, что он хочет сказать, заставляет его чувствовать себя неловко.

— Я… — он останавливается, его горло двигается, пока он подбирает слова. — Я иногда чувствую вещи, я думаю. Это физические реакции на определенные ситуации, но я никогда не могу их определить.

Его так долго приучали к этому, что он даже не может определить, что такое его эмоции. Тэтчер прожил большую часть своей жизни, убивая и отгораживаясь от чувств — конечно, он не знает, на что они похожи.

— Хорошо, тогда скажи мне, что они для тебя значат.

Глубокая V-образная складка на его лбу.

— Что ты имеешь в виду?

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не улыбнуться. Немного забавно, что этот всезнайка так растерялся.

— Когда ты проснулся от своего сна и понял, что это я под тобой. На что это было похоже?

Он берет один из моих локонов, проводит пальцем по пряди и слегка потягивает.

— Это было влажно. Скользко, как капли дождя на одежде, — откровенно отвечает он.

— Грусть, печаль, отчаяние, — говорю я ему, пытаясь вспомнить, какие чувства они вызывают у меня. — Это зависит от того, насколько сильный дождь. Дай мне еще одну.

— Шипение. Пузырьки, плавающие в моем животе. Я почувствовал это, когда ты подарил мне цифровое пианино. Это постоянное шипение.

Я улыбаюсь, широко и ярко.

— Счастье.

Мы делаем это, туда-сюда, некоторое время. Он объясняет, что такое каждое из этих чувств, а я пытаюсь их определить. Мы разговариваем часами, многократно перемещаясь по кровати. В какой-то момент его голова оказывается у меня на коленях, а позже я прислоняюсь к стене, пока он растирает мне ноги.

Мы скользим и плывем, заполняя пробелы в наших отношениях. Все те мелочи, о которых никто не думает, но которые в итоге оказываются самыми важными. Если бы я могла, я бы осталась здесь навсегда, с ним, вот так.

В какой-то момент он оказывается на мне, его большое тело раздвигает мои ноги, голова упирается в мою грудь, пока я массирую его кожу головы. Это медленное развитие, как наши руки начинают блуждать, а тела становятся живыми, пока его руки не обхватывают мои щеки, прижимая меня к себе, а затем он целует меня. Я погружаюсь в то, как его рот движется вместе с моим. Я толкаюсь в него, стремясь ощутить его вкус. Он стонет на моих губах, отстраняясь, чтобы пробормотать несколько слов.

Его руки проскальзывают под мою рубашку — ну, технически, — и я чувствую, как его ладони проходят по моим ребрам, двигаясь вверх. Наши языки — отчаянные любовники, ласкающие, перекатывающиеся, танцующие. Я стону, когда он устраивается между моих ног, гладкий материал его боксеров трется о мои бедра.

Мои руки тянутся к его плечам, еще больше притягивая его к себе. Я хочу, чтобы он прижался ко мне всем своим весом, вдавился в меня, слился воедино так, чтобы не осталось ни одного нетронутого уголка, спутался, как плющ.

Большие руки обхватывают мою грудь, пальцы щипают чувствительные соски. Он толкается в меня бедрами, растирая выпуклость своих боксеров о мои шелковые трусики. Я уже мокрая от смущения, испачкав нижнее белье своим возбуждением.

Он разнимает наши рты, опускает голову вниз, чтобы прикусить ткань рубашки, цепляется за мой сосок и дергает его. Я хнычу, надавливая на его зубы.

— Я хочу, чтобы ты заставил меня истекать кровью.

Слова парят в воздухе и нагревают мою кожу. Я слизываю его вкус со своих губ.

— Сделай меня своим, — он поворачивается между моих бедер, головка его члена касается моего клитора. Трение от нашей одежды усиливает удовольствие. — Я хочу быть твоим.

Мое зависимое, одержимое гребаное сердце рыдает от радости. Тепло распространяется по моей груди, как от внутреннего фейерверка. Есть что-то такое в том, чтобы принадлежать кому-то. Полностью, целиком и полностью.

Я принадлежала Тэтчеру годами. Кажется, что всю свою жизнь.

Но я никогда не знала, каково это — принадлежать другому человеку. Смотреть на них и знать, что они хотят, чтобы ты на них претендовал. Чтобы весь мир признал, что ты — часть его.

Выгравированная буква Т на моей спине покалывает, желая, чтобы я ответила тем же.

Моя рука нащупывает нож, лежащий рядом со мной, и сжимает его в крепком кулаке. Это оружие символизирует насилие и кровопролитие, но в этой комнате, между нами, это гораздо больше, чем это. Это способ, которым мы прокладываем путь в душу друг друга, вырезая друг для друга места в нашей кровеносной системе.

— Ты уверен? — спрашиваю я, проводя краем металла по его груди.

— Мне нужно постоянное напоминание о том, кто мой дом, — он прижимается переносицей к моему носу, поддерживая себя руками. — Я хочу смотреть на твой знак каждый день, чтобы никогда не забывать о тех частях меня, которые всегда принадлежали тебе, дорогой фантом.

Слезы счастья жгут мои глаза, чувство завершенности поселяется в моих костях, когда я прикладываю кончик ножа к его правой грудине. С максимальной точностью, на которую я способна, я вгрызаюсь в его кожу, вырезая первую букву моего имени.

Я только начала, когда его рука обвивается вокруг моего запястья, заставляя меня сделать паузу. Я уже собираюсь спросить, все ли с ним в порядке, когда он произносит.